Лев Успенский - Мифы Древней Греции
Клубами тумана окутала героев мать Фрикса Нефела, пока они шли. Сделать это её просила Гера, чтобы случайно не смогла им повредить стража со стен дворца.
Когда же аргонавты вступили в обширный двор, туман разошёлся, и сверкающие медью воины предстали перед всеми взорами.
Как раз в это время младшая дочь Эета Медея вышла из своих покоев. Она громко вскрикнула от неожиданности, увидев могучую дружину и среди пришельцев — своих племянников, детей Фрикса и Халкиопы. На крики сестры выбежала Халкиопа. Плача и смеясь, кинулась она к сыновьям, которых считала навеки потерянными.
Наконец вышел из дворца и сам Эет. Видя внуков невредимыми, он направился к вождю чужестранцев и обнял его с благодарностью, приглашая к себе для пира и отдыха.
В это самое время словно трепещущий луч солнца на мгновение прорвался сквозь тучи. То сын Афродиты прилетел во дворец. Спрятавшись за одной из колонн, никем не замеченный, он огляделся. Прямо перед собою он видел медноблестящие доспехи Язона: героя обнимал и приветствовал чернобородый Эет. Вокруг толпились, оглядывая друг друга, воины-колхидцы и аргонавты; счастливо смеясь, целовала своих детей Халкиопа. А поодаль, за тихо плещущим фонтаном, прислонясь к белой стене дворца, стояла высокая стройная девушка.
«Эйа! Она похожа на богиню ночи, — подумал Эрот, — она прекрасна. Что ж? Тем лучше!» И верно: две косы, чёрные как смола и такие толстые, что их не могла охватить рука человека, падали с плеч Медеи до земли. Густые брови сошлись у неё над переносицей. Лицо её было бледно, а огромные, тёмные, как мрак кавказских ночей, глаза с тревогой и надеждой смотрели на чужестранцев.
Эрот улыбнулся, поднял лук и, прищуря один глаз, нацелился прямо в грудь Медеи: там, под вышитым на её одежде золотым драконом, билось пламенное сердце девушки. Тоненько свистнула стрела. Медея схватилась за сердце. В глубине её глаз вдруг вспыхнул яркий огонь. Ни на минуту не отрываясь, она смотрела теперь только на Язона. Она уже не видела никого в мире, кроме него…
Очень довольный такой удачей, сын Афродиты бросил последний взгляд на дело рук своих и, вспорхнув, как большой золотистый мотылёк, полетел к матери за волшебной погремушкой Адрастеи. Медея же осталась стоять возле фонтана и стояла там до тех пор, пока Эет не позвал гостей в дворцовые покои.
Допоздна затянулось в тот день пиршество в богатом замке царя Колхиды. Возлежа за обильной трапезой вокруг уставленного яствами стола, весело праздновали аргонавты своё прибытие, а приближённые царя радовались возвращению его внуков.
Старший из сыновей Фрикса, Аргос, пил и ел рядом со своим суровым дедом. Слово за слово рассказал он ему всё, что знал о Язоне и его спутниках. Он поведал царю, как смелые греки спасли их со страшного острова Аретиады, как бережно ухаживали за ними в пути, как почтительно обращались с потомками Фрикса. Не утаил он зато и цели, к которой стремились аргонавты.
Но едва тиран Эет услыхал про замыслы Язона, как лицо его вспыхнуло гневом. Чёрные глаза засверкали. Сросшиеся брови, такие же густые, как у его дочери Медеи, сдвинулись вместе. Длинная борода, чёрная с проседью, завитая и умащённая благовониями, запрыгала на груди.
— Как, дерзкий чужак! — вскричал он, ударив кулаком по столу. — Как? Оказывается, ты осмелился незваным явиться в мою страну с тем, чтобы похитить у меня лучшее из моих сокровищ? За это одно ты уже достоин смерти! Но мало того: я не верю тебе! Не за божественным руном ты пришёл к нам. Ты за мыслил отнять у меня мою власть, овладеть моими землями. Прочь отсюда, лжец и предводитель лжецов, или всех вас ожидает страшная гибель!..
Ропот прокатился по залу, где шёл пир.
Руки аргонавтов сами собой потянулись к мечам.
Уже суровый и вспыльчивый Теламон приподнялся, нахмурясь, навстречу царю; уже Клитий зазвенел тетивой верного лука, Мелеагр уже крепко стиснул пальцами лёгкий дротик. Но Язон сделал своим товарищам успокоительный знак.
— Успокойся, сын Гелиоса! — сказал он, смотря прямо в чёрные глаза Эета. — Успокойся и разгладь морщины на челе! Клянусь великими богами и жизнью моего престарелого отца, я не посягаю ни на твою власть, ни на твоё царство. Я приплыл сюда за Золотым Руном — ты прав, говоря так. Его я и прошу у тебя как милости. Я не богат. Не богаты и мои спутники. У нас нет ни золота, ни дорогих каменьев, ни бесценных благовоний в кипарисовых ящичках. Но у нас много силы и мужества. Прикажи — и за руно я выполню, не стыдясь этого, любую работу для тебя, сослужу какую хочешь службу. Ты знаешь, зачем мне нужно это руно: оно вернёт мне похищенное царство.
Прямо и бесстрашно смотрел герой на царя-волшебника.
Глубоко задумавшись, глядел на прекрасного мужа чернобородый тиран, глядел со скрытой враждой, с затаённым гневом.
А издали, из-за завесы, прикрывавшей дверь в другие покои, на орлиный лик чужестранца, не отрываясь, взирала младшая дочь царя, тяжелокосая Медея. Странные чувства теснились у неё в груди: ей делалось то страшно, то сладко, как никогда. Сердце её билось, тяжёлые ресницы сами опускались на глаза, щёки пылали.
— О Геката, чёрная богиня, мать всякого волшебства, помоги мне! — шептала она. Но, говоря так, она уже знала, что помочь ей никто не может, что достаточно Язону потребовать, — она забудет всё на свете и покорно пойдёт за ним всюду.
Долго думал Эет.
Попеременно то опасение, то надежда, то лукавство отражалось на его лице, и весь он был похож на дремлющего в раздумье горного орла.
Наконец он открыл глаза.
Что ж, чужестранец, пожалуй… тебе, как любезному гостю,В дар драгоценный отдам я Золотое Руно.Но перед этим ты должен нелёгкое выполнить дело,Подвиг великий тебе пало на долю свершить.Есть здесь над Фазисом быстрым полынью заросшее поле,Богу Аресу оно издревле посвящено,Плуг и лопата его не касаются много столетий —Прадеды наших отцов нам рассказали о том.Поле священное это ты бронзовым вспашешь оралом,Но не простые волы тяжкий твой плуг повлекут.Двух меднорогих быков запряжёшь ты в тугие постромы,Тех, у которых огонь рвётся из жарких ноздрей.Поле затем ты засеешь не зёрнами тучной пшеницы —Зубы дракона твоя пусть там размечет рука.Быстро посев прорастёт. Из трав, из-под горькой полыниВоины в медной броне встанут на пахоте той.Ты же не острым серпом убирать будешь тучную жатву,Должен ты с ними один выдержать яростный бой.Если исполнишь урок, — Золотое Руно за тобою,Если погибнешь, — пускай боги оплачут тебя!
Он сказал это и замолчал, снова закрыв глаза. Молчал и Язон, и все смотрели на него, ожидая, что он ответит.
Предводитель аргонавтов поднял голову.
— Пусть будет так, великий царь! — были его слова. — Ты видишь — я здесь. Значит, я сделаю всё, что ты прикажешь. Но смотри, не нарушай и ты своего обещания.
Чем Медея помогла аргонавтам
Задумчивые и смущённые, вступили аргонавты на шаткий настил своего корабля. Сомнение охватило их: урок, заданный Эетом, многим казался невыполнимым. Хмуро сидел на скамье, охватив колени, Мелеагр; в глубоком молчании Линкей разглаживал курчавую бороду; братья Бореады смотрели на Язона своими свирепыми глазами, готовые по первому его слову раскинуть веющие холодом крылья и мчаться, куда он прикажет.
Но вот заговорил пришедший на корабль Аргос, сын Фрикса.
— Аргонавты! — сказал он. — Мне ведом один лишь путь, ведущий к цели. Царь Эет — великий волшебник, и бороться с ним не сможет смертный. Но дочь царя, смуглая Медея, тоже умелая чародейка. Надо добиться, чтобы она стала на нашу сторону. Если это случится, мы преодолеем всё…
Аргос ещё не успел договорить, как в воздухе раздался лёгкий звон птичьих крыльев. Стремительный белый голубь промчался над мачтой корабля, преследуемый коршуном, нырнул вниз и в ужасе забился в складки плаща Язона, неподвижно стоявшего на носу. Коршун же, не рассчитав силы удара, разбился о сосновые доски палубы.
— Смотрите, смотрите! — закричал тогда прорицатель Мопс. — Разве вы не видите, какое счастливое предзнаменование послали нам боги? Голубь, любимая птица Афродиты, ищет спасения на груди Язона! Вспомните старца Финея, братья. Афродите пеннорождённои должны мы приносить жертвы!
Так они и поступили. Аргос же отправился во дворец, где жила его мать Халкиопа.
* * *Тёмная ночь клубилась в это время над Колхидой. Все уже давно спали в низинах и на горах и на морском берегу. Только в покое младшей дочери царя, тяжелокосой Медеи, тускло горел масляный светильник. Сидя на своём ложе, Медея широко открытыми глазами всматривалась в ночную тьму. Скорбные сомнения терзали её сердце, и, ломая руки, она не понимала, что ей теперь делать.
