Лена (Елена) Макарова - Лето на крыше
Зрители хохотали, аплодировали и начали снова бросать мне деньги. А когда мать вышла на сцену, чтобы увести меня, ее появление вызвало гром аплодисментов. Это было моим первым выступлением на сцене — и последним — моей матери».
У другого мальчика позор матери мог вызвать приступ безутешного горя. Чарли же не только заменил мать на сцене, он еще и спародировал срыв ее голоса. Для него, артиста, не существовало ничего, кроме публики. Ее надо было покорить, и он ее покорил. С той же напористостью и непринужденностью он потом покорит весь мир.
Чарли прервал свое выступление, чтобы собрать монетки. Позже он откажется снимать фильм, пока не получит аванс в 10 000 долларов. Проведя все детство в бедности, он возненавидит бедность. «Она меня ничему не научила и лишь извратила мои представления о ценностях жизни, внушив неоправданное уважение к добродетелям и талантам представителей так называемых высших классов общества».
Сам же он создаст бессмертный образ бродяжки, жителя ночлежных домов. Комическое и трагическое, смешное и грустное – в одном лице.
Можем ли мы, родители, угадать этот особо чувствительный период в жизни своих детей?
«Помнишь, как мы были далеко и пили лимонад, лежа на травке?» — Петя часто вспоминает этот момент, для нас с мужем, пожалуй, ничем не примечательный. Играли в волейбол на лесной поляне, а потом кто-то из волейболистов угостил лимонадом. Что тут особенного? А на Петю это произвело неизгладимое впечатление. Ощущение блаженства — из чего оно складывалось? А вот из чего: мы все втроем, Ани еще нет, все внимание на него, Петю, папа и мама молодые, ловкие, бьют по мячу и не промахиваются, он сидит в стороне, на опушке леса — главного компонента блаженства, следит за игрой, и в довершение всего, неожиданно — любимый лимонад. «Мне снился сон. Снилось, что в лесу круг, а на нем дети катаются, и я с ними катаюсь и пою»,— это также из четырехлетнего возраста, то же ощущение блаженства. Лес, в лесу круг, все катаются, и он катается и поет. От счастья.
Похожее чувство вызывала у меня в детстве глава в книге «О девочке Маше», где описывалось, как к девочке Маше пришли друзья на елку. К сожалению, а может быть, и к счастью, больше мне никогда не попадалась в руки эта книга. Но я хорошо помню, как все внутри обмирало, стоило взглянуть на рисунок, изображающий елку и хоровод детей. Рисунок предварял рассказ, и я долго медлила перед тем, как приняться за чтение, все смотрела на картинку, а душа сжималась.
Рождение Ани, ее появление в нашем доме совпало с периодом болезней сына. Он тяжело болел, казалось, его оставляют последние силы. «Я не хочу жить»,— говорил он тогда,— я не могу жить такой разбитый».
Мы боялись за него, боялись, что отныне все тяжелое будет ассоциироваться у него с появлением сестренки. Ведь действительно — не будь ее, мы бы с самого начала отнеслись к болезни гораздо внимательней.
Аня заразилась от него и тоже заболела. Когда Петя увидел, как медсестра вкалывает иглу в крошечную Анину попу, на его лице отразилось такое страдание, что я поняла: жалость победит в нем ревность.
И все-таки неблагополучие того периода наложило отпечаток на Петю. Меланхолия, которая охватывает его вдруг, как бы ни с того ни с сего, уходит корнями в то время.
«Так и хочется наплакать целое море, чтобы утонуть в нем».
«Грустно существовать человеком» и т. д. и т. п. — это все высказывания грустного периода его жизни.
ХВАЛИ НАС, МАМА!
— Пока ты читала, я стих сочинил. Только записать нечем, Давай я тебе скажу, а ты запишешь.
Я спешно достаю ручку и записную книжку из сумки. Где мы, какая это станция?
— Вот ракета летит, вот пичуга. И цветок стоит. И нет лучше друга, чем солнца луч, земля, небо. Или просто кусок хлеба, или звезды, или луна, или муж, или жена, или все, что на земле хорошим кажется мне. Ну как, ерунда?
— По-моему, замечательно.
— Я тоже могу сочинить. Я сочиню, а ты меня похвалишь, как Петьку? — Аня думает, морщит лобик, аж вся покраснела от думанья, да ничего не придумывается.
— Мы не проехали,— спохватывается Петя и весьма своевременно. Девочка с собакой, оказывается, уже сошла, вагон опустел.— Я сейчас узнаю.
— Все в порядке, нам — через одну. Ну как, Ань, придумала стихотворение?
— А за анекдот похвалишь? — спрашивает Аня.
— За какой?
— За червячный.
— Нет уж, за червячный мы тебя сто раз хвалили.
— А за рассказ про Францию?
— Это давай,— соглашаемся мы с Петей.
— Во Франции много всякой воды льется из фонтанчика (пить бедняжка хочет). Там есть всякие баранки (проголодалась, а в том конце вагона мальчик аппетитно хрустит баранкой) и очень много там добрых (смотрит на мальчика, может, угостит). Там еще растет клубника и есть зрелая (у нас в саду растет клубника, Аня мечтает сорвать ягодку, но я ей запрещаю под предлогом ее, клубники, незрелости). Во Франции на клубнику льет фонтанчик (хозяйка поливает клубнику из вертикального шланга), клубника, представляешь, не земляника (землянику мы собираем в лесу, это доступно, а вот хозяйская клубника — запретный плод). Во Франции кнопок у нас вот такая гора, представляешь себе такую гору (я не прикрепила к стене некоторые Анины «шедевры», сославшись на отсутствие кнопок)? Я там с моим братиком хожу. Там много всяких розочек. Там никого нету, кто что-нибудь не разрешает (хозяйка всякий раз предупреждает Аню, что к розам нельзя прикасаться, а Аня не переносит запретов, сделанных в строгом тоне). Там все разрешают, даже розы срывать. Я там в доме живу. Он вроде тюрьмы, только с окошками (мне и в голову не приходило сравнение нашего летнего дома с тюрьмой. А на самом деле — серый прямоугольник «с окошками»). И у нас там есть миллион игрушек (Аня временами сердится на меня, что мы не взяли с собой все игрушки). Вот и все. Ну как, хвалишь?
Чудо сколько наплела и не забыла, для чего она все это плела — чтобы похвалили.
— Хвалю. Ты очень интересно рассказала про Францию.
— Больше хвалишь, чем Петьку?
— Одинаково.
Задумалась. Глаза хитрющие. Рот расплывается в довольной улыбке — видно, оценила ситуацию: у Пети как-никак складное стихотворение, а у нее — рассказ. Рассказ сочинить проще, чем стихотворение, а хвалят одинаково.
— Это годится,— кивает головой.
Аня «умильная», мы с Петей пасуем перед ней и допускаем массу педагогических промашек.
ТИШУПЕ
Сад у Гиты и Валдиса тоже в розах, но участок меньше, и розы сконцентрированы на значительно меньшей площади, отчего вся дача кажется букетом с белой сердцевиной — домом.
Не знаю, что обозначает по-латышски «тишупе», но фонетика слова соответствует характеру места: тише, тишина, Тишупе.
Мартин, внук Гиты и Валдиса, ведет велосипед, нагруженный нашими сумками. Стройный высокий мальчик, выше Пети на голову, хотя они одногодки, с такой же русой, выгоревшей на солнце головой, как у Пети. Мартин — потомок викингов, плечистый, осанистый, а Петя — отпрыск хилых интеллигентов, тощий и узкоплечий.
Подружатся ли они? Про Аню с Лигой ясно сразу: идут дружно взявшись за руки — Анина белая ладонь в смуглой пухлой Лигиной. Лига — стопроцентная девочка с тугими каштановыми косичками до плеч, в юбочке и белых гольфах, плотно обтягивающих округлые икры. А Аня, тщетно пытающаяся превратиться в мальчика, желательно в брата Петю,— в брюках и Петиной футболке, вдобавок со стрижкой. Ее все принимают за мальчика, чем она гордится. Аня уверена в том, что она станет мальчиком. Поди объясни, что девочка, вырастая, все же не превращается в мальчика.
Как я ни пытаюсь исхитриться, чтобы нарядить ее в платье, ничего не выходит. Когда я придумала сшить Ане на елку костюм Красной Шапочки, Аня согласилась, но при этом прибавила: «Только я буду Красной Шапочкой-мальчиком, под названием «Красный Шап».
Я знаю несколько семей, где старший сын и младшая дочь и где та же проблема — сестра хочет быть во всем подобной брату.
Как правило, это проходит само собой, если на этом не концентрироваться и в то же время не поощрять эту игру.
В три года Петя наслушался мата во дворе и все это выдавал дома. И не только дома. Безусловно, ничей слух эти выражения не ласкали. Но мы решили не обращать внимания, не вступать не в какие разъяснительные беседы. Слова, не имеющие хождения дома, где ребенок проводит большую часть времени, быстро выходят из обихода. Петин матерный период продолжался пару месяцев. И прошел.
— А в вашем лесу есть грибы? — спрашивает Петя у Гиты.
— Есть. Мартин сводит тебя в лес, если мама разрешит, Мартин у нас с семи лет сам ходит в лес.
В Латвии детей воспитывают иначе, чем у нас. Воспитание строгое, слово «нельзя» не подлежит обсуждению. У ребенка есть свои обязанности, и он выполняет их без напоминаний. Мартин, например, ездит на велосипеде на почту, за молоком, помогает Гите по саду. Ни Мартин, ни Лига ни разу не вмешались в разговор взрослых. Их не пичкают, с ними не обсуждают меню. Что дали — то и едят. Не нравится — до свидания. Над ними не квохчут. О них мало говорят. О цветах говорят чаще.
