Олег Никонов - Политика Российской Империи на Среднем Востоке во второй половине XIX в.
Как следствие отказа от прорусского курса, шахские власти перестали финансировать работу российских мастеров, прибывших для организации производства и выделять деньги на их модернизацию. В конце 1858 г. вернулись на родину мастеровые с тегеранской бумагопрядильной фабрики[85], а специалист по чугунному литью был вынужден констатировать, что иранцы не удосужились даже правильно сложить печи, отчего во время плавки чугун спекся с кирпичом. По мнению мастера, его наняли «не устраивать печи, а…отливать чугунные вещи»[86]. Показательным, в данной связи, является случай с поставкой оборудования из России для модернизации шахского монетного двора. Представитель гилянских властей Наджар Баши в течение 10 дней блокировал разгрузку ящиков с машинами и инструментами, а затем они были брошены на энзелийском берегу, где и ржавели под открытым небом в течение 2 месяцев[87].
Переговоры с сахарным мастером В. П. Савицким об оплате растянулись на 2 года[88]. Только в январе 1859 г. он провел показательное рафинирование Мазандеранского тростникового сахара (600 харваров), из которых вышло 40 батман белого сахара в головках[89]. После этого от услуг Савицкого отказались.
С большим трудом российской стороне удалось довести до конца вопрос о строительстве маяка в Энзели. Первичные переговоры с иранским правительством, начатые миссией в январе 1859 г. о строительстве маяка в порте Энзели и оснащении его необходимыми материалами и инструментами закончились неудачей[90]. Согласно постановлению морского министерства проект и смету строительства составил инженер Козловский[91]. Предполагалось, что маяк будет служить коммерческим судоходным интересам России. Обслуживать маяк должна была команда из 5 человек. Однако, опасаясь допустить к обслуживанию маяка русских военных моряков, шахский кабинет затянул начало строительства. Окончательный проект был выработан только в феврале 1860 г. Возведение маяка поручили местным рештским властям – Насир уль Мульку, а русский проект был положен под сукно. Уже год спустя министр финансов мирза Сайд хан был вынужден признаться в невозможности возвести маяк без иностранного участия. В специальной ноте на имя российского посланника он просил передать чертежи и сметы русского проекта в Энзели с тем, чтобы использовать русские инженерные решения[92]. Почти на 15 лет пришлось отложить вопрос о строительстве второго маяка – в Мешедессере. Только в 1876 г. мешедессерский маяк с двухфунтовой «фотогеновой» лампой и 4 рефлекторами был введен в эксплуатацию[93].
Таким образом, непоследовательность внутренней политики шахского режима вкупе с антироссийской политикой британской дипломатии в Иране серьезно затрудняли реализацию всех коммерческих инициатив России в прикаспийских провинциях сопредельного государства. В таких условиях ситуация в Закаспийском крае к концу 50-х гг. XIX в. выглядела намного предпочтительнее.
Первоначально российские коммерсанты предполагали устроить укрепленный и торгово-складочный пункт в местечке Карасенгере. Однако контр-адмирал Машин, который выступал экспертом, порекомендовал уже хорошо известные стоянки – Гюмиш-Тепе и Гасан-Кули. Кроме того, главком предлагал не отказываться и от строительства в Красноводском и Балханском заливах. Такие пункты, по его мнению, не только бы защищали отечественную торговлю, но и противодействовали британской политике в туркменских степях и распространяли влияние «даже на значительное пространство от берега»[94]. В осуществление намеченных планов по распоряжению Оренбургского и Самарского генерал-губернатора было решено провести рекогносцировку на местности. Командовать сводным отрядом (150 чел. пехоты, 50 стрелков и артиллерийский расчет) поручили полковнику Дандевилю[95]. Две партии обследовали Карабугазский залив и одна – Красноводский. Связь с тылами обеспечивал пароход «Урал». Наличие корабля, кстати, дало экспедиции повод осмотреть о. Челекен, где были освобождены 32 пленных иранца, трудившихся на добыче нефти[96]. Примечательно, что отряду для мобильности были приданы 60 лошадей и 70 верблюдов, которые уже на первой ночевке угнали балхинские туркмены[97]. Чтобы не допустить увод в плен российских и иранских граждан, Начальник генерального штаба генерал-адъютант Д. А. Милютин приказал в дальнейшем специально держать близ о. Челекен военный крейсер[98]. В ноябре 1859 г. военный состав флота был расширен. По приказу Милютина наблюдение за туркменским берегом от Карабугаза до о. Огурчинский поручалось Бакинской морской станции, а от о. Огурчинский до Астрабада – Астрабадской станции, расположенной на о. Ашур-Аде. Все коммерческие суда, имеющие документы российских властей, допускались к туркменским берегам беспрепятственно[99].
Огромное значение для политических и коммерческих инициатив России в регионе имели реформы, проведенные правительством Александра II в 60–70-х гг. XIX в. Однако не следует переоценивать их одномоментное значение, как это делает А. X. Атаев, утверждая, что после отмены крепостного права «экономика царской России стала развиваться более интенсивно»[100]. Тем более, что автор сам себе противоречит, оперируя статистическими данными. Утверждая, с одной стороны, что рост вывоза хлопка-сырца из юго-восточного Ирана и Средней Азии за период 1861–1863 гг. увеличился со 152 тыс. пудов до 704 тыс. пудов, и объясняя это возросшими потребностями российской легкой промышленности, он констатирует закрытие хлопкопрядильных производств почти на 50 % в те же годы[101]. Потребуется не одно десятилетие, чтобы в России вырос и окреп торгово-промышленный класс «нового» типа, а освобожденное крестьянство сформирует рынок квалифицированной рабочей силы. Реформы действительно потрясли, а точнее, раскололи российское общество. Более справедливым выглядит утверждение известного общественного деятеля России Ю. Самарина: «На вершине законодательный зуд, в связи с невероятным и беспримерным отсутствием дарований; со стороны общества – дряблость, хроническая лень, отсутствие всякой инициативы…»[102].
Такая нерешительность отражалась в отказе государства от широкой протекции российских предпринимателей на Востоке. Во-вторых, отсутствие представителей русских фабричных кругов в Иране, Закавказье и Закаспийском крае привела к концентрации товарных потоков в руках армян-скупщиков. Направленный в Иран осенью 1884 г. для определения перспектив сбыта текстильной продукции, представитель Никольской мануфактуры А. Т. Макаров отмечал: «…в Реште, Казвине, Тавризе и Тегеране среди представителей купечества всех национальностей Вы не встретите ни одного русского торговца. Факт гнусный, но совершенно естественный»[103]. Анекдотичной выглядит ситуация, связанная со строительством хлопкоочистительного завода в Барфруше в 1899 г. Его строил польский еврей из г. Лодзи – купец 1-й гильдии Адам Соломонович Оссер. Представлял его дела в Тегеране компаньон Яков Семенович Розенблюм. По условиям русско-иранских договоров, строительство промышленных сооружений в Мазандеране для отечественных предпринимателей не требовало дополнительных разрешений. Губернатор Али уд Доуле усомнился в их гражданстве и приостановил строительство, хотя уже были готовы все постройки за исключением крыши. Потребовалось специальное подтверждение консульства, что они «русские промышленники»[104]. При всей неординарности случая, следует заметить, что серьезно активизировать торгово-промышленную практику империя сумела в 90-х, а никак не в 60-х гг.
XIX столетия. Напротив, засилье посредников, поставивших своей целью получение исключительно личных барышей, зачастую ведущих торг не русскими, а иностранными товарами, прибегающих к контрабанде и прочему, о чем говорилось выше, было реалией русско-иранских оборотов вплоть до Берлинского конгресса. Здесь уместно отметить, что именно хлопкопрядильные фабрики г. Лодзь перерабатывали вплоть до начала Первой мировой войны до 70 % иранского хлопка[105], а также монопольно потребляли местный кенаф – близкий по волокнистым качествам к джуту[106]. В таких условиях позиция государства приобрела решающее значение.
Выход Закаспийского товарищества на туземные рынки оказался довольно скромным. Так, в 1859 г. через Астрабадский залив хлопка было вывезено всего 4227 пудов, что по ценам 1861 г. составит не более 14 202 руб. В 1861 г. вывоз хлопка из этих районов достиг 14,8 тыс. пудов, что составило 49,5 тыс. руб.[107]. Один из крупных производителей хлопка-сырца – провинция Керман только к 1900 г. осознала привлекательность российских потребителей. До этого времени сырье на сумму в среднем 230 тыс. туманов (414 тыс. руб. из расчета 1 туман = 1 руб. 80 коп. – О. Н.) в год поставлялось через Бендер-Аббас в Индию. Первая партия в 1900 г. (приблизительно 3000 верблюжьих вьюков) пришла в Россию через Шахруд[108]. Положительным аспектом Закаспийского торгового общества следует признать установление торговых связей с Хорасаном, прибрежными туркменами и Хивой. Его усилиями на внутренние рынки России стали поступать туркменские ковры, шкуры животных, и огромное разнообразие азиатских сухофруктов (кишмиш, айва, изюм, орехи, абрикосы, слива и т. п.) – то есть «традиционные» азиатские товары.
