Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл
На следующее утро меня разбудили на рассвете и проводили в небольшую потайную комнату в северной части замка. Страж впустил меня, представил человеку в комнате, молившемуся в этот момент, а затем скрылся, оставив скромный завтрак на две персоны. Я поприветствовал незнакомца.
Я видел его впервые, но уже был о нем наслышан. Еще недавно это был лишь скромный приходской священник церкви в Виттенберге – очень оживленном, но небольшом городке. Однако с тех пор его имя поселилось почти у всех на устах не только в его родном городе, но и во всей Саксонии, и даже далеко за ее пределами. Было забавно представлять себе, как сам великий понтифик, папа римский Лев X, каждый вечер отходит ко сну на своем роскошном ложе с шелковым балдахином, всякий раз вслух проклиная имя этого простого и еще довольно молодого священника из немецкой глубинки, награждая его самыми мерзкими ругательными эпитетами, не приличествующими положению главы Церкви.
Самым удивительным во всем этом было то, что священная инквизиция, которая вот уже двести лет исправно отправляла на костер даже тех, чья вина перед римской церковью была в тысячу раз меньшей, до сих пор не смогла добраться до этого необычного проповедника.
Его звали Мартин Лютер, и внешне он казался ожившим портретом простецкого, если не сказать глуповатого средневекового немецкого бюргера из небольшой лавчонки, торгующей какой-нибудь мелочью. Невысокий, по-крестьянски плотно сложенный, с маленькими глазами, пухлым животом, круглолицый, по-деревенски просто остриженный. Кудрявый чубчик надо лбом органично завершал образ, делая его облик даже несколько комичным. Но только до момента, когда этот человек начинал говорить. Он был оратором от Бога. Неиссякаемый поток чистой энергии и абсолютной убежденности в каждом своем слове, перед которым пасовали сильные, влиятельные, могущественные оппоненты – под натиском Лютера они словно утрачивали дар речи. Он был из тех людей, которым сложно что-то долго рассказывать, но которых можно слушать часами.
Вот и сейчас, окончив молитву, он обратился ко мне таким тоном, словно я был не маститым профессором, приехавшим сюда по его собственной просьбе, а случайным юношей-посыльным.
– Вы внимательно следили, чтобы за вами никто не увязался? Уверены в этом?
– Да, насколько я могу судить.
– Хорошо. Я бы не стал подвергать риску ни себя, ни вас. Но мне очень нужны эти книги.
Разумеется, его осторожность и озабоченность личной безопасностью были более чем оправданы.
Многие из людей, знакомых с Лютером в его прежней жизни, вероятно, использовали бы эпитеты «странный» и «упрямый как вол». Действительно, почти все в жизни он делал иначе, чем окружающие, и практически никто и никогда, даже в этой славящейся дисциплиной стране, не был ему указом – кроме самого Господа. Уже в детстве, будучи сыном незнатных, но состоятельных родителей, он предпочитал подобно оборванным соседским мальчишкам жить впроголодь, на подаяние: Лютер стыдился того обстоятельства, что, в отличие от них, он мог есть досыта. В учебе он делал большие успехи – юношей уже знал право на уровне лучших юристов, а также виртуозно играл на нескольких инструментах и сочинял оратории для церковного хора. Но неожиданно выбрал третий путь – принял монашеский обет. Говорили, что в монастыре он мог страстно молиться в своей тесной келье долгими часами, иногда даже сутками напролет. Возмужав, он получил степень доктора теологии, имел множество преданных студентов, а также стал популярным проповедником, и желающие послушать его страстные речи стекались в его родной Виттенберг со всех немецких земель. В те времена он еще не был революционером, его идеология вполне укладывалась в рамки католичества: пожалуй, единственным отступлением от общепринятых догматов было его неприятие поклонения церковным святыням, как раз в то время как никогда щедро наводнившим Европу (и, разумеется, в основном представлявших собою подделки). По мнению Лютера, даже святые люди все равно были всего лишь людьми, и поклонение их мощам, а не Богу, для верующих было бесполезным.
В возрасте около тридцати Лютер совершил паломничество в Рим. Увиденное там потрясло его, и отнюдь не в положительном смысле. Вокруг собора Святого Петра не было проходу от менял и проституток, в точности как у Иерусалимского храма во времена Спасителя. Папский двор сиял золотом и драгоценными камнями, а всего в нескольких километрах от него бедняки умирали от голода и болезней в убогих зловонных лачугах и прямо на улицах. За деньги в Риме можно было купить все – должность, титул и даже полное отпущение любых земных грехов. Чем тяжелее грех, тем больше золотых монет надо было опустить перед исповедью в ящик для пожертвований.
Но до последнего времени полное прощение грехов за деньги допускалось только в Риме и лишь несколько дней в году, во время церковных праздников. Перелом в сознании вернувшегося домой в полном духовном смятении Лютера, его яростный бунт – сначала внутренний, а затем и открытый – произошел тогда, когда папе пришла в голову идея пополнить свою сильно издержавшуюся из-за войн и излишеств казну, продавая по всему христианскому миру письменные индульгенции. Банкиры к тому времени уже давно стали рассчитываться не золотом, а векселями и бумажными деньгами. Понтифик решил не отставать от прогресса. В первые месяцы индульгенции возымели большой успех, и золото поначалу потекло в Ватикан рекой. Даже голодающие бедняки толпились в очередях, чтобы отдать последние деньги за гарантированный пропуск на небеса с личной подписью представителя Спасителя на этой грешной земле.
Когда Лютер увидел длинные очереди за бумажками прямо перед церковью в Виттенберге, чаша его терпения переполнилась. Он принялся клеймить торговцев из Рима во время проповедей, но народ по-прежнему покупал индульгенции. Тогда однажды, рано утром, после бессонной ночи он прибил на дверь церкви плод своего труда – 95 тезисов, доказывающих преступность торговли индульгенциями и ее противоречие самим основам Нового Завета. Тем же утром эту самодельную табличку украли. Лютер был в гневе, посчитав это происками против него. Он оказался неправ: табличку унесли в местную типографию, чтобы сделать с нее множество копий. Вскоре ее текст в виде бумажных листовок ходил по всему Виттенбергу – и не только.
Дальнейшие события было несложно предсказать. Памфлет никому не известного священника обсуждали повсюду, торговцев папскими расписками с позором стали изгонять из одного города Германии за другим, и поток денег в Ватикан с востока через какое-то время иссяк. Это вызвало неописуемый гнев понтифика, он требовал немедленной выдачи смутьяна и еретика на суд священной инквизиции в Риме, который, очевидно, сразу отправил бы Лютера на костер. Но политическая ситуация оказалась
