Сергей Федоров - История и теория наций и национализма
Первое – «стратегии различения». Язык – самый очевидный, лежащий на поверхности, легко выделяемый маркер этноса. Гердер говорил, что язык народа есть искра, из которой возгорается его дух, облик. Показательно, что народы склонны возвышать свои языки, а тех, кто не понимает их, считать менее развитыми. Характерным примером здесь считается именование русскими всех европейцев, не понимавших русского языка, немцами, т. е. «немыми», «не говорящими». Некоторые ученые объясняют семантику этнонима «славяне» как «понимающие слово», «люди, говорящие настоящими словами», и происхождение этого этнонима связывают с родством славянских языков: славяне узнавали соплеменника по способности «говорить словами», родственным языком.
Заметим, что в германском языке Slawo означало «немой», в готском slawan – «молчать». То есть налицо полностью аналогичная обратная ситуация, только теперь «говорящими» оказываются германцы, а «немыми» – славяне[34].
В этом смысле языки как элементы стратегий различения востребованы национализмом. М. Биллинг по этому поводу несколько категорично заявлял: «Понятие “языка”, по крайней мере, в том смысле, который кажется “нам” столь банально очевидным, само может быть изобретенной непреложностью, созданной в эпоху национального государства. Если дело обстоит именно так, то не столько язык создает национализм, сколько национализм создает язык; или, скорее, национализм создает “наше” обыденное представление о том, что существуют “естественные” и бесспорные вещи, называемые различными “языками”, на которых мы говорим»[35].
Мы видим, что в современных государствах на постсоветском пространстве, которые проводят политику построения национальной государственности, на первый план выходит именно политика в отношении языка, перевод официального делопроизводства и образования на национальный язык, политика дискриминации по отношению к языку «меньшинств» (прежде всего – «русскоговорящего» населения). Создание среды для доминирования национальных языков видится гарантом суверенитета национального государства. При этом крайне важным считается отказ от «имперского» языка, и буквально воплощается в жизнь риторический для своего времени вопрос-лозунг: «Можно ли использовать язык империализма и при этом избежать “заражения” имперским мировоззрением?»[36].
Гибель языков малых народов в имперской среде или внутри национальных государств, стремящихся к гомогенности, ведет к печальной ситуации, точно описанной Дж. Фишманом: «Народы, утратившие свой исторический язык и традиционно связанную с ним этнокультуру, испытывают на себе мучительный опыт пребывания “между жизнью и смертью”. Они утрачивают свои сложившиеся представления о нравственности, добродетельной жизни, преемственности поколений, значимости прошлого, настоящего и будущего, заслуженного места в более важном замысле. Такая утрата происходит задолго до того, как происходит полное изложение, усвоение, установление и осуществление нового самостоятельного образа действий и нормативных ожиданий»[37].
В западных демократиях, чувствующих себя более устойчивыми, напротив, проводится политика защиты и поощрения языков меньшинств, их законодательная зашита. Она позволяет сохраниться региональным этническим идентичностям.
Второе обстоятельство – центральным элементом национального сознания, национализма всегда выступает идеология. Она имеет дискурсивную, т. е. языковую природу. М.Биллиг писал: «Язык играет жизненно важную роль в действии идеологии и формировании идеологического сознания. Это подчеркивалось более 60 лет тому назад Михаилом Бахтиным в “Марксизме и философии языка”, книге, которая была написана им под именем Волошинова. Бахтин утверждал, что “объективная психология должна опираться на науку об идеологиях” и что формы сознания создаются при помощи языка. Поэтому социально-психологическое исследование идеологии предполагает исследование конкретных действий языка: “общественная психология – это и есть прежде всего та стихия многообразных речевых выступлений, которая со всех сторон омывает все формы и виды устойчивого идеологического творчества”»[38].
Иначе говоря, национальное и национализм имеют прежде всего языковое, вербальное выражение. Отсюда язык, на котором происходит «презентация нации», крайне важен. От него зависит, как пройдет эта презентация. Язык моделирует реальность, создает ее: «Эдвард Сапир (Edward Sapir) выдвинул блестящую революционную идею: то, что мы называем “реальным” миром, создается языковыми навыками группы, и потому миры, в которых живут различные сообщества, значительно отличаются друг от друга, это не один мир, к которому приклеивают разные ярлыки. Центральный тезис Уорфа (Whorf) и Сапира хорошо известен: язык функционирует не просто как средство фиксации опыта, но также – и это более важно – как средство, с помощью которого происходит конституирование этого опыта для говорящего. “Лингвистическая система (другими словами, грамматика) каждого языка – это не только репродуктивный инструмент для озвучивания идей. Лингвистическая система сама формирует идеи, она – программа, проводник индивидуума в его умственной деятельности, в его попытках анализировать впечатления или синтезировать свой умственный капитал… Мы препарируем природу по контуру, который провел для нас наш родной язык. Мы выделяем категории и типы в мире феноменов не потому, что они бросаются каждому наблюдателю в глаза. Напротив, мир являет себя в калейдоскопической вспышке впечатлений, которые мы организуем в умах – с помощью лингвистической системы в наших умах”»[39].
И, наконец, третье обстоятельство – языки, в отличие от наций, имеют древнюю и научно реконструируемую историю. Если применительно к этносам и нациям идут споры о времени их происхождения, и нации в своем большинстве относят к Новому времени, то языки, несомненно, древнее. Это служит одним из аргументов для примордиалистов, напрямую увязывающих выделение того или иного языка с появлением народов и наций. Им возражают конструктивисты, которые приводят примеры отсутствия прямой взаимообусловленной связи между языком и этносом (например, у евреев, не знающих ни иврита, ни идиша, но считающих себя евреями), нацией и языком (у ирландцев, говорящих по-английски, у швейцарцев как нации говорящих на немецком, французском, итальянском и т. д.).
При всем этом невозможно отрицать связь особенностей языка и особенностей национальной культуры. Другое дело, что эти аспекты в научном плане до сих пор слабо изучены. Например, ученые пытались установить, как тот или иной тип письменности влияет на культурные коды и развитие различных этносов. Сравнивались латиница и кириллица, письмо фонетическое и иероглифическое. В процессе их употребления задействованы разные участки коры головного мозга, отсюда и разница народов в мышлении, психике и т. д. Например, японский ученый Т. Цунода обследовал представителей нескольких десятков этнических групп (европейских, азиатских и африканских). Полученные материалы показали, что если у представителей подавляющего большинства обследованных групп гласные вызывали доминантность правого полушария (левого уха), то у лиц, родным языком которых был японский или один из полинезийских (тонга, восточно-самоанский и маори), – левого полушария (правого уха). Было выяснено, что такого рода различия в характере доминантности вызваны не генетическими факторами, а лингвистической и слуховой средой.
Т. Цунода пришел к выводу, что причина указанных выше различий заключается в общем для японского и полинезийского языков свойстве: присутствии в них большого количества слов, состоящих только из гласных, и слов из двух или более гласных и согласных. В этих богатых гласными языках сами гласные столь же важны в узнавании слов и предложений, как и согласные. В результате гласные звуки «обрабатываются» в левом, или «речевом», полушарии.
Сегодня популярна теория лингвистической относительности (теория Сапира-Уорфа). Согласно этой теории, сходные физические явления позволяют создать похожую картину вселенной только при наличии сходства или по крайней мере соотносительности языковых систем. Уорф, например, обратил внимание на то, что в языке индейцев хони одним и тем же словом обозначаются все летящие предметы за исключением птиц (насекомое, самолет, летчик и т. д.).
И лишь контекст позволяет понять, в каком смысле употреблено это слово. В то же время эскимосы пользуются рядом различных слов, обозначающих снег в том или ином его качестве (падающий снег, талый снег, сухой снег). В языках европейцев подобные слова просто отсутствуют.
