Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)
— Много лѣтъ здравствовать! Матушка, барыня, дай вамъ Богъ всякаго счастія! шелъ гулъ въ передней и далѣе въ корридоръ и буфетъ.
— Благодарствуйте, отвѣчала бабушка, кланяясь на всѣ стороны; ближайшіе и слѣдственно самые главные и старшіе слуги цѣловали у ней руку. — Вотъ и мою внучку поздравьте. Привелъ мнѣ Богъ опять увидѣть у меня въ домѣ дѣтей и внуковъ.
— Слава Богу, матушка, слава Богу! а внучка-то ваша, Любовь Григорьевна, ужъ почитай невѣста, говоритъ старикъ Ѳедоръ.
— Ну гдѣ еще, отвѣчала бабушка, — наши времена другія. Ей еще учиться надо, 15 лѣтъ ей только-что минуло. Вотъ годовъ черезъ 5 увидимъ. Да я не доживу.
— И, что вы это! Сто лѣтъ вамъ жить по вашей добродѣтели, по вашей добротѣ.
— Спасибо, говорила бабушка. — Ну, зайдите къ Аннѣ Ѳедоровнѣ, она васъ угоститъ чаемъ, и чѣмъ Богъ послалъ.
И вся дворня валила къ Аннѣ Ѳедоровнѣ — экономкѣ, лицу почетному, загадочному и чудному. Въ будни она постоянно лежала на перинѣ, на площадкѣ внутренней лѣстницы и курила короткую трубку. Въ праздникъ она слѣзала съ своей площадки и садилась на диванъ. Подлѣ нея визжала, лаяла и старалась укусить всякаго проходящаго маленькая болонка, красноглазая и красноносая, по имени Нарциска.
Принявъ и отпустивъ дворню, бабушка шла мимо своей спальни и вдругъ, какъ бы невзначай, останавливалась.
— Люба! говорила она.
— Что прикажите, бабушка, говорила я.
— Поди ко мнѣ.
Мы входили въ спальню. На моей памяти эта самая остановка у дверей спальни и это самое восклицаніе: Люба, повторялись всякій годъ въ ея имянины въ одинъ и тотъ же часъ, въ продолженіе лѣтъ десяти, и должны были повторяться столько лѣтъ, сколько прожила бабушка. Въ спальнѣ, на столѣ, обыкновенно стояла шкатулка; бабушка шарила въ карманѣ[2], гремѣла ключами и вытаскивала крупную связку, отпирала шкатулку и вынимала три какія-нибудь вещицы. Она клала ихъ передо мною и говорила:
— Выбирай, моя имянинница, любую. Одна тебѣ, одна твоей меньшой сестрѣ, одна моей другой внучкѣ, Любѣ.
У бабушки была другая замужняя дочь, которая въ ту пору жила далеко, ибо мужъ ея находился на службѣ за Ураломъ. У ней было много дѣтей, а старшая дочь называлась, какъ я, Любой.
— Я не смѣю выбирать, подарите мнѣ, что вамъ угодно.
— Я не знаю, что тебѣ нравится больше.
— То нравится, что вы сами выберете.
Можно подумать, что это происходили китайскія церемоніи. а между тѣмъ, напротивъ, то были не церемоніи, а деликатность и сердечность отношеній. Бабушку и меня связывала нѣжнѣйшая любовь, и, конечно, та вещь была мнѣ дороже всѣхъ, которую бы она дала мнѣ своею рукою.
Но бабушка настаивала, и я должна была выбирать. Я робко указывала на вещицу, бабушка брала ее и вручала мнѣ. Въ тѣ ея имянины, о которыхъ я разсказываю, она не предложила мнѣ нѣсколькихъ вещей на выборъ, а вынула изъ шкатулки небольшое жемчужное ожерелье, съ фермуаромъ изъ аметиста, осыпаннымъ розами, замѣчательно тонкой работы, и надѣла его мнѣ на шею. Въ восторгѣ отъ нечаяннаго, прелестнаго подарка, пылая лицемъ, вышла я изъ спальни рука объ руку съ бабушкой, а мнѣ на-встрѣчу попалась тетя Наталья Дмитріевна и надѣла мнѣ на руку кольцо съ яхонтами и двумя брилліантами, а тамъ за нею и тетя Саша подарила другое колечко съ алмазомъ. Я себя не помнила отъ радости, и мы всѣ вошли въ диванную. Тамъ на столѣ уже приготовлены были подарки для самой бабушки. И батюшка, и матушка, и дочери, и отсутствующая дочь Катерина Дмитріевна, и домашніе, и сосѣди, всякій сдѣлалъ или прислалъ ей свое маленькое приношеніе. Я вышила ей подушку, и эту подушку взяла бабушка бережно и положила на свой диванъ. Матушка, усмотрѣвъ на мнѣ жемчугъ, сказала бабушкѣ:
— Ахъ, маменька, какъ вы ее балуете! Она еще дѣвочка, что ее рядить въ жемчуги, учиться ей надо.
— Мнѣ жить недолго, отвѣтила бабушка, — дай мнѣ повеселить внучку. Молода-то она, молода, а глядь черезъ пару годовъ подъ вѣнецъ везти надо.
— Что вы это, маменька, я и слышать не хочу отдавать ее замужъ спозаранку.
— И я слышать не хочу, шепчу я, прижимаясь головой къ колѣнямъ бабушки, ибо я сижу у ногъ ея, на чугунной скамеечкѣ, покрытой краснымъ сафьяномъ.
Она гладитъ меня задумчиво по головѣ и говоритъ тихо:
— Да, теперь времена другія, а меня отдали замужъ 15-ти лѣтъ.
Всѣ молчатъ. Молчитъ матушка, молчатъ тети, молчитъ батюшка. Всѣ знаютъ, что не легка была жизнь бабушки, хотя она была красавица, скромница и доброты ангельской. Вздыхаетъ бабушка глубокимъ, но тихимъ вздохомъ, и въ этомъ вздохѣ мнѣ слышится что-то невѣдомое, таинственное и даже страшное. Сердце чуетъ, что не всегда живется такъ на свѣтѣ, какъ живется мнѣ теперь въ семьѣ, въ холѣ, въ любви и мирѣ!..
Но не время задумываться. Къ крыльцу катятъ кибитки, одноколки, кареты, брички, и наполняется большой Щегловскій домъ. Сама губернаторша пріѣзжаетъ, пріѣзжаетъ и жена предводителя съ красавицей дочкой, пріѣзжаетъ и полковникъ, командиръ полка, который стоитъ въ Мещовскѣ, и обѣдъ обильный, хотя и незатѣйливый, оглашается полковой музыкой. Это сюрпризъ полковаго командира. Послѣ обѣда всѣ разъѣзжаются, оставляя насъ довольными и утомленными. Разговоровъ хватаетъ на двѣ недѣли, и воспоминаній — на цѣлые мѣсяцы.
Незамѣтно подходитъ осень, начинаются туманные и пасмурные дни, дождь мороситъ, и нельзя сказать, чтобы было особенно весело. Тетушки прилежнѣе прежняго нижутъ бисеръ, бабушка беретъ эти нитки, нанизанныя по узору, и вяжетъ кошельки. Работаютъ молча. Иногда бабушка скажетъ:
— Сашенька, поди-ка сюда, рядъ не выходитъ: ошибка.
Тетя Саша подходитъ къ матери, считаетъ и говоритъ:
— Да, ошибка, но это ничего — лишняя бисеринка; я ее сейчасъ расколю.
Она беретъ большую булавку, вкалываетъ ее, и бисеринка лопается.
— A вотъ бѣда, когда одной бисеринкой меньше, тогда весь рядъ перенизывать надо.
Опять молчаніе, покуда тетя Саша не встанетъ.
— Ты куда? спрашиваетъ тетушка Наталья Дмитріевна.
— Я, сестрица, въ оранжерейку. Моя Mimi (тетина любимая канарейка) вѣрно уже скучаетъ. Пора ее выпустить.
И тетя Саша возвращается съ канарейкой на плечѣ, которая чирикаетъ, и скоро задаетъ круги по всей комнатѣ, къ общему удовольствію, и наконецъ садится бабушкѣ на чепчикъ. Милая наша старушка улыбается. Черезъ часъ Mimi уносятъ въ ея комнатку.
— Вы слышали, маменька, о новой штукѣ Филата, говоритъ тетушка Наталья Дмитріевна.
— Что такое? спрашиваетъ бабушка, затыкая свой тамбурный крючекъ въ складки своего бѣлаго чепца.
— Вообразите себѣ, привезъ онъ изъ Вологодской губерніи провизію Пелагеѣ Евсеевнѣ и сдаетъ ее, а вмѣстѣ съ провизіей два десятка куръ. Считаетъ она куръ. Онъ изъ сѣней несетъ одну, показываетъ ее хвостомъ и считаетъ: сѣренькая, разъ; потомъ несетъ будто другую, кажетъ головкой: пестренькая, два: потомъ несетъ еще, кажетъ брюшкомъ: бѣленькая, три. Такимъ-то манеромъ насчиталъ онъ ей два десятка куръ, взялъ ихъ, заперъ въ чуланъ и уѣхалъ, а хватились посмотрѣть, что же вы думаете? вмѣсто двухъ десятковъ куръ всего-на-всего оказалось полдюжины. Вотъ такъ мошенникъ!
— Конечно, мошенникъ, да и она-то порядочная простофиля. Какъ же это не видать, что одну и ту же курицу ей кажутъ и хвостомъ, и головой, и брюшкомъ? Малое дитя и то догадается.
— Ну нѣтъ, не говорите, возражаетъ тетушка Наталья Дмитріевна. — теперь-то вамъ въ домёкъ, а пожалуй онъ и васъ бы на эту штуку поддѣлъ.
— Меня бы непремѣнно обманулъ, говоритъ простодушно тетя Саша.
— Да тебя немудрено, ты что еще смыслишь, ты дѣвушка молодая, ни къ чему не пріучена, знай, чай кушай, да нижи кошелекъ, говоритъ тетушка, глядя съ любовью на младшую сестру.
Меня однако удивляло, что сама тетя Саша считаетъ себя только-что не ребенкомъ и безъ согласія сестры не выходить гулять даже въ садъ. Ея первое и послѣднее слово всегда одно: „а вотъ что скажетъ сестрица", или „какъ рѣшитъ сестрица".
— Отъ Волчененовой есть отвѣтъ? спрашиваетъ бабушка послѣ нѣкотораго молчанія.
— Нѣтъ еще; да какое же можетъ быть сомнѣніе. Это чистое благодѣяніе. Одинъ сынъ больной, другой горбатый, четыре дочери и 6 душъ крестьянъ, чѣмъ жить, кормиться, не говоря уже о воспитаніи дочерей.
— Только не было бы хлопотъ да непріятностей.
— Какія же? Я беру дочку старшую на свое попеченіе, буду одѣвать, буду ее учить грамотѣ, закону Божьему, ариѳметикѣ, всякимъ рукодѣліямъ, словомъ, выучимъ ее, чему можно и нужно, а тамъ какъ Богъ дастъ.
