Олег Никонов - Политика Российской Империи на Среднем Востоке во второй половине XIX в.
Не смогли изменить ситуацию ни демарш 1846 г. российского посла князя Долгорукого, ни письмо канцлера Нессельроде Мохаммед шаху, где отмечалось, что подобные действия – запрет захода в порт военного корабля дружественной державы во всем мире «почитается явным оскорблением флагу, коему оно принадлежит». Согласно международному праву такое оскорбление государственному флагу было «достаточной причиной к разрыву»[15]. Угроза дипломатического разрыва и начала военных действий оказали свое влияние. Иранское правительство было вынуждено пересмотреть свою позицию, но решение было вынесено компромиссное. С одной стороны, Энзелийский залив был признан «внутренним озером» шахского государства, не относящимся к акватории Каспийского моря, и потому не подпадающим под положения Туркманчайского трактата. С другой стороны, военные суда России получили право входить в Энзелийский залив, но не более чем одно судно за раз. Приказ о новом порядке судоходства в заливе был отдан Гилянскому губернатору Мохаммед Эмин хану, который становился ответственным за соблюдение правил[16].
В дальнейшем, после восшествия на иранский трон Наср эд-Дин шаха, русские дипломаты попытались пересмотреть установленные нормы. Гилянский консул Ковалевский и кавказский наместник граф Воронцов настаивали на праве русских военных судов преследовать контрабандистов на всей территории моря. Основанием для требований служили факты доставки с иранской стороны воюющим против России горцам пороха и вооружений по время Кавказской войны. Но все предложения российских официальных лиц потерпели неудачу. Напротив, в 1852 г. под предлогом ограничения входа в залив военных судов, в мурдаб не пропустили корабль, доставивший в Гилян товары Московского торгового дома[17].
Поэтому Энзели плоть до середины XIX в. так и остался поселком, насчитывающим не более 300 домов[18], соединенным со столицей провинции разбитой проселочной дорогой. Состояние этой дороги расстоянием всего в 6 фарсахов (10–12 верст) напрямую зависело от пропускной способности порта. Отказ шахских властей интенсифицировать товарооборот через Энзели сказался на ее плачевном состоянии. Консул Ивановский, преодолевший верхом на лошади за 6 часов всего половину пути констатировал, что дорога не приспособлена ни для какого транспорта. Местные жители окрестили ее «адское ущелье»[19].
Тем не менее морскую политику Российской империи 40-х г. XIX в. нельзя признать неудачной. Напротив, удалось блокировать инициативу Мохаммед шаха по организации в 1841 г. на о. Челекен специального погранично-таможенного поста. Поскольку северная оконечность острова прикрывала вход в Красноводский залив, владеть которым империи собиралась единолично, предложение, сделанное первым визирем, было «естественно отклонено»[20].
Укрепление империи в Астрабадском заливе позволило не только серьезно освоить в коммерческом плане сырьевые и потребительские потенциалы астрабадской провинции Ирана, но и наладить сбыт своих экспортных товаров в Хорасан и центральные районы сопредельного государства. Устойчивые связи Астрабада с центрально-иранскими рынками позволяли российским купцам надеяться на получение доступа к табаку и вину из Шираза, шелку из Иезда, пуховым шалям из Кермана и т. п. Эти торговые маршруты были удобными для караванной торговли. Путь от Астрабада до Иезда занимал всего 12 дней, а до Шираза – 24 дня. Отсюда еще за 2 недели можно было добраться до морского порта в Персидском заливе – Бендер-Бушира, через который, как считалось, идут «во все места Персии, вывозимые из Индии разные товары»[21].
Осуществляя открывшиеся возможности, российские дипломаты приступили к организации дистрибьюторского пункта в Тегеране. По инициативе российского посла, поддержанной директором Азиатского департамента МИД, в 1852 г. был открыт постоянный магазин русских товаров. Попытки открыть оптово-розничный центр до этого предпринимались дважды. В 1850 г. известный купец Елизаров пытался организовать в Тегеране магазин по продаже предметов роскоши, но понес убытки[22]. В начале 1852 г. в Иран с аналогичной целью выезжали купцы Шевелев и Виппер, но прибыв на место и ознакомившись с условиями торговли, они отказались от организации постоянного магазина[23].
Помимо незнания местного спроса и предпочтений, торговцы предметами роскоши не учитывали специфики иранской социальной структуры. Особенность общества проявлялась в тесном сплетении интересов культовых служащих и купечества. Верхушка духовенства зависела от финансовой поддержки базара. Кроме того, главные мечети всегда находились на базаре, и базари отдавали до 20 % своих прибылей на содержание этих мечетей[24]. В свою очередь улама, как влиятельная духовная прослойка, на протяжении десятилетий роднились с представителями купечества. Поэтому когда в Иране в середине XIX в. проявился финансовый и промышленный кризис, большинство базари и улама обнищали. Без их спроса, предметы роскоши были доступны только очень узкому кругу вельмож. Негативные уроки этого опыта позволили Мануфактурному совету, МИД и Министерству внешней торговли сделать вывод о необходимости ориентировать российских фабрикантов и купцов на выпуск для Ирана продукции, рассчитанной на массового потребителя.
Воспользоваться полученными рекомендациями удалось приказчику Московской торговой конторы Е. Д. Макинцеву, назначенному заведующим новым магазином. В результате правильного подбора товаров ему удалось сбыть на тегеранском рынке в период с 1 января по 1 июля 1852 г. русских изделий на сумму 56 820 руб. серебром[25]. В списке реализованного значилось: железо полосовое на 25 тыс. руб., сталь на 7 тыс. руб., медные изделия на 5,5 тыс. руб., хрустальная посуда на 1,85 тыс. руб., фарфоровая посуда на 2,25 тыс. руб., кошениль на 4 тыс. руб., писчая бумага на 1,2 тыс. руб., ткани на 1,2 тыс. руб. и др.[26].
Вместе с тем европейский вектор внешней политики России, отчетливо обозначившийся после победы европейской коалиции над Наполеоном, к 40-м гг. XIX в. стал существенным сдерживающим фактором восточных инициатив государства. Не последнюю роль в выработке политической стратегии, основанной на неверных представлениях и приоритетах, сыграл сам император Николай I. Наиболее показателен результат визита императора в Англию в июле 1844 г. Встречаясь с королевской четой и представителями «Foreign office», он озвучил свое видение будущего Османской империи. Считая, что она вот-вот испустит дух, Николай I предложил совместно подумать о разделе ее имущества[27]. Эта точка зрения императора коренным образом отличалась от той политики, которую проводило правительство Екатерины II и Александра 1. Взвешенной позиции русского правительства в отношении Османской империи пришел конец. Когда некоторое время спустя, канцлер Нессельроде попытался получить письменную копию достигнутых соглашений, то лорд Абердин заверил канцлера: «…мы были вполне солидарны… во всех отношениях касательно Востока»[28]. Пока император пребывал в убежденности, а вслед за ним и весь российский дипломатический корпус, что его политические проекты принимаются в Европе, Великобритания начала готовиться к войне (Крымской).
В итоге англо-русские отношения обострились как по поводу османского наследия, так и по поводу отечественных намерений укрепиться на границах с Афганистаном. Уже с 30-х гг. XIX в. в британском кабинете все отчетливее стал звучать тезис о необходимости защищать интересы короны от российских поползновений и необходимости создавать «бастионы Индии» на Кавказе[29]. Подогрела антироссийскую истерию и знаменательная миссия Виткевича в Кабул.
В качестве первичной меры противодействию России была использована потребность шахского режима в квалифицированных кадрах. Из Великобритании и британской Индии в Тегеран устремились специалисты широкого профиля: артиллеристы, медики, географы, финансовые советники и пр. Параллельно был нанесен удар по самому чувствительному месту – торговой монополии империи в северном Иране. Для этого был задействован неоптимальный транзитный режим, учрежденный николаевским правительством 4 мая 1831 г. Предполагалось, что положения, так называемого Кавказского транзита, приведут к активизации российских купцов 1 и 2 гильдий в транспортировке иранского шелка через Астрахань и Таганрог «в разные заграничные места». Взимаемая в Астрахани 5 % пошлина возвращалась в Таганроге при действительном вывозе сырья за границу[30]. Напротив, ввозимые непосредственно в Закавказский край товары 5 % пошлиной облагались[31]. Эффект от нового порядка организации транзита и торговли оказался прямо противоположным. Армянское и грузинское купечество, ведущее дела на местном рынке, предпочло не участвовать в организованном торге, а либо вести дела нелегально, либо ввозить сырье в Россию, а вырученные средства вкладывать в иностранные товары, которые затем поступали на рынки Ирана и Закавказья через Константинополь и Трапезунд. По подсчетам Гагемейстера, оборот товаров, провозимых по такой схеме, был огромен, доходя до 4–5 млн руб. в год. Собственно из России вывозился только фарфор, стекло, железные изделия и сукна[32]. Товары английского, немецкого, голландского и французского производства стали составлять жесточайшую конкуренцию продукции российских фабрик и заводов.
