Коллектив авторов - Литература 7 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы. Часть 1
– Это для революции? – спросил мальчик.
– Да, для революции, – отвечал Паулино.
Ривера с холодной подозрительностью посмотрел на них всех и стал снимать куртку.
– Хорошо, – сказал он.
И ничего больше. День за днем он являлся на работу – подметал, скреб, чистил. Он выгребал золу из печей, приносил уголь и растопку, разводил огонь раньше, чем самый усердный из них усаживался за свою конторку.
– Можно мне переночевать здесь? – спросил он однажды.
Ага! Вот они и обнаружились – когти Диаса. Ночевать в помещении Хунты – значит найти доступ к ее тайнам, к спискам имен, к адресам товарищей в Мексике. Просьбу отклонили, и Ривера никогда больше не возобновлял ее. Где он спал, они не знали; не знали также, как и где он ел. Однажды Ареллано предложил ему несколько долларов. Ривера покачал головой в знак отказа. Когда Вэра вмешался, попытавшись навязать их ему, он сказал:
– Я работаю для революции.
Нужно много денег для того, чтобы снова поднять революцию, и Хунта постоянно находилась в стесненных обстоятельствах. Члены ее голодали, но не жалели сил для дела; самый долгий день был для них недостаточно долог, и все же временами казалось, что быть или не быть революции – вопрос нескольких долларов. Однажды, когда плата за помещение впервые не была внесена в течение двух месяцев и хозяин угрожал выселением, не кто иной, как Фелипе Ривера, поломойка в жалкой, дешевой, изношенной одежде, положил шестьдесят золотых долларов на конторку Мэй Сэтби. Это стало повторяться и впредь. Триста писем, отпечатанных на машинке (воззвания о помощи, призывы к организованным рабочим группам, жалобы на неправильное освещение событий в прессе, протесты против возмутительного обращения с революционерами в судах Соединенных Штатов), лежали не отосланные, в ожидании марок. Исчезли часы Вэры, старомодные золотые часы с репетиром, принадлежавшие еще его отцу. Подобным же образом исчезло и толстое золотое кольцо с руки Мэй Сэтби. Положение было отчаянное. Рамос и Ареллано безнадежно теребили свои длинные усы. Письма должны быть отправлены, а почта не дает марок в кредит. Тогда Ривера надел шляпу и вышел. Вернувшись, он положил на конторку Мэй Сэтби тысячу двухцентовых марок.
– Уж не проклятое ли это золото Диаса? – сказал Вэра товарищам.
Они подняли брови и ничего не ответили. И Фелипе Ривера, мывший пол для революции, по мере надобности продолжал выкладывать золото и серебро на нужды Хунты.
И все же они не могли заставить себя полюбить его. Они не знали этого мальчика. Повадки у него были совсем иные, чем у них. Он не пускался в откровенность. Отклонял все попытки вызвать его на откровенный разговор, а у них не хватало смелости расспрашивать его.
– Возможно, великий и одинокий дух… не знаю, не знаю! – Ареллано беспомощно развел руками.
– В нем нет ничего человеческого, – заметил Рамос.
– В его душе все притупилось, – сказала Мэй Сэтби. – Свет и смех словно выжжены в ней. Он мертвец, и вместе с тем в нем чувствуешь какую-то страшную жизненную силу.
– Ривера прошел через ад, – сказал Паулино. – Человек, не прошедший черед ад, не может быть таким, а ведь он еще мальчик.
И все же они не могли его полюбить. Он никогда не разговаривал, никогда ни о чем не расспрашивал, не высказывал своих мнений. Он мог стоять без движения – неодушевленный предмет, если не считать глаз, горевших холодным огнем, – покуда споры о революции развертывались и накалялись. Его глаза вонзались в лица говорящих, как раскаленные сверла, они смущали их и тревожили.
– Он не шпион, – заявил Вэра Мэй Сэтби. – Он патриот, помяните мое слово! Лучший патриот из всех нас! Это я чувствую сердцем и головой. И все же я его совсем не знаю.
– У него дурной характер, – сказала Мэй Сэтби.
– Да, – ответил Вэра и вздрогнул. – Он посмотрел на меня сегодня. Эти глаза не могут любить, они угрожают; они дикие, словно глаза тигра. Я знаю: измени я делу, он убьет меня. У него нет сердца. Он безжалостен, как сталь, жесток и холоден, как мороз. Он словно лунный свет в зимнюю ночь, когда человек замерзает на одинокой горной вершине. Я не боюсь Диаса со всеми его убийцами, но этого мальчика я боюсь. Я правду говорю, боюсь. Он – дыхание смерти.
И однако Вэра, а никто другой, уговорил товарищей впервые дать ответственное поручение Ривере. Линия связи между Лос-Анджелесом и Нижней Калифорнией была прервана. Трое товарищей сами вырыли себе могилы и на краю их были расстреляны. Двое других в Лос-Анджелесе стали узниками Соединенных Штатов, Хуан Альварадо, командир федеральных войск, оказался негодяем. Он разрушил все их планы. Они больше не могли связываться с новыми революционерами в Нижней Калифорнии.
Молодой Ривера получил надлежащие инструкции и отбыл на юг. Когда он вернулся, связь была восстановлена, а Хуан Альварадо был мертв: его нашли в постели с ножом, по рукоятку ушедшим в грудь. Это превышало полномочия Риверы, но в Хунте имелись точные сведения о всех его передвижениях. Его ни о чем не стали расспрашивать. Он ничего не рассказывал. Но товарищи переглянулись между собой и все поняли.
– Я говорил вам, – сказал Вэра. – Больше чем кого-либо Диасу приходится опасаться этого юноши. Он неумолим. Он – карающая десница.
Дурной характер Риверы, заподозренный Мэй Сэтби и затем признанный всеми, подтверждался наглядными, чисто физическими доказательствами. Теперь Ривера нередко появлялся с рассеченной губой, распухшим ухом, с синяком на скуле. Ясно было, что он ввязывается в драки там – во внешнем мире, где он ест и спит, зарабатывает деньги и бродит по путям, им неведомым. Со временем Ривера научился набирать маленький революционный листок, который Хунта выпускала еженедельно. Случалось, однако, что набирать он был не в состоянии: то большие пальцы у него были повреждены и плохо двигались, то суставы кровоточили, то одна рука беспомощно болталась вдоль тела, а лицо искажала мучительная боль.
– Бродяга, – говорил Ареллано.
– Завсегдатай злачных мест, – говорил Рамос.
– Но откуда у него деньги? – спрашивал Вэра. – Сегодня я узнал, что он оплатил счет за бумагу – сто сорок долларов.
– Это результат его отлучек, – заметила Мэй Сэтби. – Он никогда не рассказывает о них.
– Надо его выследить, – предложил Рамос.
– Не хотел бы я быть тем, кто за ним шпионит, – сказал Вэра. – Думаю, что вы больше никогда не увидели бы меня, разве только на моих похоронах. Он предан какой-то неистовой страсти. Между собой и этой страстью он не позволит стать даже Богу.
– Перед ним я кажусь себе ребенком, – признался Рамос.
– Я чувствую в нем первобытную силу. Это дикий волк, приготовившийся к нападению, гремучая змея, ядовитая сколопендра[82]! – сказал Ареллано.
– Я готова плакать, когда думаю о нем, – сказала Мэй Сэтби. – У него нет друзей. Он всех ненавидит. Нас он терпит лишь потому, что мы – путь к осуществлению его желаний. Он одинок, слишком одинок… – Голос ее прервался подавленным всхлипыванием, и глаза затуманились.
Времяпрепровождение Риверы и вправду было таинственно. Случалось, что его не видели целую неделю. Однажды он отсутствовал месяц. Это неизменно кончалось тем, что он возвращался и, не пускаясь ни в какие объяснения, клал золотые монеты на конторку Мэй Сэтби. Потом опять отдавал Хунте все свое время – дни, недели. И снова, через неопределенные промежутки, исчезал на весь день, заходя в помещение Хунты только рано утром и поздно вечером. Однажды Ареллано застал его в полночь за набором; пальцы у него были распухшие, а рассеченная губа еще кровоточила.
IIКризис приближался. Так или иначе, но революция зависела от Хунты, а Хунта находилась в крайне стесненных обстоятельствах. Нужда в деньгах ощущалась острее, чем когда-либо, а добывать их стало еще трудней.
Патриоты отдали уже свои последние гроши и больше дать не могли. Сезонные рабочие – беглые мексиканские пеоны[83] жертвовали Хунте половину своего скудного заработка. Но нужно было куда больше. Многолетний тяжелый труд, подрывная подпольная работа готовы были принести плоды. Время шло. Революция была на чаше весов. Еще один толчок, последнее усилие, и шкала этих весов покажет победу. Хунта знала свою Мексику. Однажды вспыхнув, революция уже сама о себе позаботится. Вся политическая машина Диаса рассыплется, как карточный домик. Граница готова к восстанию. Некий янки с сотней товарищей из организации «Индустриальные рабочие мира» только и ждет приказа перейти ее и начать битву за Нижнюю Калифорнию. Но он нуждается в оружии. В оружии нуждались все – социалисты, анархисты, разочаровавшиеся члены профсоюзов, мексиканские изгнанники, пеоны, вырвавшиеся из рабства, горняки из Кер д'Ален и Колорадо, жаждавшие только одного – как можно яростнее сражаться, – и, наконец, явные авантюристы, солдаты фортуны, бандиты, – словом, все отщепенцы и отбросы дьявольски сложного современного мира. И Хунта со всеми ними держала связь. Винтовок и боеприпасов, боеприпасов и винтовок! – таков был несмолкаемый, непрекращающийся вопль, идущий от самых берегов Атлантического океана.
