Сергей Утченко - Древняя Греция. Книга для чтения. Под редакцией С. Л. Утченко. Издание 4-е
— Ты говорил, учитель, — волнуясь, начал один из учеников, — о том, что мир произошел из влаги, что вода — основа всех вещей. Из воды происходит все, и все в нее возвращается.
Фалес кивнул головой.
— Разве есть на земле, — сказал он, — вещество, не пропитанное водой, в которое она не входила бы составной частью? Ведь если не было бы воды, не было бы растений. Без растений не было бы ни животных, ни человека. Иной жизни не могло бы быть на земле. Вода, вечно движущаяся, вытекает стремительными ручейками из недр, сливается в полноводные реки, образует озера и моря. Вода приносит плодородный ил. Вода вечно движется, и в ее движении заключается жизнь. Вода испаряется солнцем, поднимается к тучам и дождем снова возвращается на землю. Вот ее пути, вот ее вечное движение. На стене храма в Египте видел я надпись, сделанную много веков назад. Она гласила: «Вода произвела все живые вещи, из которых выходит все».
Фалес замолчал. Анаксимандр прервал его молчание.
— Прости, учитель, я помню, как ты говорил мне — египетские мудрецы утверждали, что жизнь зародилась в иле реки Нил, насыщенном водой и нагретом лучами солнца. Если вода — первооснова всего, конечно, жизнь могла зародиться только в воде. А для воды ни одно живое существо не приспособлено лучше рыбы. Выйдя на сушу, эти живые существа меняли свой вид. И сам образ жизни их менялся.
Фалес внимательно слушал Анаксимандра, словно сам он был учеником.
— Это верная мысль, Анаксимандр, — сказал он медленно, — ее стоит обдумать и развить. Будем рассуждать об этом вместе, — закончил Фалес, обращаясь к ученикам.
Весть о солнечном затмении, которое завтра наступит, распространилась по Милету. Глашатаи объявили о предсказании Фалеса на агоре в утренние часы, когда на ней было больше всего народу. Но Фалесу не верили.
— Слишком много берет на себя наш Фалес, — рассуждали граждане на улицах и площадях Милета, — смертный человек еще может знать, что произойдет на земле, на море. Но на небе — жилище богов — он ничего предвидеть не может, как не может предвидеть появления знамения, данного богами.
Однако все ожидали с замиранием сердца дня, назначенного Фалесом. Ученики Фалеса, а больше всех Анаксимандр, боялись, что учитель ошибся в вычислениях и затмения не произойдет в назначенный день. Жители Милета ожидали либо позорного провала прославленного мудреца, либо просто боялись гнева богов. Один Фалес был совершенно спокоен.
С утра народ толпился на улицах, многие взобрались на крыши домов. Суеверные старушки прятались в самые глубины гинекеев (женской половины дома), шепча молитвы. Солнце сияло в безоблачном небе, не собираясь никуда скрываться, вопреки предсказанию Фалеса. Тревога милетян стала рассеиваться в лучах яркого солнца. Среди молодых милетян, склонных к шуткам и зубоскальству, стали раздаваться насмешливые замечания по поводу неудавшегося пророчества Фалеса.
На ступенях колоннады, окружавшей агору, показалась высокая фигура Фалеса, окруженного учениками. Рядом с ним, держась за его руку, стояла тоненькая стройная девочка, его младшая дочь Клеобулина.
— Ты не боишься? — спросил наклонившись к ней Фалес.
— Нет, я верю тебе, отец, — ответила девочка улыбаясь, — солнце уйдет ненадолго.
— Ну, смотри и запомни, — сказал серьезно Фалес. Затем он повернулся к толпе, запрудившей агору, и ясным громким голосом, покрывшим шум и смех толпы, сказал:
— Граждане Милета, вы пришли сюда, чтобы увидеть удивительное явление природы, которое повторяется каждые восемнадцать лет. Не бойтесь, не считайте его наказанием богов. Оно не означает ничего, кроме того, что все в природе движется, изменяется и подчиняется законам. Если бы не было движения, не было бы и жизни на земле.
Наступило молчание. Все словно ожидали чуда. Но ничего не произошло. Солнце светило по-прежнему, и ни одно облачко не омрачало его. Снова раздались насмешливые крики, хохот, шум.
Вдруг Анаксимандр, смотревший на солнце сквозь пластинку темного прозрачного хрусталя, с силой сжал руку Клеобулины.
— Смотри, смотри! — сказал он торопливо. Она, прищурив левый глаз, взглянула на солнце сквозь такой же темный прозрачный камень. На круглый солнечный диск неторопливо наползала густая черная тень. Сначала она закрыла небольшую часть диска потом поползла дальше, и солнце начало превращаться в подобие луны, а затем стало жалким ущербным месяцем. Вокруг темнело. В толпе больше не смеялись. Раздались испуганные крики, детский плач. В потемневшем по-вечернему небе вспыхивали яркие звезды. Внезапно налетел порыв холодного ветра, и Клеобулина крепко прижалась к отцу.
— Не бойся, девочка, — шепнул тихо Фалес.
Жители Милета, пораженные суеверным страхом, смотрели, как исчезает солнце. Жалобно мычал испуганный скот. Со свистом носились вылетевшие на ночную охоту летучие мыши. Совсем стемнело, и вокруг солнца вспыхнула великолепная нежных жемчужных красок корона…
— Это кара богов! — закричал кто-то в ужасе. — Солнца больше не будет, мы погибнем!
Раздался спокойный голос Фалеса: «Милетяне, успокойтесь, сейчас луна отойдет от солнца и не будет его заслонять!»
Наступило тревожное молчание, полное ожидания. Прошло несколько мгновений, они казались бесконечными.
Но вот брызнул яркий солнечный свет, и показался серп солнца, он увеличивался и сиял все больше. Звезды гасли, и мрак рассеивался. У всех было такое чувство, словно их, постепенно выпуская из мрачного царства Аида, возвращают на землю.
Клеобулина взглянула на отца. На его лице видна была радость и гордость ученого.
— Я счастлив, учитель, — шепнул ему Анаксимандр, — ты великий ученый, ты был прав. Прости меня!
Они пошли домой, медленно пробираясь сквозь радостно возбужденную толпу.
— Боги оказали нам милость, боги не захотели нас покарать, боги были к нам благосклонны, — слышалось вокруг них.
Фалес, замедлив шаги, внимательно оглядывал говоривших. Потом он решительно двинулся дальше, крепко держа за руку дочь. Анаксимандр и остальные ученики следовали за ним. Когда все подошли к дому Фалеса, он повернулся к ним лицом и сказал:
— Прости меня, Анаксимандр, ты оказался прав. Пока еще вера в богов сильнее всех научных доказательств. Но мы должны добиться, чтобы люди верили науке, а не заблуждениям.
Скифский царь Скил
(Д. П. Каллистов)
Уже несколько часов подряд скакали всадники по пустынной бескрайней степи, озаренной жаркими лучами летнего солнца. Садал был в задних рядах кавалькады. Перед глазами Садала маячила широкая спина его дальнего родственника Папака. Именно Папаку был обязан Садал тем, что скакал сейчас на подаренном ему отцом коне в свите скифского царя Скила. Мать его была против того, чтобы он поступил в услужение к Скилу. «Убьют Скила или умрет он своей смертью, — говорила мать, — и придется тебе, Садал, сопровождать его в загробный мир; прирежут тебя на его тризне как барана вместе с другими его слугами и конями». «Глупо ты говоришь, женщина, — ответил ей Папак. — Скил еще молод. Своей смертью скоро он не умрет. А на войне он осторожен, и нет равного ему в военном искусстве. Если твой сын будет постоянно рядом с ним, он многому научится. Когда же он станет настоящим воином, Скил может поставить его во главе одного из отрядов своего войска. Садал станет вождем, а не простым слугой, а вождей на тризнах в жертву не приносят».
Отец Садала в разговоре не участвовал. Он смотрел своим единственным глазом на говоривших, слушал и молчал. Глаза отец Садала лишился года два назад. В то время к скифам по широкой реке, которую они называют Борисфеном (нынешний Днепр), приплыли греки на своем корабле, груженном всякими товарами. Они пристали к левому, степному берегу, корабль вытащили на отмель, разбили шатры.
Большое скифское кочевье было неподалеку от того места, где высадились греки. Многие из кочевья, захватив товары, устремились к греческому лагерю. Началась оживленная меновая торговля. Шкуры быков и баранов, зерно выменивались на украшения, посуду, оружие греческой работы, а также на остродонные амфоры с вином и оливковым маслом. Некоторые скифы привели пленников со скрученными за спиной руками. Греки за них хорошо платили. Отец Садала и Папак тоже привезли для продажи шкуры быков и баранов. Объясняться с греческими купцами приходилось жестами, так как ни отец Садала, ни Папак греческого языка не знали, греки же не говорили по-скифски. Папак дотронулся рукой до большой амфоры с вином и до кинжала, а потом показал купцу-греку четыре пальца и еще один палец. Это значило, что за свои шкуры он хочет получить четыре амфоры вина и кинжал. В ответ грек показал три пальца и потом один палец. Папак кивнул головой. Тут же вьюки с кожами были сняты с коней и два дюжих раба греческого купца отнесли их в сторону. Папак получил три амфоры с вином и кинжал. У отца Садала были точно такие же вьюки со шкурами. Он повторил жесты Папака, и те же два раба отнесли и его тюки к тому месту, где греки складывали выменянные товары. Но вынесли ему только три амфоры с вином, а кинжала не дали. Почему? Ведь он отдал греческому купцу столько же шкур, сколько и Папак. Отец Садала пытался объяснить это купцу, но тот только качал головой и нагло улыбался. Отец Садала возмутился. Он схватил грека за плечи и стал его трясти. В этот момент отец Садала услышал топот конских копыт. К ним подскакал Скил. Купец стал быстро что-то говорить Скилу на своем языке, и Скил ему отвечал. Мать Скила была гречанка из причерноморского города Истрии, и по-гречески он говорил так же хорошо, как и на родном языке.
