Новогодняя ночь - Иоланта Ариковна Сержантова
Году этак в пятьдесят девятом прошлого века, видала она, как четвёртый по счёту руководитель СССР проезжал мимо совхоза под Воронежем, где оставленная на корню кукуруза остекленела от мороза. Не желая расстраивать Первого секретаря ЦК КПСС видом неубранного с полей милого его сердцу овоща, стали думать, как быть. Начальству глаза не закроешь, шор не наденешь, оно не лошадь, а посему порешили запахать поле, да вот только ни одного трактора, способного возделать мёрзлую землю к тому времени уже не оказалось.
Все, кроме двух, стояли на ремонте, но и те лишь наполовину на ходу. «Ехать могут, пахать — нет.» — Огласил приговор механик, обтирая руки замасленной ветошью.
Пропало бы дело, коли б не смекалка главного инженера совхоза. Зацепили рельсу цепями промежду тех тракторов, и погнали их малой скоростью вперёд. Полегла кукуруза, сравнялась с землёю под хрустальный звон льда. И поле сделалось гладко, и дело гладко прошло. А уж как в других краях переняли сей почин, про то не одной луне ведомо и видимо, но и прочим.
Кстати или некстати, в двадцатых годах прошлого же столетия, место ссылки полководца Суворова25 могло бы прозвучать на страницах летописи государства Российского ещё раз, но увы, сорвалась сия затея. Провалилась с треском.
Некий последователь великого садовода Мичурина взрастил не фрукт и не овощ, а помидор. Старался угодить народному хозяйству, и как собрал урожай, принялся угощать односельчан со соседями. Потчевал с поклоном да улыбкою, но вот беда — не поел никто той ягоды. То ли брезговали, то ли опасались, а луна по сей день помнит мичуринца, чей хмельной плачь смущал её которую ночь подряд, покуда все ягодки из красных не сделались чёрными.
…Нежилась в волнах облаков луна. Нечасто оно так-то, всё мешает что: то думы, а то и бездумье.
Попросту
В этом нашем русском «запросто», «попросту» -
доброта и душевность,
но не небрежность, как неуважение.
Автор
I
Это было… неважно в котором году. Да даже сам факт произошедшего не столь интересен, как его влияние на прочих.
В один из театров столицы СССР заявилось семейство иноземцев. Не утруждая себя переодеваниями, они расположились в самом центре празднично наряженной толпы театралов. Выдувая пузыри из Bubble Gum26 они брезгливо таращились на окружающих, те же, в свою очередь, фланировали мимо, стараясь вложить в выражение лиц максимум расположения, дабы не смутить бесцеремонность гостей.
Но старания окружающих оказались напрасны. Иноземцев можно было заподозрить в чём угодно, но только не в стыдливости.
Оттеснив мощными телесами очередь, они набрали в буфете внушительные горки бутербродов, и не встали, покуда не насытились, а после, будучи запущены в роскошь зала, они звучно, без стеснения икали, непоправимо испортив Largo флейты с гобоем…
II
Кто вы, бегущие в театральный буфет охотнее, нежели в зал после третьего звонка? Тогда как иные едва способны дождаться первого, вы смакуете горячительное без горячего, раздвигающее восприятие и сужающее пространство… Оно подступается близко, почти в облипку, словно брюки-дудочки или юбка- карандаш.
Не отерев как следует жирных губ, устраиваетесь вальяжно в бархатном кресле, дабы оттуда смущать дам, умышленно не признавая за их кавалерами ровно никаких прав. Рассматривая барышень масляным, нарочито наглым взором, оцениваете их, невольно, либо шутя поджигая в каждой бесстыдные надежды. Так ввечеру возжигают в покоях огонь канделябров, — одну свечу за другой, и те терзаются после, сгорая в тщетных попытках побороть тень, да мало кому удаётся встретить рассвет.
Вспоминается, как в Большом27 давали «Цирюльника»28, и в фойе театра вступило семейство, явно не из наших, приезжие издалека. Посреди наряженной публики приятного вида, в облаке пряных, но нежных, взыскующих совершенства ароматов, пришлые гляделись более, чем нелепо: в домашних одеждах, с неприбранными волосами, пахнущие печным угаром и кислой капустой. Их разглядывали прямо и исподтишка, с изумлением и жалостью. Некто из кавалеров решился-таки подойти ближе, поинтересоваться, не ошиблось ли семейство дверью, не в другое ли место они направлялись, взамен этого. Но оказалось, никакой ошибки нет, именно что в театр, на представление.
— Так мы, как это говорится, — попросту! — Тщательно выговаривая недавно выученные слова, сообщил отец семейства, на что некий отрок воскликнул, громче прочих: «Маменька, мы эдак-то даже в цирк не выйдем!», отчего был немедля пристыжен за неблаговоспитанность и за произнесённые на людях речи.
Слава Богу, вскоре был дан звонок и публика, разрывая туман всеобщей неловкости, поспешила разойтись по своим креслам…
У каждого — своё ощущение настоящего, но общее у всех прошлое тревожит одинаково, не потехи ради, но с намерением разбудить в нас человека.
Диалектика
«Работники умственного труда». Эта фраза с детства вызывала во мне неприятие или смех. Ну, кто они такие, эти работники? Чем и как трудятся, какою мерой измеряется польза от их стараний, — ответов на эти вопросы у меня не было.
Я хорошо представлял себе работу слесаря, военного или сапожника. Вот, к примеру, у слесаря чёрные от работы руки, разводной ключ оттягивает кожу ремня, а из кармана торчит пакля, которой он обматывает трубу, прежде, чем накрутить на неё кран.
Военный воюет, а в свободное от сражений время проявляет себя на семейном фронте — водит за нос супругу, отсыпаясь на гауптвахте после внеочередной попойки с сослуживцами.
Или сапожник, — тот сидит, зажав губами горсть гвоздиков, прибивает набойки на скошенные вовнутрь каблуки, да ещё при этом умудряется веселить граждан, которым «по-срочному», и они стоят тут же, на картонке, либо поджав, словно цапли, левую или правую ногу, если в ремонте только один башмак.
Видал я и серого от металлической пыли точильщика, что ходит по улицам, и молоШниц, зычно, по-вологодский вопящих одно-разъединственное, но сладкое слово «Мо-ло-о-ко-о!!!» Такие тётеньки обыкновенно балуют не только собственных ребятишек, и, прежде, чем перемешать слой сливок, что липнет к горлышку фляги, протягивают руку к бидончику малыша из середины очереди, и наливают ему то, что сверху. На моей
