Льюис Кэрролл - Логическая игра

Их мысленному взору открывалась такая картина: следуя наставлениям отца и личному руководству матери, дети увенчивают младенца цветами. Аллегорически это должно было изображать Победу, увенчивающую лавровым венком Невинность. Победе в выполнении столь возвышенной миссии помогают Решительность, Независимость, Вера, Надежда и Милосердие, в то время как Мудрость снисходительно взирает на них и одобрительно улыбается. Таким, повторяю, был замысел. Его воплощение с точки зрения любого непредвзятого наблюдателя допускало лишь одно толкование: ребёночку плохо. Мать (несомненно, имеющая превратное представление об анатомии человеческого тела) пытается облегчить его страдания, сняв венок с головы ребёнка и приведя его в соприкосновение с грудной клеткой младенца, в то время как два других сына, видя, что их младший брат обречён на немедленную гибель, вырывают из головы младенца клоки волос на память о столь горестном событии. Две дочери, ожидая, когда им представится случай выдрать прядь волос из головы невинного братца, чтобы не терять времени, душат третью, а отец, доведённый до отчаяния необычным поведением семейства, пронзил себя кинжалом и пытается ощупью найти карандаш, чтобы сделать соответствующую запись о случившемся.

Все это время я никак не мог улучить удобный случай, чтобы попросить Амелию позировать мне. Но во время второго завтрака такой случай, наконец, представился. Сделав несколько вводных замечаний о фотографии в целом, я повернулся к Амелии и сказал:

— Мисс Амелия, я надеюсь, вы окажете мне честь и позволите прийти к вам за негативом ещё сегодня.

— Разумеется, мистер Таббс, — ответила Амелия с чарующей улыбкой. — Тут неподалёку есть домик, и мне бы хотелось, чтобы вы сфотографировали его после завтрака. Как только вы освободитесь, я буду к вашим услугам.

— Я думаю, что она подарит вам великолепный негатив, — вмешался в наш разговор этот ужасный капитан Фланаган. — Не правда ли, Мели, дорогая?

— Ничуть не сомневаюсь в этом, капитан, — ответствовал я с величайшим достоинством, но моя вежливость не произвела на это грубое животное никакого впечатления. Он разразился громким смехом. Амелия и я едва удержались, чтобы не рассмеяться над его непроходимой глупостью. С присущим ей тактом она попыталась замять неловкость и сказала этому медведю:

— Ну будет вам, будет, капитан! Не будьте так жестоки с ним. (Жестоки со мной, со мной! Да благословит тебя господь, Амелия!)

От столь нежданно свалившегося счастья чувства переполняли меня. Слезы стояли у меня в глазах, и я подумал:

— Мечта всей моей жизни свершилась! Я сфотографирую Амелию! Я был готов пасть на колени, чтобы возблагодарить её, если бы мне не мешала скатерть и я не знал, как трудно будет потом подняться из столь неудобного положения.

Однако позже, когда завтрак подходил к концу, я все же улучил момент и дал волю обуревавшим меня чувствам. Обратившись к сидевшей рядом Амелии, я довольно явственно пробормотал:

— Сердце, трепещущее в этой груди, жаждет…

Наступившая тишина вынудила меня замолчать на полуслове. Сохраняя полнейшую невозмутимость, Амелия спросила:

— Вы, кажется, сказали, что жаждете выпить ещё чашечку чаю, мистер Таббс? Капитан Фланаган, не затруднит ли вас отрезать мистеру Таббсу ещё кусочек пирога с вареньем?

— Пирога почти не осталось, — ответил капитан, едва не уткнув свою огромную голову в означенный предмет. — Может быть, мне передать ему всю тарелку, Мели?

— Нет, сэр! — прервал я капитана, бросив на него уничтожающий взгляд, но капитан лишь ухмыльнулся и продолжал как ни в чем не бывало:

— Не скромничайте, Таббс, в кладовке хватит пирогов на всех.

Амелия с беспокойством посмотрела на меня, поэтому я усилием воли проглотил ярость и кусок пирога.

После завтрака, получив подробные указания относительно того, как пройти к домику, я прикрепил к камере накидку, позволяющую проявлять снимки на открытом воздухе, взгромоздил камеру на плечо и отправился в путь.

Проходя мимо окна, я увидел мою Амелию за рукоделием. Рядом с ней стоял этот идиот-капитан. В ответ на мой взгляд, исполненный неувядаемой любви, Амелия с беспокойством заметила:

— Боюсь, что аппарат слишком тяжёл для вас, мистер Таббс. Не нужен ли вам помощник, который бы носил камеру за вами?

— Или осел? — неуместно хихикнул капитан.

Я остановился и повернулся к окну, чувствуя, что достоинство Человека и свободу личности необходимо отстоять сейчас или никогда.

Обращаясь к ней, я сказал лишь: «О, благодарю вас!» — и послал ей воздушный поцелуй. Затем, глядя в упор на идиота, стоявшего рядом с ней, я прошипел сквозь стиснутые зубы: «Мы ещё встретимся, капитан!»

— Ничуть не сомневаюсь в этом, Таббс, — ответил непроходимый глупец. — Встретимся ровно в шесть, за обедом!

Дрожь охватила меня. Я изо всех сил попытался унять её, но безуспешно. Водрузив камеру на плечо, я с угрюмым видом отправился дальше.

Не успел я сделать и двух шагов, как самообладание вновь вернулось ко мне. Я знал, что её глаза неотрывно устремлены на меня, и зашагал по гравию своей прежней упругой походкой. Что значили в этот момент для меня все капитаны, вместе взятые? Могли ли они лишить меня душевного равновесия?

Холм, на котором стоял домик, находился примерно в миле от виллы «Розмари», и я изрядно устал и запыхался, прежде чем достиг конечного пункта своего путешествия, но мысли об Амелии придавали мне силы. Я выбрал наиболее выгодную точку съёмки с таким расчётом, чтобы на снимке был виден не только дом, но и фермер с коровой, бросил нежный взгляд на видневшуюся в отдалении виллу и, прошептав: «Для тебя, Амелия!», снял крышку с объектива. Через 1 минуту 40 секунд я водворил крышку на место.

Съёмка закончена! — закричал я в неудержимом порыве. — Амелия, ты моя!

Торопливо, дрожа от нетерпения, я накрыл голову накидкой и приступил к проявлению. Деревья на снимке оказались неразличимо размазанными. Нужно ли удивляться? Подул ветер и раскачал их немного. Впрочем, какое это имеет значение? Фермер?.За время экспозиции он успел пройти ярд или два, и я с прискорбием должен признать, что на снимке у него было несколько рук и ног. Впрочем, и это не имеет значения! Назовём фермера пауком, сороконожкой, как угодно! Корова? Как мне ни хотелось бы, справедливости ради я должен признаться, что у коровы на снимке отчётливо можно было различить три головы, а такое животное, хотя оно выглядит несколько необычно, не слишком живописно. Зато домик на снимке нельзя было спутать ни с чем. Крыша его не оставляла желать ничего лучшего.

— Взвесив все достоинства и недостатки снимка, — подумал я. — Амелия, конечно, сумеет…

В этот момент мой внутренний монолог был прерван: кто-то похлопал меня по плечу скорее повелительно, нежели деликатно. Высвободившись из-под накидки (нужно ли говорить, что каждое моё движение было исполнено спокойного достоинства), я увидел незнакомца. Сложения он был плотного, одет весьма безвкусно, с отталкивающим выражением лица и в зубах держал соломинку. Его компаньон обладал теми же отличительными приметами, выраженными ещё более ярко.

— Молодой человек, — начал первый незнакомец, — вы вторглись в чужие владения. Убирайтесь отсюда, да поживее!

Нужно ли говорить, что я не обратил внимания на подобное замечание и, достав бутыль с гипосульфитом натрия, приступил к фиксированию негатива. Незнакомец попытался остановить меня. Я оказал сопротивление. Негатив упал и разбился. Что произошло потом, я не помню. У меня сохранилось лишь смутное ощущение, будто я кого-то ударил.

Если вы сумеете найти в приведённых выше отрывках из моего дневника какое-нибудь объяснение моему нынешнему состоянию, я, разумеется, не буду иметь ничего против. Но со своей стороны, как уже говорилось, я могу сообщить вам лишь, что я разбит, ощущаю ломоту во всем теле, едва могу пошевелиться, с головы до пят покрыт синяками и не имею ни малейшего представления о том, что со мной приключилось.

V. ВОСЕМЬ ИЛИ ДЕВЯТЬ МУДРЫХ СЛОВ О ТОМ, КАК ПИСАТЬ ПИСЬМА

Если вы хотите ответить на другое письмо, то лучше всего достать это письмо и перечитать его заново, чтобы освежить в памяти то, на что вы собираетесь отвечать, и нынешний адрес вашего корреспондента (в противном случае вы отправите письмо по его постоянному адресу — в Лондон, хотя он предусмотрительно сообщил вам свой подробный адрес в Торквее).

Затем следует написать адрес на конверте и наклеить марку. «Как? Надписывать конверт до того, как написано письмо!» Именно так! И сейчас я расскажу вам, что произойдёт, если вы этого не сделаете. Вы пишете письмо до самого последнего момента и вдруг, посреди заключительного предложения, осознаете, что «уже пора»! Начинается кутерьма: вы кое-как нацарапываете подпись, наскоро заклеиваете конверт, который расклеивается на почте, совершенно неразборчиво надписываете адрес и с ужасом узнаете, что забыли вовремя пополнить свой запас марок в коробочке, с безумным видом начинаете приставать ко всем домочадцам с просьбой одолжить вам марку, сломя голову бежите на почту, прибегаете туда весь в поту, еле переводя дух, когда корреспонденцию из почтового ящика уже изъяли, и, наконец, неделю спустя получаете своё письмо из отдела «мёртвых писем»[6] с надписью «Адрес неразборчив»!