Валентин Сорокин - Избранные труды
Когда я слышу в исполнении группы «Любэ» песню о батяне-комбате, всегда вспоминаю другую песню, стихи и музыку к которой написал ленинградским поэт Игорь Ринк, с семьей которого нас связывали дружеские отношения. Признаться, я любил петь, как говорится, в дружеском кругу, и «Баллада о капитане» не оставляла слушателей равнодушными. Вот ее текст.
Когда комдив пехоте запыленной,Большой привал объявит до утра,На огонек придет наш батальонный,Погреться у солдатского костра.
Он на шинель уляжется устало.Он трубку трехдюймовую набьет.И лишь тогда бедовый запевала,Рванет меха на полный разворот!
Припев:Капитан, наш бывалый комбат-капитан.Капитан, для тебя мы споем под баян.Капитан, мы отвыкли от зимних квартир.Капитан, девятнадцати лет командир.
Встает заря. Задолго до рассвета,Уже огонь открыт со всех сторон.Через минуту вырвется ракета,В атаку поднимая батальон.
Уже танкисты завели моторы,Им, видно, легче в грохоте свинца.Не слышно им, как щелкают затворы,Как мечутся солдатские сердца!
Припев:Капитан, наш бывалый комбат-капитан.Капитан, гладко выбрит и чуточку пьян.Капитан, мы встаем по команде «Вперед!»Капитан раньше нас на секунду встает.
Мальчишки деревенские босые,О нем видали сказочные сны.Он всю в огне прошел тебя, Россия,Чтоб в целом мире не было войны.
Ему не раз гремел салют московский.Он под Варшавой дрался впереди.И не его ли обнял Рокоссовский,Срывая орден со своей груди!
Припев:Капитан, наш любимый комбат-капитан.Капитан… замолчал на минуту баян!Капитан, нам бы выпить с тобою до дна.Капитан, нет на свете такого вина!
Фрагмент 3-й. В сентябре 1946 г. стал студентом первого курса Ленинградского юридического института им. М. И. Калинина, учебный корпус которого размещался в Меншиковском дворце. Любопытная деталь: за несколько дней до вступительных экзаменов на Университетской набережной встретился с демобилизованным старшиной – кряжистым молодым человеком, размышлявшим, как и я, куда «направить свои стопы»: на юрфак университета, где учиться пять лет, либо в юридический институт, срок учебы в котором всего четыре года.
Этим человеком оказался Алексей Пашков, впоследствии крупный ученый, специалист в области трудового права, лауреат Государственной премии СССР, доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой трудового права юридического факультета, короче говоря, мы оба выбрали институт, учились в одной студенческой группе и наши жизненные судьбы оказались тесно связанными на протяжении многих десятилетий, иногда даже в мелочах.
А произошло вот что. Как бывшие солдаты, Алексей и я всерьез взялись за учебу, стараясь совмещать ее с поисками дополнительных заработков. Не сговариваясь, мы первую и последующие сессии стали сдавать на пятерки, тем самым на четверть увеличивая свою скромную стипендию. Наступила летняя экзаменационная сессия на третьем курсе. В нее был включен государственный экзамен по военной подготовке. И надо же: мы оба получили по четверке, на полгода лишились повышенной стипендии. Вместе с тем осталось чувство несправедливости, поскольку были признаки предвзятости наших экзаменаторов.
Теперь расскажу о самом, пожалуй, серьезном и тревожном сюжете из моей жизни.
Примерно в середине апреля 1949 г. нас, группу студентов третьего курса, человек сорок, стали индивидуально приглашать в кабинет директора для конфиденциальной беседы с незнакомыми людьми в штатском. Первая беседа была чисто ознакомительной.
Недели через две беседы возобновились, но на собеседование было приглашено всего около десяти человек. В отличие от первой встречи, вторая беседа была конкретной: каждому из нас было предложено оформиться на работу в органы безопасности с обещанием обеспечить возможность окончания института заочно. Требовалось написать заявление по соответствующей форме, заполнить несколько анкет и выполнить иные формальности.
Мои доводы, объясняющие отказ переходить на эту службу, были однозначно отклонены. Однозначно отказался и я, хотя вслед за этим последовал намек, что так можно остаться без партбилета. (Отмечу, что в партию я вступил в 1944 г. накануне Ясско-Кишиневского сражения).
Через несколько дней намек приобрел черты реальной угрозы. Последовал вызов в партбюро, где секретарь передал мне приглашение явиться в определенное время в учреждение на Литейном. Разговор начался с вопроса, который, признаться, меня ошеломил: почему я в своей анкете при поступлении скрыл, что мой отец «в 1930 г. был лишен недвижимости и раскулачен?» (Помните, читатель, что, как я упоминал, мой отец в 1930 г. был железнодорожным служащим, недвижимости семья не имела, да и раскулачивание как-то не вписывается…)
Однако все мои пояснения на этот счет встречали лишь скептическую усмешку. Особенно «весело» стало хозяину кабинета, когда я, как он сказал, «наслушавшись всяких там лекций», упомянул о презумпции невиновности.
Не хочу преувеличивать, но ситуация выглядела весьма серьезной, особенно в условиях определенного рецидива 1937 г. Поэтому решить проблему могли только документы. К счастью, мой отец в то время был жив и, более того, в его архиве сохранились необходимые документы, например, карточка делегата Армавирского уездного съезда Советов, состоявшегося в январе 1930 г., профсоюзный билет, служебное удостоверение и др. Все это мне было незамедлительно переправлено, и я представил документы на Литейный. При этом, по совету отца, я каждый документ вручал под расписку, за что получил упрек в формализме. Хорошенькое дело. А если бы таких документов не оказалось? Что было бы с сыном раскулаченного кулака, скрывшего этот позорный факт от общественности…
Фрагмент 4-й. Несколько протокольных записей. Юридический институт я закончил в 1950 г. и был рекомендован в аспирантуру. После сдачи вступительных экзаменов стал аспирантом кафедры государственного права юрфака по специальности «Административное право». Моим руководителем стал Г. И. Петров.
Пребывание в аспирантуре не оставило в памяти каких-либо неординарных впечатлений, за исключением, пожалуй, одного. Дело в том, что по заданиям партийных органов аспиранты нашего института привлекались к чтению лекций, совершенно не связанных с их профессиональной подготовкой. Все были обязаны читать лекции о «великих стройках коммунизма» – Кара-Кумском канале, Сталинградской ГЭС и других сооружениях.
С точки зрения юридической, такие лекции не давали ничего. Однако нет худа без добра. Весьма полезной оказалась сама практика лекционной работы в самых различных аудиториях и самой разной продолжительности: от 15–20 минут в обеденный перерыв работникам какого-либо цеха, до 2–3 часов в огромном зале Дома политпросвета для специфической аудитории, состоявшей, например, из пропагандистов и агитаторов и т. д.
Кандидатскую диссертацию на тему «Коллегиальность и единоначалие в советском государственном управлении» я защитил на Ученом совете института 26 июня 1953 г. Защите предшествовал необычный эпизод. Дело в том, что через несколько месяцев после смерти Сталина последовало категорическое запрещение цитировать вождя. И это после долгих лет безудержного, притом обязательного, цитирования! Вспоминается, например, что при обсуждении диссертации на кафедре, одна дама-доцент высказала очень серьезный и многозначительный упрек по поводу того, что я в своей диссертации ни разу не сослался на «Краткий курс».
Так вот, на мою беду первая глава диссертации называлась, как тогда требовалось, «Ленин и Сталин о коллегиальности и единоначалии». Ситуация сложилась достаточно тревожная: если я завтра не доставлю текст диссертации в библиотеку института, т. е. не позднее месяца до защиты диссертации, то защита может быть отодвинута на неопределенный срок.
Началось лихорадочное действо: примерно за ночь предстояло перепечатать около 60 страниц, удалив из них всякое упоминание о Сталине. Всю ночь я лихорадочно стучал на пишущей машинке под диктовку жены, а моя мать выправляла опечатки.
С сентября 1953 г. был зачислен ассистентом на кафедру государственного права. В 1954 г. произошло событие, которое на многие годы определило характер учебной и научной работы двух коллективов: юридический факультет ЛГУ и Юридический институт объединились в одно учебное заведение – юридический факультет Ленинградского государственного университета.
Фрагмент 5-й. Конец 50-х – начало 60-х годов можно считать началом моей тематически более упорядоченной научной работы. Не афишируя и не включая в план официальных научных разработок по кафедре, я уже несколько лет занимался темой, связанной с изучением взаимодействия выше– и нижестоящих звеньев аппарата государственного управления, разработка которой вполне могла стать основой докторской диссертации.
