С августа по ноябрь - Иоланта Ариковна Сержантова
Малышами, мы делили на двоих одну стопку пелёнок, пирамидку, юлу и песочницу, в которой возводили замки. Подростками вместе сбегали на выходные в Питер, дабы поглазеть, как разводят мосты и потрогать заодно мощные ноги атлантов. Комнату общежития института в другом городе, подальше от назойливой заботы матерей, тоже обживали вдвоём. Везде и всегда мы находили повод быть вместе, и подчас даже врали, выдавая себя за братьев. Особо дотошным объясняли, что хотя матери у нас разные, а вот отец один на двоих.
Волею судьбы или по злому умыслу, но мы потеряли родительниц в один день, а перед тем, как пришла пора развеять их прах над водами голубой бухты Чёрного моря, узнали, что детский вымысел — та единственная правда, которую от нас тщательно скрывали все эти годы. В совместном завещании мамы изволили пошутить о том, что купание им необходимо, в каком бы виде они не существовали. Эдакий, знаете ли, Чёрный Черноморский юмор матерей, которые, любя своих близких, обставляют свой уход таким образом, чтобы оставшимся досталось как можно меньше хлопот и слёз… Впрочем, от того делалось несказанно горше.
Поначалу, запоздалое откровение несколько отдалило нас. Так бывает. Родных людей стараешься беречь… избегая встреч с ними. Мы начали скрывать друг от друга то, с чем раньше побежали бы к первым. И неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы однажды я не предложил съездить вместе на тот берег Чёрного моря, с которого…
— Да. Согласен. Поедем. — Перебил меня брат, стараясь не смотреть в глаза.
И вот теперь, сидя на коленках, мы, два лысых дядьки, возимся в песке, как младенцы, достраиваем замок. Луна застала нас за работой и прилив, её неизменный спутник, скоро сведёт все наши старания на нет. Но это для нас, братьев, такие пустяки! Ведь, покуда мы есть друг у друга… сумеем противостоять любой волне. Ибо, едва ли не самое прочное, что только существует на свете, — это замки из песка.
Смысл жизни
Вы замечали, что после того, как проехал грузовой поезд, запыхавшиеся рельсы долго ещё дрожат языком путей, дабы отдышаться? Глядя на них, начинаешь чувствовать, как слёзы выступают на глазах. Не от случайных песчинок растревоженной пыли, вовсе не от неё. Доктора говорят, то от сытной пищи, что производят душевную слабость и слезливость. Но, думается, они неправы. Слишком уж скоро сбывается наше бытие, и единственное, что мы в состоянии сделать с этим, — стоять в стороне и сокрушаться.
— Полноте, но когда же тогда, собственно, жить?!
— Так вот, в свободное от сожалений об себе время!
В юности все мы немного жестоки, и храбро взирая на жизненный путь, свободно распоряжаемся им, ибо конечность его кажется не просто сомнительной, но невероятной. С годами мы мы делаемся куда как более осмотрительны, впрочем, сие обстоятельство не влияет ни на что. Жизнь, сколь не заигрывай с нею, течёт независимо от нашего участия, и с этим никогда не примириться.
В нашем детстве, напротив телевизора водружали линзу. Заполненная водой, она увеличивала то, что происходило по ту сторону экрана, но это было как бы понарошку, — игра, чудачество, ярмарочный балаган, который занимал немного места на тумбочке и нисколько — в судьбе. Выдернул провод из розетки, занавесил белой салфеточкой, да просто отвернулся, в конце-то концов, и вот оно — снова, настоящее!
Время, прибирая нас к рукам, заставляет внимательнее рассматривать то, что подле, а частые ни с чего слёзы немного искажают мир вокруг, дабы не лишать внимания и самоё себя.
— Скажите, любезный, а в чём, по-вашему, смысл жизни?
— Сущность существования, по-существу несущественна… процесс важен, други мои, только процесс…
Воспоминание
Тусклая ленточка новорождённого ужа, попавшего под неловкий шаг… Исписанные с обеих сторон листы скомканы и вырваны из блокнота лета. Осень топчет их без жалости. Они ей не к чему. Лишние.
Осени не нужны громкие звуки, не нравится теснота. Ей желается побольше простора, так, чтобы стоя вдалеке от горизонта, можно было заметить, как скатывается солнце за его край. Должно, там скользко, коли ни разу ещё не удержалось светило по эту сторону дня.
Застиранные, стеснённые невнятностью заоблачных зорь, дни осени летят на вороновых крылах, и не по одному, по трое, пусть сварливо, да ладно, не у одних врановых бывает так-то. Птицы спешат успеть до темна, но и в сумерках нет-нет, а прозвучит простуженный голос ворона.
Осень рассеяна. Роняет где попало семена цветов, трав, деревьев. Она поздно встаёт, хотя закрывается в спальне намного раньше прочих. Её тревожат светом фонарей, бегущими огнями, взглядами, полными страсти, — не той, что по причине вожделения, а исконной, мученической. Только напрасно то, — она лишь кутается плотнее, укрывается с головой, и спит… спит… спит.
Осень смакует ночи. Каждую по отдельности. Звёздные, сухие от мороза — особо. Лунные тревожат её, не без того. А в дождь… Ну, ведь закончится же он когда-нибудь!
Тусклая ленточка новорождённого ужа, попавшего под неловкий шаг… Солнце едва уловило минуту капнуть ему за шиворот канареечного цвета, только успело коснуться юркой спинки, и — сразу почти: никем неуслышанная жалоба, последний росчерк на песке.
Осень оставит после себя немногим больше, — воспоминание о том, что она была.
По следам…
встречи с однокурсниками
(Свердловский медицинский институт)
Сергея Быстрицкого,
реаниматолога, фото-художника
(Екатеринбург — Торонто),
чья фотография "Маки"
использована при оформлении обложки сборника "Жёлтая книга"24
24 сентября 2022 года
Центральный Дом офицеров Екатеринбурга.
— Ох, и смеялся бы он…
Мы были похожи. И тем не менее, сделались очень близки. Зная слабые места, ранимость, берегли друг друга более, чем кто-либо. Наша совершенно невозможная, немыслимая, желанная встреча казалась делом времени. И мы, якобы по собственной воле, отсрочивали её. Хотя… виной тому были причины, банальнее которых — появление слякоти под ногами в дождливый день.
Звук его голоса, минуя слух, сразу проникал в сердце, и, сворачиваясь там котёнком, урчал, преисполненный умиротворения.
Иногда мы в беседе держали паузу,
