Дмитрий Шестаков - Криминология
§ 14. Аболиционистская криминология
Аболиционисты регулирование преступности связывают с устранением учреждений лишения свободы. Криминологический аболиционизм имеет норвежско-датские корни. Его возникновение во второй половине 70–80-х годов связано с именами норвежских ученых Томаса Матиесена (1974, 1986)[142] и Нильса Кристи (1976, 1981),[143] а также датских ученых Германа Бианки, Рене ван Сваанингена (1986)[144] и Виллема де Хаана (1990).[145]
Понятийный аппарат аболиционистской криминологии включает в себя понятия преступления, реабилитации, реабилитирующей юстиции, социального и экономического правосудия. Основополагающее понятие преступления трактуется как нежелательное явление, проблема, нуждающаяся в разрешении.[146]
По мнению аболиционистов, наказание не оправдывает себя. Учреждения лишения свободы подлежат не реформированию, но полному устранению и замене общественным контролем и мерами общественного воздействия. Тюрьмы не только дискредитировали себя как инструмент регулирования преступности и предупреждения рецидива, но являют собой бесчеловечный механизм контроля за наименее продуктивными ресурсами рабочей силы. Приверженность к использованию учреждений лишения свободы является выражением духа насилия и деградации, «негативных культурных ценностей».[147]
Контроль над преступностью сам по себе не должен причинять вреда. Необходима децентрализация, установление демократического общественного контроля, развитие направления реабилитации (де Хаан).[148] Предлагается принципиально новая система «реабилитирующей юстиции». В основу ее должно быть положено социальное и экономическое правосудие с учетом интересов и потребностей как потерпевших, так и правонарушителей. Система юстиции гуманного общества должна строиться не на тюремном заключении, наказании и невнимании к жертве, а на защите и реабилитации.[149]
Слабые стороны данного криминологического направления усматриваются, в том числе, и самими его представителями, в «романтическом идеализме», отсутствии практических предложений, касающихся воздействия на опасных преступников.[150]
§ 15. Миротворческая криминология
Миротворческое направление в теории криминологии более или менее отчетливо формируется со второй половины 80-х годов XX столетия. Его видные представители – Брейсвелл, Пепински, Квини, Харрис и др.
Брейсвелл называет нижеследующие идеи миротворческой криминологии: 1) единение друг с другом и окружающим миром, потребность в примирении; 2) взаимная забота и поддержка как основной принцип исправительной политики; 3) самопознание, означающее достижение мира в самой личности.[151] По мнению М. Ланье и С. Генри, теоретики миротворческой криминологии стремятся вместо войны с преступностью строить вокруг проблемы преступности мирные отношения. В миротворческой криминологии реакция общества на преступность увязывается с проблемой осознания необходимости единения всех живущих на Земле, неразрывной связи страданий человека и страданий человечества. Чтобы изменить мир, сначала мы должны измениться сами. Это не значит, что мы должны отвечать злом на зло, которое причиняют нам, либо классифицировать и исключать из общественной жизни людей, не оставляя им свободы выбора.[152]
Пепински полагает, что наказание только способствует конфликту. Вместо насилия в обществе, и без того построенном на насилии, когда общественной реакцией на насилие и конфликт является конфликт и насилие, исходящее от государства в виде уголовных санкций, таких, как смертная казнь или лишение свободы, необходимо снижение уровня насилия, реагирование на насилие посредством примирительных, посреднических мер, мирного разрешения споров. «Единственный путь к миру – это собственно мир». Отказ от насилия этот автор связывает с демократией, децентрализацией, равноправной социальной структурой.[153]
Харрис пишет, что необходимо отказаться от той идеи, что люди, причиняющие другим вред, увечья, должны быть исключены из всеобщих отношений взаимного уважения и взаимного участия, которые связывают всех членов общества. «Мы должны отступить от соображений о допустимости исключения человека посредством наказания, изгнания или изоляции тех, кто оказался обществу безразличен».[154]
Айнштадтер и Генри выступают с идеей «социального дзюдо». Имеется в виду по аналогии с одноименным видом восточного единоборства щадящий способ защиты, основанный на парадоксе: лучшая защита – ненападение. При уклонении от противника, избежании его ударов сила нападающего может быть обращена против него самого, что ведет к нейтрализации насилия.[155]
Оценка миротворческой криминологии включила в себя признание того, что это направление переориентирует людей на альтернативы привычному им насилию.[156] В этом отношении она близка к концепции уменьшающих преступность человеческих ценностей. Вместе с тем отмечается, что миротворчество далеко отстоит от реальности, не дает практике рецептов решения многих проблем, в том числе путей реализации идеи «социального дзюдо».[157]
§ 16. Криминология в царской России
1. Уже в начале XIX в. в России происходит осмысление преступности и воздействия на нее.
А. Н. Радищев в труде «О законоположении» (1801–1802) обосновал необходимость подробного сбора сведений о правонарушениях, их побуждениях и причинах, о причинах незаконного осуждения. Он подробно разработал основы судебной статистики, сформулировал положение о целесообразности сравнительного изучения преступлений, их причин, характера применяемых к преступникам наказаний и их результативности как в различных частях России, так и в зарубежных странах. Радищев считал, что аксиома законотворчества – «лучше предупреждать преступления, нежели оные наказывать». Он утверждал, что закон должен прибегать к воспретительным, побуждающим и предупреждающим средствам управления поведением граждан, ставил вопрос о возможном «совершенном уничтожении» смертной казни в России, рекомендуя при решении его оценить то, каким образом имевшая место при правлении императрицы Елизаветы отмена смертной казни повлияла на преступность.[158]
17 декабря 1823 г. и 30 июня 1824 г. на заседаниях Российской Академии наук К. Герман прочел доклад «Изыскание о числе самоубийств и убийств в России», в котором были отражены результаты первого эмпирического исследования в области криминологии. Российская цензура не пропустила доклад в печать, он был опубликован лишь в 1832 г. на французском языке.[159] Становление науки о закономерностях преступности в России опережало зарубежье. В докладе были высказаны идеи о закономерном развитии преступности на несколько лет раньше, чем это сделал общепризнанный бельгийский статистик А. Кетле.[160]
Теоретические представления о преступности российских дореволюционных криминалистов корнями уходили в традиционную русскую философскую и духовную жизнь. Русская духовность нашла яркое выражение, в частности, в беллетристике, где художественный вымысел тесно переплетался с философскими и нравственными вопросами. Примечательно, что проблему «преступления и наказания» затрагивали многие русские писатели. При этом родились идеи, значение которых для развития криминологической теории трудно переоценить.
В криминологическом учении о преступнике весьма существен вопрос о природе соблазна переступить черту дозволенного. Не менее важно понимание философских воззрений, позволяющих «избранным сверхлюдям» пренебрегать запретами. В русской беллетристике толчок для осмысления этих вопросов дали А. С. Пушкин в образе Германа («Пиковая дама») и М. Ю. Лермонтов в образе Печорина («Герой нашего времени»), причем Лермонтов, как отмечается в криминологической литературе, предвосхитил появившуюся в XX в. криминологическую теорию клеймения.[161] Особенно четко проблема личности преступника воплощена в концептуальной формулировке, предложенной Ф. М. Достоевским: «Тварь я дрожащая или право имею?» Н. В. Гоголь изобразил мошенничество с «мертвыми душами». Л. Н. Толстой в «Крейцеровой сонате» в тончайших деталях исследовал криминогенную супружескую ситуацию.
Значителен вклад русских писателей в гуманизацию идей о наказании преступников. Толстой и Достоевский многое сделали для воспитания отвращения к смертной казни. Беллетристика и философия в дореволюционной России перенесли центр тяжести с внешней кары на внутреннее искупление.[162]
В конце XIX – начале XX в. нарастала дезорганизация российского общества, сказавшаяся накануне революции 1917 г. в углубляющемся кризисе всех сфер общества, и в частности в росте числа самоубийств и общеуголовных преступлений. Общественному распаду противостояла философия Н. А. Бердяева, В. В. Розанова, В. С. Соловьева и др. Но кризисные явления зашли слишком далеко. Усиленные разрушительным действием Первой мировой войны, они привели в конечном счете к революции. Тем не менее русская философская мысль последних десятилетий дореволюционной России не могла не оказать воздействия на мировоззрение отечественных криминалистов, занимавшихся проблемами преступности.
