Путеводитель по поэзии А.А. Фета - Ранчин Андрей Михайлович
Тонкое «зрение», «зоркость» — способность разглядеть поэтическое в жизни Фет считал необходимым свойством поэта: «…Поэтическая деятельность, очевидно, слагается из двух элементов: объективного, представляемого миром внешним, и субъективного, зоркости поэта — этого шестого чувства, не зависящего ни от каких других качеств художника. Можно обладать всеми качествами известного поэта и не иметь его зоркости, чутья, а следовательно, и не быть поэтом» (статья «О стихотворениях Ф. Тютчева», 1859 [Фет 1988, с. 283]).
Сами по себе образы, представленные в фетовском стихотворении, банальны; они обветшали уже задолго до создания этого произведения. Вот они.
СОЛОВЕЙ[38], ТРЕЛИ СОЛОВЬЯУже у А. С. Пушкина в седьмой главе «Евгения Онегина» (строфа 1) пение соловья — трафаретная, абсолютно ожидаемая примета весны: «соловей / Уж пел в безмолвии ночей» [Пушкин 1937–1959, т. 6, с. 139][39].
К фетовскому времени соловей давно угнездился уже в дилетантской поэзии; вот лишь один пример из творчества А. М. Бакунина: «И соловей в кустах запел / Любовь и тихую прохладу», «Пойдемте слушать соловья», «А соловей поет отличный». Имеются у А. М. Бакунина и другие детали ночного пейзажа, столь дорогие Фету: осененный деревьями берег ручья, говор ночных вод, отражение ночного неба на водной глади[40].
В стихотворении Е. П. Ростопчиной «Слова на серенаду Шуберта» (1846), написанном тем же размером, что и более позднее фетовское «Шепот, робкое дыханье», есть этот старый знакомец — «сладкий соловей»; здесь есть и «трели» (см.: Ростопчина 1972, с. 102]).
Незадолго до Фета о соловье и ночном свидании (правда, только воображаемом) написал Я. П. Полонский: «Соловей поет в затишье сада, / <…> Ночь тиха <…>…мечтам ты любишь предаваться / И внимать ночному соловью / <…> Где б я мог тебя достойно встретить / С соловьиной песней на устах» («Последний разговор», 1845 [Полонский 1986, т. 1, с. 46–47]).
Хотя фетовский мир флоры и фауны (в том числе птиц) весьма богат в сравнении с миром русской лирики более раннего периода и поэтов — его современников[41], поэзия автора «Шепота, робкого дыханья…» заселена этой птицей очень густо. Вот лишь некоторые примеры — из произведений, написанных до стихотворения «Шепот, робкое дыханье…»: «В моем саду, в тени густых аллей, / Поет в ночи влюбленный соловей»; «Фонтан, цветы, влюбленный соловей — / Везде, везде поют о ней» («Мой сад», 1840); «Что ж не поет соловей или что ж не выходит соседка?» («Право, от полной души я благодарен соседу…», 1842), «Я жду… Соловьиное эхо…» (1842), «То сердце замрет, то проснется / За каждой безумною трелью…» («Весеннее небо глядится…», 1844), «Соловьи давно запели» («Серенада», 1844), «иду — и соловьи поют» («Еще весна, — как будто неземной…», 1847), «Иль поет и ярко так и страстно / Соловей, над розой изнывая?» («Фантазия», 1847), «Как зарей-то соловей / Раздается» («Что за вечер! А ручей…», 1847)[42].
Функции образа соловья у Фета также не новые: вестник весны и любви.
Хотя соловей — банальный поэтический образ,[43] он стал для современников знаком фетовского творчества. На параллели «соловьи — Фет» строится все стихотворение Я. П. Полонского «А. А. Фет» (1888):
Пока у нас в снегах весны простыл и след, Там — те же соловьи и с ними тот же Фет… Постиг он как мудрец, что если нас с годами Влечет к зиме, то — нам к весне возврата нет, И — улетел за соловьями. <…> И вот, мне чудится, наш соловей-поэт, Любимец роз, пахучими листами Прикрыт, и — вечной той весне поет привет. Он славит красоту и чары <…> Волшебные мечты не знают наших бед; Ни злобы дня, ни думы омраченной, Ни ропота, ни лжи, на все ожесточенной, Ни поражений, ни побед.[Полонский 1986, т. 1, с. 239–240]
Спустя сто лет к этой же параллели обратился Д. С. Самойлов в стихотворении «Афанасий Фет» (1979):
Вдруг слышал, как в пленительной природе Ночь трелью соловья оглашена[Самойлов 2006, с. 288]
И. С. Тургенев писал о себе — «щуре» (певчей птице pinicola enucleator, похожей на клеста, из семейства воробьиных, из отряда воробьеобразных), обращаясь к Фету — «соловью»: «В ответ на возглас соловьиный / (Он устарел, но голосист!) / Шлет щур седой с полей чужбины / Хоть хриплый, но приветный свист» (письмо Фету от 18 февраля 1869 года [Фет 1890, т. 2, с. 192]).
Особенная приверженность именно Фета соловью была осознана пародистами[44].
Сам Фет признавал: «Давным-давно я внутренно покаялся, и как ни соблазнителен бывает подчас голос соловья для человека, воспевающего весну, я в последнее время употреблял все усилия оберегать эту птицу в стихах из страха впасть в рутину» (письмо К. Р. от 23 июня 1888 года [Фет и К. Р. 1999, с. 282]).
СОЛОВЕЙ И РОЗАДля поэтической традиции (навеянной восточной поэзией) характерно соседство соловья (ассоциирующегося с влюбленным) и розы (соотнесенной с избранницей влюбленного). У Фета эти образы в такой функции представлены в стихотворении «Соловей и роза» (1847). Дважды соловей и роза упоминаются как знаки весны в стихотворении «Весенних чувств не должно вспомнить…» (1847)[45]. Фет неоднократно признавался в особенной любви к этому царственному цветку: «И тебе, царица роза, / Брачный гимн поет пчела» («Роза», 1864 (?)), «Лишь ты одна, царица, роза, / Благоуханна и пышна» («Осенняя роза», 1886)[46].
В стихотворении «Шепот, робкое дыханье…» розы — цветка нет, но есть метафора «пурпур розы», обозначающая занимающийся рассвет. В соседстве с образом соловья и упоминанием о ночном свидании метафора оживает, пробуждая в памяти у фетовских читателей старую пару «соловей и роза».
ЛУННЫЙ СВЕТ. ОТРАЖЕНИЕ ЛУННОГО СВЕТА — «СЕРЕБРО»Луна (в том числе весенняя), месяц, их свет упоминаются в поэзии Фета неоднократно; это привычные признаки ночи: «Вот месяц всплыл в своем сиянье дивном / На высоты» («Я полон дум, когда, закрывши вежды…», не позднее 1842); «И следила по тучам игру, / Что, скользя, затевала луна», «И чем ярче играла луна» («На заре ты ее не буди…», 1842); «Как призрак дня, ты, бледное светило, / Восходишь над землей» («Растут, растут причудливые тени…», 1853), ночь — «серебряная» («Как нежишь ты, серебряная ночь…», 1865), ночной пруд — «серебристый» («Сплю я. Тучки дружные…», 1887). Свет луны или месяца — серебристый: «Ночью месяц, полон блеска, / Ходит, тучи серебря» («Весна на юге», 1847)[47].
Оригинальность Фета в стихотворении «Шепот, робкое дыханье…» проявляется в том, что луна ни разу не упомянута (есть лишь ее признаки — яркий оксюморон «свет ночной», «серебро» отражения в ручье)[48]. Мотив отражения в воде — любимый Фетом; отражение — «отпечаток», впечатление от предмета, и в импрессионистическом мировосприятии Фета образы-отражения укоренились естественно. «Надо сказать, что <…> мотив „отражения в воде“ встречается у Фета необычайно часто. Очевидно, зыбкое отражение предоставляет больше свободы фантазии художника, чем сам отражаемый предмет <…>» ([Бухштаб 1959а, с. 58], здесь же примеры из текстов).
