Валерий Воскобойников - Братья: Кирилл и Мефодий
— Представил я им отчет. А Михаил говорит: «Маловато. Я думал, моя казна гораздо богаче». Я оскорбился и отвечаю: «О такой казне ни багдадский халиф, ни франкский король мечтать не могут». А наследник покосился на Варду и говорит: «Ну раз казна такая богатая, она не обеднеет, если я возьму две тысячи номисм». Я молчу, ожидаю, что скажет Варда. А тут и Варда приказывает: «Выдай немедленно две тысячи номисм, если тебе велит мой племянник!» Я выдал, что оставалось делать. Добро бы на пользу, а он наградил ими того самого македонского возничего, Василия. Василий собрал всех пьяниц города и за три дня деньги пропил.
Вечером Феоктист зашел в комнату Константина. Как всегда, взял одну из книг, стал ее листать.
— Тебя уже зовут философом, и я уверен, не зря, — начал он разговор. — А скажи-ка мне, философ, чем занимается философия?
— Познанием вещей божеских и человеческих, — ответил Константин.
— Я хочу поговорить с тобой о вещах человеческих, — сказал Феоктист. — Брат твой, Мефодий, уже стратиг славянской области. Не пора ли и тебе остепениться?.. — Феоктист помолчал, подумал немного. — Ты, конечно, легко можешь найти место учителя. Любой был бы счастлив учиться у тебя, но, я думаю, такое место слишком низко для человека из моего дома. За эти годы ты стал мне более дорог, чем если бы был сыном… И вот что я надумал…
Константин хотел было что-то сказать, но Феоктист, сделав повелительный жест, сказал:
— Подожди. Вот что я надумал. У меня есть крестница, ты знаешь ее — это Мария. О приданом ее можешь не беспокоиться, к тому же она красива, добра. Вы должны пожениться. Женившись, ты получишь сразу воеводство, должность стратига. Отец твой мечтал стать стратигом, но умер лишь друнгарием. Твой брат уже стратиг. Ты получишь соседнее воеводство. Подумай, как это хорошо — два брата, оба правят по соседству. Мне, конечно, жаль будет расставаться с тобой, но я вижу, ты уже достаточно зрел для самостоятельной службы.
Феоктист был доволен.
— Что ты скажешь на это?
Тихо улыбаясь, Константин отрицательно покачал головой.
— Неужели тебе не подходит Мария? Подумай. Лучше жены тебе не найти: богата, умна… — Феоктист взглянул на Константина. — Но, может быть, ты выбрал другую, а я не знаю об этом. Назови ее имя. Любой дом в этом городе будет счастлив породниться с моим. Не стесняйся, скажи мне, кто ее родители. Все остальное я улажу сам.
— Я выбрал невесту давно, — ответил Константин. — Но… она далека от того, что ты предлагаешь мне.
Лицо Феоктиста было удивленным и растерянным.
— Я хочу, чтобы ты был богат, чтобы тебя почитали окружающие. Не век тебе сидеть над книгами… Хорошо, скажи мне, что выбрал ты? Может быть, я в силах исполнить твое желание? — спросил Феоктист, поняв, что согласия жениться он не получит. — Или ты всерьез считаешь, что буквы в этих книгах важнее богатства и почестей?
— Пожалуй, именно так я и считаю, — Константин снова улыбнулся. — Патриаршей библиотеке нужен библиотекарь, хранитель книг. Я был бы счастлив, если бы стал им.
— Это место, конечно, требует от человека большой учености, но оно слишком низко для тебя. Что скажут другие — ведь ты рос в моем доме?
— Это место достаточно высоко для того, кто хочет просветить свой разум, — ответил Константин твердо.
ДИСПУТУже десять лет бывший патриарх Иоанн Грамматик жил в монастыре под присмотром. Когда-то был он вторым человеком в империи, воспитателем и советчиком царя Феофила, а теперь в церковных книгах рисовали на него карикатуры, показывали, как сгорает он в адовом огне вместе со страшными грешниками. Но Иоанн по-прежнему считал себя правым, победивших почитателей икон называл еретиками, рассылал друзьям письма, утверждал, что лишь насилие свергло его. Письма стали известны и во дворце.
Царица Феодора всегда почитала иконы. Даже о муже своем она сочинила легенду, что он в последние дни раскаялся, целовал образ спасителя.
— Не вызвать ли нам этого старика сюда и не устроить ли публичный диспут? — спросила она логофета Феоктиста, когда он в очередной раз докладывал ей о делах в империи. — Пусть все убедятся, что его заблуждения нелепы и вредны.
Хотя Феоктист и сам почитал иконы, сейчас он ничего не мог посоветовать Феодоре. В церковных спорах Феоктист разбирался плохо.
— Воспитанник твой, Константин, недавно принял священнический сан, став патриаршим библиотекарем, говорят, он очень образован в философии, не приказать ли ему вести тот спор?
— Константин, конечно, образован, но ему двадцать четыре года, а Иоанну же семьдесят, и он всю жизнь изучал божественные книги…
— Вот и хорошо, что изучал. Уж если Константин победит его в споре, сразу станет ясно, за кем истина.
— Искусством рассуждать и доказывать ты владеешь в совершенстве, — сказал Фотий Константину, когда узнал о будущем диспуте, — думаю, что ты победишь. Но лучше бы они дали старику умереть спокойно.
К диспуту Константин готовился всерьез. В патриаршей библиотеке он перечитал места из святых книг, в которых говорилось о пользе икон.
Он видел Иоанна Грамматика лишь раз, мальчишкой, в тот момент, когда гнали того верхом на осле, а он пытался спасти его от насмешек толпы.
— На улицах люди только и говорят, что о твоем споре, — рассказывал Андрей, — веселых праздников так не ждут.
Были минуты, когда Константин хотел убежать, скрыться куда-нибудь в дальний монастырь, лишь бы не участвовать в споре с оскорбленным стариком. Ему было и больно и страшно.
— Ты должен победить, — внушал ему Фотий, — выбора нет. Иначе всем нам, твоим учителям, будет плохо.
— Если откажешься, гнев царицы падет и на мою голову, — убеждал Феоктист.
Наконец назначенный день настал.
Зал был полон.
С Константином пришли все друзья — ученики Фотия и Льва Математика.
Иоанна Грамматика привели под стражей, и не было рядом с ним друзей. Те из них, что сидели в зале, даже знака не смели подать.
Старик Иоанн вышел на возвышение так же гордо, был он все так же прям, как и десять лет назад до своего свержения.
Но когда он увидел напротив себя юношу, то на секунду лицо его выдало растерянность.
— Вы что же, посмешище выдумали вместо спора? — сказал он гневно. — Равнять меня с этим юнцом решили? Не пристало мне состязаться с ним!
— Действительно, все превосходство и опыт старости на вашей стороне, — ответил спокойно Константин, — но я готов к диспуту.
— Начинай диспут! Или ты испугался, Иоанн? Тогда сознавайся и кайся! — кричала публика и даже затопала в поддержку слов Константина.
Иоанн взмахнул рукой, словно боец, сделал шаг вперед и задал первый вопрос:
— Скажи мне, юноша, разве христиане поклоняются разобранному кресту?
— Нет, — отозвался Константин, Он пока еще не знал, куда клонит Иоанн.
— А почему они не молятся на части креста?
В зале было совсем тихо. Все хотели услышать, что ответит Константин.
— Потому что сами по себе, в отдельности, части креста — это просто куски дерева.
Иоанн снова поднял руку.
— Тогда скажи мне, почему вам не стыдно молиться на те же куски дерева, которые вы называете иконами?
Константин молчал.
Иоанн отступил назад. Он понял, что победил, и ему даже жалко стало этого худосочного юношу, так храбро вызвавшегося спорить с ним.
Он еще раз взглянул на Константина, хотел жалостливо покачать головой и удивился. Оказывается, у юноши был готов ответ.
— Икона — это действительно кусок дерева. Но ты ошибаешься, когда утверждаешь, что мы молимся дереву. Источник твоего заблуждения — смешение понятий сущности и ее внешней формы. Мы думаем во время молитвы не о дереве, а возносимся мыслями к тому, чей запечатленный образ мы видим.
Что поднялось тут в зале!
Все вскочили, принялись топать, свистеть, кричать. Многие показывали на Иоанна пальцами и хохотали.
Иоанн пытался задать следующий вопрос, но Константин его едва расслышал.
— Какое изображение Господа соответствует действительности, если его рисуют по-разному у греков, латинян, в Египте и Индии?
И на этот вопрос он нашел достойный ответ.
— Скажи, одинаковые ли эти слова? — Тут Константин произнес слово «жизнь» по-латински, по-арабски и по-славянски.
— Конечно, разные, — ответил Иоанн Грамматик, не знавший тех языков.
— Ты ошибаешься. Я произнес одно и то же слово. Как видишь, внешняя форма может быть разная, а сущность одна…
— Хвала Константину! — орали во всю глотку люди, точно так же, как на ипподроме они славили возничего Василия. — Константину-философу слава!
Теперь публике было уже все равно, она считала Константина правым, что бы он ни говорил.
Из задних рядов стал проталкиваться монах с рыжими лохматыми волосами. Наконец он вырвался на середину, подскочил к Иоанну, наставил на него палец и визгливо закричал:
