Антонио Казанова - Нэш Блейз в Лавке Чудес
— Еще бы, при такой-то внешности! Бр-р… ну и гадость! Но только мне кажется, здесь имеется в виду не «девять». Помнишь, они сказали, что считать надо по пальцам одной руки, ну пусть лапы. Это значит, их может быть девять, а может — и меньше! — Голос Нэша звучал твердо и уверенно.
— Значит, количество этих чудес колеблется от одного до девяти, — сделала вывод Изед.
— Что может быть чудом и загадкой одновременно? — спросил себя Нэш, снова устремляя взгляд на разрисованное стекло, по которому не переставая стучал дождь. Спустя несколько секунд он издал такое ликующие восклицание, что Изед невольно подпрыгнула: — Восемь! Это восемь чудес света! Висячие сады Семирамиды, Колосс Родосский, Галикарнасский мавзолей, храм Артемиды, Александрийский маяк, статуя Зевса, пирамиды Хеопса и… Атлантида. Они одновременно представляют собой загадочные произведения, не имеющие точного и достоверного объяснения, и чудесные образцы приложения исключительного мастерства тех, кто их создал. — Нэш так обрадовался своей сообразительности, что завопил прямо в лицо Изед: — «Восемь» — вот правильное число! В школе нам рассказывали, что чудес света только семь, но моя тетя Ния, которая изучает эти тайны, говорит, что затонувший остров Атлантида был признан восьмым чудом! Пусть не так давно, но это абсолютно точно — число изменилось!
— К счастью, у тебя нет такого запаха изо рта, как у ГарГару… — прокомментировала та. — Я ничего не знаю об этих восьми чудесах… Но я все же не думаю, что загадки — это они же. В Невидимом Мире существует восемь Золотых Загадок, что-то вроде ваших чудес: Перевернутая Гора Рыцарей Арануйи, вот этот вот Дом с темными окнами, Каменная Радуга, Возвышенное Море, Пустыня Железных Голов, Храм Великого Равновесия, Дворец Печатей и Висячий Замок. Получается, «восемь» — действительно подходящее число! Ответ годится и для твоего мира, и для моего!
В этот миг Изед выглядела очень серьезной, она была уверена в своей правоте.
Нэш слушал ее, чуть наклонив голову, как делал Сетт, когда Нэш развлекался тем, что подзывал его, имитируя чужой голос: Сетт был смышленым псом и знал, что это говорит его хозяин, но все равно конфузился, склонял голову и опускал уши, пытаясь понять, кто спрятался у мальчика во рту.
— Точно. — Нэш понизил голос, понемногу успокаиваясь. — Идем дальше: существует некто, кто видел их все, кто тяжело дышит и завывает, но не от досады… Но кто мог видеть все это? И как ему удается перемещаться из одного мира в другой? Нет, что-то тут не так.
— Путешествовать и жить в обоих мирах дозволено лишь избранным. Но даже они не могли видеть все загадки нашего мира. Например, Каменная Радуга исчезла не меньше чем тысячу лунных циклов тому назад.
— То же самое можно сказать обо всех чудесах моего мира. Они очень-очень древние, многих больше нет. Возможно, речь идет о ком-то бессмертном? Или о каком-нибудь тысячелетнем создании…
— Или… — начала Изед.
— Или — что?
— Или это не кто-то, а что-то… что-то, что завывает, тяжело пыхтит или дышит вот так, как ты только что дышал мне в лицо, что-то, что побывало в обоих мирах… ну конечно, это ветер! — воскликнула она и хлопнула в ладоши.
Нэш с энтузиазмом присоединился:
— Точно, так оно и есть, все сходится! Ветер завывает не от досады! Как думаешь, Добан, мы правильно догадались?
Добан не ответил. Он посмотрел на него своими бездонными, гораздо более красноречивыми, чем сотня слов, глазами, и Нэш прочитал в них все то, что хотел узнать.
Тут он снова повернулся к Балаболам:
— Э-э-э… уважаемые… ответ на ваш вопрос… точнее, ответы на ваши вопросы: «восемь» — это точное число чудес и загадок, и «ветер» — тот, что «тяжко дышит и завывает, но не с тоски и не от досады». Что скажете?
Поначалу Нэш запинался, но мало-помалу голос его делался все более твердым. Так уж он был устроен: уверенность приходила к нему по мере того, как он облекал мысли в слова. Точно так же, как когда он садился на велосипед и спускался с крутого холма: чем больше он разгонялся, тем увереннее себя чувствовал… несмотря на то, что такая безалаберная уверенность зачастую приводила к тому, что он терял равновесие и кубарем катился по земле. После чего опять был готов подняться и начать все заново.
Две статуи переглянулись, затем пожали плечами, словно говоря: «Подумаешь, какая ерунда», — и медленно, с трудом вернулись в исходное положение.
— Добро пожаловать на Праздник новой Луны, — нараспев продекламировали они, все так же надоедливо чередуясь.
Большие деревянные двери, защищенные решетками из кованого железа, которые были выполнены в форме зарослей плюща, причем удивительно похожих на взаправдашние, медленно распахнулись наружу, разделяясь на три части: две оперлись на стены за спинами Балаболов, а верхняя часть в форме полумесяца пошла вверх и исчезла в стене дома, точно лезвие огромной гильотины.
За воротами открывался бескрайний атриум, пол которого был в шахматном порядке выложен квадратами белого и черного мрамора. В самом центре зала сверху мягкими складками спускался роскошный красный занавес. На чем он висел, было непонятно. Скорее всего, на каком-то невидимом карнизе.
Больше не было ничего: ни мебели, ни картин.
Добан, вновь не произнося ни слова, мягко подтолкнул ребят вперед.
Все вместе они переступили порог.
Медленно и осторожно они вошли внутрь, как движутся в темноте, боясь на что-нибудь натолкнуться, хотя тут было так просторно и пустынно, что опасности столкнуться с чем-нибудь не было никакой.
— Вы ничего не слышите? — вдруг спросила Изед.
Нэш остановился. Эхо его шагов смолкло, а больше он ничего не слышал.
— Нет, — был его первый ответ.
— Ш-ш-ш… попытайся прислушаться… вот, слышишь?
Нэш вновь склонил голову набок, как Сетт, и перевел взгляд на потолок.
— Да, это музыка.
Мелодия, которую сначала играл один рояль, а потом — уже целый оркестр, волнами растекалась по залу, пропадала в неведомых пространствах и возвращалась чуть смягченная. Эхо разносило ее по шести углам этого грандиозного зала.
— Похоже на классическую музыку, — заговорил Нэш. — Обычно она такая скучная, но в этой есть что-то еще… Она больше напоминает рок.
— Рок? Не знаю, что ты имеешь в виду, мой высокообразованный друг, но эту музыку редкой красоты сочинил композитор из твоего мира: Людвиг ван Бетховен, — ответил Добан. — Это Третий концерт до минор для фортепиано с оркестром, последний из трех актов, если быть точным. Если твоя оценка выражает одобрение, то да, во многом это «рок».
— Бетховен. Ну да, я же его знаю, мне нравится его музыка! У моей мамы есть жутко старые виниловые пластинки с его симфониями. И Сетт обожает Бетховена! Когда он слышит запись самой известной симфонии, пятой, кажется, той, где звучит «та-да-да-дааа!», то поднимается на задние лапы и начинает прыгать. — Нэш вдруг замолчал и опустил свои небесно-голубые глаза. — Я так скучаю по Сетту.
— Сетт? Кто это, твой друг? — спросила Изед.
— Сетт — это его пес, можно сказать — да, его друг. Буквально через несколько лунных циклов мы с ним познакомимся, маленькая моя, — объяснил Добан. Потом он обратился к Нэшу: — Ностальгия свойственна сердцам, в которых есть место для бесконечного Добра. Не забывай, в твоем мире время идет очень медленно: несколько мгновений на Земле — это полные лунные циклы здесь. Когда ты прибежишь домой, для Сетта и остальных это будет выглядеть так, будто ты только что вернулся со своего Хеллоуина.
Слова Добана, как всегда, были для Нэша словно чистая вода для умирающего от жажды.
— В общем, — вернулся он к прежней теме, — если это Бетховен, значит, я был прав, когда подумал, что это рок, хотя он и родился в XVIII веке. Но главное, праздник уже начался!
— Так пойдемте! Чего мы ждем? — заторопилась Изед.
— Следуйте за мной. Я хочу устроить вам заслуженный сюрприз. Не каждый день приглашают на Праздник новой Луны. — С этими словами Добан направился к большому красному занавесу посреди зала и слегка наклонился, чтобы приподнять занавес. В этот момент восторг Нэша в предвкушении предстоящих непостижимых событий поднялся до небес.
За занавесом открывался вход в несуществующий коридор. Коридор был ярко освещен: то пылали свечи в серебряных канделябрах. Вместо пламени в них дрожали лунные лучи, рисуя на стенах спирали света.
Откуда-то издалека доносилась музыка.
— В Невидимом Мире возможно и такое! — восхищенно прошептала Изед.
— Точно! — поддакнул завороженный Нэш.
Они чуть пригнули головы, чтобы проскользнуть под занавесом, который приподнял Добан, и очутились в невероятном коридоре.
— Я привык к Прозрачности, Добан! — неожиданно воскликнул Нэш, чем немало удивил своего спутника. — Теперь я вижу все как с закрытыми глазами, так и с открытыми… Это хороший знак, да?
