Владислав Крапивин - Трое в «копейке», не считая зайца Митьки
В. П. подарил музею привезенную из дома медную розу. В давние годы ее выковал наш известный мастер Александр Лысяков. Она долго хранилась у писателя Крапивина, и теперь он передал ее музею.
— Константин Георгиевич писал о железной розе, о золотой, но о медной, кажется, не упоминал. Пусть у вас будет и такая…
Выяснилось, что медные розы в музее уже есть, их принесли, получился небольшой металлический букет. По общему признанию, наша роза оказалась самой «впечатляющей».
14.30. Прощаемся с сотрудниками музея, фотографируемся на крыльце. И без того грустные минуты омрачило еще более появление столичных милиционеров. Они под предлогом, что мы въехали без специального разрешения в парковую зону, выцыганили у С. А. пять литров бензина.
14.50. Совершив двадцатиминутное путешествие по столице, оказываемся у здания, в котором располагается издательство «Центрполиграф». Здесь выходит в свет тридцатитомное собрание сочинений В. П. Между тем отношения у Командора с этим издательством складываются неважно: постоянные задержки гонорара, задержки выпуска томов, нелепые рисунки на обложках и т. д… Впрочем, приехали мы сюда не для разборок, а для того, чтобы получить очередной вышедший в свет том.
А дальше — почти булгаковская история: долгие поиски в сумрачном здании этого самого издательства, переходы по каким-то лестницам, закрытые на замок двери между этажами, нежелание главного редактора встретиться с «любимым автором» (юная сотрудница: «Ах как жаль, он только что уехал!»), сотрудники, не знающие друг друга, хотя и сидят в соседних кабинетах… А книгу нам так и не дали, только показали, не выпуская из рук («Это сигнальный экземпляр, тиража еще нет…») Такой вот «полиграф»!
И это — последнее воспоминание о столице. Хорошо, что оно гораздо слабее воспоминаний о мире Паустовского, о его замечательных людях…
15.20. Выехали в сторону города Дубны, где живет старшая сестра В. П. — Людмила Петровна. На спидометре 2518 километров.
15.38. С Московской кольцевой вырулили на Дмитровское шоссе. Здесь тоже поток машин — едут на дачи измотанные мегаполисом москвичи и москвички. По сообщению С. А., мы проехали уже 2400 километров от дома А. К.
16.45. Продолжаем движение в заданном направлении. Пассажиры начинают задремывать — сказывается усталость от недосыпа, перебора и встречи с Москвой. У С. А. — только от первого и третьего… Чтобы не заснуть окончательно и не спровоцировать С. А. на подобный поступок, В. П. сочиняет:
На голодное пузоКакая там муза.Жизнь — уныла, тоща…Хорошо бы борща!А чтоб стала жизнь вовсе легка,Хорошо бы вкусить шашлыка…
При упоминании о дорогостоящем шашлыке (навязчивой идее В. П.) начфин и штурман А. К. делает непонимающее лицо и начинает каламбурить по поводу увиденного на обочине знака «Осторожно! Дорогу переходят дикие животные!» (в желтом треугольнике изображен то ли лось, то ли олень…). Мол, это обозначение тропы для обманутых мужей, то бишь рогоносцев. Придумывает, как обратиться к жителям города, куда мы катим: «Здравствуйте, уважаемые дубняки и дубинки!»
17.30. Под коллективный экспромт: «Все дубы и все шумят… Город Дубна нам не рад!» въехали в наукоград и центр ядерных исследований Дубну. Первое впечатление ухоженности и остатков от социалистической системы — у домов без присмотра припаркованы десятки велосипедов (видимо, не воруют)…
Ищем необходимый нам номер дома. С благодарностью думаем о французах: это они придумали впервые нумеровать дома, еще в 1520 году (было пронумеровано семьдесят домов в районе моста Нотр-Дам). Конечно, отдаем должное и Петру Алексеевичу, введшему нумерацию зданий в России. Как бы мы искали родственников в чужих городах?
17.45. Нашли! Вопреки нашему экспромту нас радостно встретили Людмила Петровна и ее супруг — Николай Иванович. Они наши «уральские сибиряки» (а как скажешь иначе, когда в УрФО вошла и Тюменская, родная для Крапивиных, область?).
Кормят до отвала, рассказывают про американских детей и внуков (племянница В. П., ее муж, их дети и внуки живут в США), показывают фотографии.
Разговоры об Америке побудили А. К. вспомнить есенинское высказывание об этой стране, сегодня диктующей миру свои правила игры: «После заграницы я смотрел на страну свою и события по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится цивилизация. Но я очень не люблю Америки. Америка — это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества. Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.».
В. П. сказал, что племянница Ирина и ее муж Миша (известный физик-теоретик) вполне согласны с классиками и не раз думали о возвращении. Но «молодая поросль» уже слишком прочно вросла корнями в почву другого континента (хотя и любит русский язык, литературу и очень чтит все родственные связи). Что поделаешь, так сложилась жизнь…
20.00. Николай Иванович повел С. А. и А. К. на Волгу. Река здесь не широка, но очень красива. Есть небольшая набережная, по которой гуляют местные парочки. То там, то здесь слышна иностранная речь. А ведь раньше город был закрытым. Гуляли мы довольно долго. Оно и понятно. Надо же дать возможность брату и сестре побыть вдвоем…
В. П.:
И спасибо, что дали. По правде говоря, Людмиле и мне было о чем поговорить и что вспомнить…
Моя сестра Людмила Петровна старше меня почти на четырнадцать лет. И ее отношение ко мне всегда было скорее материнским, чем сестринским. Тем более что в пору моего детства (а оно пришлось на войну и первые послевоенные годы) ей пришлось немало повозиться со мной. Миля (так звали ее в семье) отдавала мне пайки, полученные на оборонном заводе, учила меня читать, бинтовала мне распухшие от ревматизма пальцы, на которых лопалась кожа. Слегка назидательно (на то и старшая сестра) учила меня хорошим манерам и основам нравственности. В годы семейного неустройства — развод родителей, отчим и все такое — я часто обитал не дома, а под кровом Людмилы и Николая. И до сих пор вспоминаю ту пору как добрую и немного романтическую эпоху: время тесных комнатушек, сипящего патефона, керосинки с булькающей кашей, веселых разговоров, чтения вслух и рассказов Мили и Коли об удивительном городе — Одессе сороковых годов, где сестра и ее будущий муж учились в институте, познакомились и поженились…
А потом, уже в Екатеринбурге, судьба вновь привела меня в дом сестры. Они с мужем переехали из Ханты-Мансийска в Свердловск, я заканчивал университет, надо было где-то искать жилье. Ну а где, как не у родных! Николай работал в Институте охотничьего хозяйства (или что-то вроде этого) на самом краю города, в поселке Уктус. Там же для сотрудников института построили двухэтажный деревянный дом. И я сделался одним из его жильцов.
Хочется рассказать о той поре немного подробнее.
УКТУССКИЙ МЕМУАРТогда на горном склоне еще не было гостиничного комплекса «Уктус». Сосновый лес с узкой березовой опушкой стоял в десяти шагах от окон. Можно было выпрыгнуть в окошко и почти тут же заняться сбором грибов. По ночам сосны шумели ровно и вполне по-таежному. Это, кстати, подвигло меня сочинить стихи «Тень Каравеллы» («…то ли мачты гудят, то ли сосны шумят на ветру»), которые стали началом очень многого в моей жизни — отряд «Каравелла» и все такое прочее. И повесть с тем же названием, что стихи. И ребячья парусная флотилия… Но о флотилии я писал не раз. А сейчас — о той жизни на Уктусе, у сестры.
Наша квартира была на первом этаже. А над нами жил с женой и малышом-сыном писатель Гриша Бабаков. У него на счету было несколько славных книжек, в том числе повесть «Тигр наступает» — о ребятах, занятых охраной природы. Мне эта повесть нравилась. И Гриша нравился. Был он молод, энергичен, водил знакомство со многими литераторами, состоял в авторах «Уральского следопыта»… Жаль, сердце у него было очень больное, и через несколько лет Гриши не стало…
Но в ту пору, в начале шестидесятых, никто еще не думал о грустном. В квартире Бабакова часто собиралась веселая литературная компания. Приходили похожий на кубинского «барбудо» Евгений Ананьев, блистающий майорскими погонами и гусарской выправкой Венедикт Станцев, поглядывавший на всех со снисходительной мудростью Олег Коряков, молчаливый, с грустно-хитроватым взглядом Владимир Шустов. Заглядывал Вадим Кузьмич Очеретин, который в ту пору публиковал в «Следопыте» под псевдонимом умопомрачительную приключенческую повесть о снежных людях «Брат гули-бьябона». Повесть пользовалась весьма живым интересом у читателей, но официальной критикой была встречена «неоднозначно». Истинное авторство «Брата гули-бьябона» для всех для нас было секретом Полишинеля, и мы обсуждали эту вещь с молодой горячностью.
