Никольская Олеговна - Приключения чёрной таксы
— Странно, на секунду мне показалось, что эта собака со мной разговаривает… — Роджер в недоумении почесал затылок.
По окончании водных процедур подруг отнесли в специально отведённую спальню с кроватью под балдахином. Их причесали, почистили уши, сделали педикюр, вкусно накормили и уложили спать.
Сон № 2 навалился на Ладу сразу. Казалось, он только и ждал момента, когда собаки окажутся в постели.
На дворе стоял ноябрь 1957 года. Лада Чернышёва была вовсе не девочкой, а первой советской собакой Лайкой, отправленной с космодрома «Байконур» на искусственном спутнике Земли в космическое пространство. «Спутник-2» летел в пустынном космосе, бесшумно рассекая тьму. Из маленького иллюминатора на Ладу смотрели грустные собачьи глаза. «Неужели это Я?» Одинокая собачка, жертва неудачного биологического исследования, плыла среди бескрайнего космического пространства. Возникшая из темноты рука ласково взяла её за лапу. «Мама! Это ты? Что ты говоришь? Мама, я не слышу тебя, мама!..»
— Проснись!
Такса открыла глаза и увидела испуганную морду левретки.
— Ты чего плакала? Приснилось что?
— Родители. Они были живы… — Лада с трудом разогнулась из калачика. — Вот если бы сон оказался реальностью, а реальность — сном…
— Всё будет хорошо, обещаю, — Юлька обняла подругу, и обе заплакали, каждая о своём.
За окном зажигались звёзды. Большая Медведица и Полярная звезда были на месте, где и положено. Мерцали самым надлежащим образом.
«Нужно найти выход. Думай, Лада, думай. Итак, завтра мы летим в Лондон. Найти мадам Кортни в России, имея в запасе всего ночь, невозможно. Остаётся одно — искать её в Англии. Шансы невелики, но рискнуть стоит. Другого выхода у нас нет».
Дверь скрипнула, и темноту собачьей опочивальни прорезал лучик света.
— Пора вставать, — важно проговорил Роджер по-английски.
ГЛАВА 11
Похлёбка с чёрной икрой
— Николас! Рад видеть тебя, старина! — добродушный толстяк консул расплылся в улыбке, завидев сэра Стивенсона.
Приятели пожали друг другу руки с видом двух заговорщиков.
— Этот пухлый и есть консул? Совершеннейший простачок! — левретка сразу забраковала чиновника.
Под низким потолком ресторана раскачивалась клетка с серым попугаем. Увидев вошедших, попугай расправил хохолок и хриплым басом сказал:
— Пирожки с ливером пожалуйте! — а немного подумав, добавил: — Вась, тебе жена звонит!
— Последний раз, Генри, мы виделись с тобой э-э… четвертого августа 2000 года, если не ошибаюсь, — молвил сэр Стивенсон. — На приёме по случаю столетия Елизаветы Анджелы Маргарет Боулз Лайон — королевы-матери.
— Не перестаю удивляться твоему педантизму! — рассмеялся консул. — А это что за очаровательные особы? Неужели ты решил податься в кинологи?
Собаки приосанились и заулыбались в восемьдесят четыре зуба на двоих.
— Вот, хотел порадовать сына, — лицо Николаса вдруг стало серьёзным, — ты же знаешь о его состоянии.
— Да, конечно, — Генри помрачнел. — Как проходит лечение?
— Кристофер плохо переносит процедуры…
— Понимаю. А Элизабет как?
— Держится. Она сильная.
Консул вздохнул и, помолчав минутку, предложил:
— Да что же мы всё на пороге стоим? Прошу к столу! Местному ресторанчику, конечно, далеко до изысканности французского, но вы, господин эстет, знаете мою слабость к русской кухне. Здешние блины с икрой — очень даже недурственны.
На губах Николаса заиграла улыбка — обезоруживающая и тёплая настолько, что, казалось, она способна растопить даже Антарктиду.
Собаки разместились у ног хозяина. Гордо, с прямыми спинами восседали они по обе стороны стула.
— Только подумай, мы оба работаем в России, а видимся раз в сто лет! Что привело тебя в здешние края на сей раз? Постой, не говори! Ты убил Бэрримора и пытаешься избавиться от его трупа!
— Не совсем. Всего лишь собираю материалы для новой книги.
— Что-нибудь наподобие «Влияния „Курочки Рябы“ на ход Первой мировой войны»? — добродушно расхохотался консул.
Попугай расправил крылья и негодующе заклекотал:
— Вась, тебе жена звонит!
— Как называется твой очередной шедевр, позволь полюбопытствовать?
— «Желание и любопытство — два глаза, магически преображающие мир», — процитировал своего великого однофамильца Николас. — «Особенности русской нецензурной лексики».
Брови консула поползли вверх.
— Но не подумай ничего дурного. Нецензурная лексика используется в книге исключительно в исследовательских и образовательных целях, — продолжал Николас. — Ведь как зачастую бывает? Слова, от которых краснеют старушки, а полицейские недоумённо поднимают брови, сами собой на язык наворачиваются. Претендовать на то, что мы таких слов не знаем, — лицемерие. А употреблять их — невежество. Куда лучше заменять их другими словами, эвфемизмами. Тебе интересно? По-моему, я увлёкся… — прервался Николас, отвлечённый подошедшим официантом.
С доведённым до автоматизма изяществом официант наполнил бокалы шампанским.
— Скажи, а тебе это зачем? — спросил Генри. — Ты здесь иностранец — тебя никто не оценит и не поблагодарит.
Некоторое время Николас задумчиво рассматривал почти пустую тарелку, в центре которой красовалось нечто подозрительно фиолетовое и резиновое на вид.
— Ты не поверишь, мне просто нравится то, чем я занимаюсь. Как говорил Роберт Льюис Стивенсон: «Суди о прожитом дне не по урожаю, который собрал, а по семенам, что посеял в этот день».
— Знаешь, а ведь я тебе где-то даже завидую, — грустно улыбнулся Генри. — Занимаешься любимым делом, путешествуешь… А я в вечном цейтноте. Да и люди, с которыми приходится общаться, отнюдь не деревенские бабушки и дедушки.
Перед собаками официант поставил по красивой мисочке. Предчувствие Собакевич сбылось на все сто процентов. На поверхности собачьего кушанья важно плавали икринки. Левретка торопливо сунула морду в миску и громко зачавкала.
— Послушай, Генри, я ведь не случайно взял с собой собак, — сменил тему сэр Стивенсон. — Ввоз животных в королевство строго воспрещён. А нам завтра вылетать…
— Какие проблемы, старина! Всё решим!
— Спасибо, Генри. Не представляешь, как я надеюсь на этих необыкновенных собачат. Ты бы видел, что они выделывали на птичьем рынке! Я почти уверен, что они поставят Кристофера на ноги. Знаешь, няня как-то читала ему одну сказку, кажется чешского писателя… Не помню его имени, про двух девочек, которые превратились в собак. С тех пор Крис всё просил купить ему этих самых собак из Праги. Я думал сначала, это просто очередная его прихоть. Но в последнее время он даже спал с этой книгой под подушкой… Я сразу понял, есть в этих русских собаках что-то особенное! Мне словно шестое чувство подсказало…
— А я бы ставил собакам памятники. Чтобы было, на что задрать лапку, — рассмеялся Генри.
— Слышала про чешского писателя?.. — шепнула Юлька.
— Угу, — Лада кивнула. — Нужно попробовать в этом разобраться…
— Вась, тебе жена звонит!
— Да подойдите же кто-нибудь к телефону! — блаженно щурясь и отдуваясь по окончании ужина, пошутил консул.
Звук, который следом издал попугай, подозрительно напомнил заливистый смех сэра Генри.
ЧАСТЬ 2
ГЛАВА 1
Home, sweet home[4]
Сон № 3, словно борец сумо, навалился на Ладу тяжело и стремительно. Она стояла в центре оживлённого перекрёстка, а мимо на бешеной скорости неслись автомобили.
«Зачем я здесь?»
Остро чувствовалось: нужно разыскать кого-то… В руках появилась карта — ветвистая паутина линий метро, трамваев, автобусов. Она словно утратила вразумительную чёткость и, вплетённая в сети узких улочек, напоминала трещинки на дынной корке. В глаза бросился дом, чьей-то заботливой рукой обведённый красным фломастером. Перед глазами за частоколом из бурых досок — старенькое деревянное строение. Нагнувшись, через низкую дверцу Лада пробралась внутрь. Кто-то, не подающий ни малейших признаков жизни, сидел за длинным столом…
Франт.
— Улица Липовая, 17. И будь добра, поторапливайся. Наш самолёт произвёл посадку в аэропорту Хитроу города Лондона. Температура за бортом 15 градусов. Пассажиров первого класса просим пройти к выходу. Спасибо, — торжественно произнёс странный Франт, и Лада проснулась.
— С приездом, сэр. Как долетели? — в аэропорту их встречал управляющий делами сэра Николаса, мистер Бэрримор — невзрачный, худощавый альбинос в старомодных очках.
Ресниц и бровей на постном его лице не наблюдалось. Почти прозрачные глаза не выражали ничего, кроме скуки. Хотя нет — приглядевшись к Бэрримору внимательней, Лада заметила в нём тщательно закамуфлированную враждебность… Держался он вежливо, но до надменности неприступно.
