Валерий Алексеев - Разноцветные континенты
Сильный человек должен быть справедливым — если, конечно, он по-настоящему силен. Настоящая сила не боится справедливости. Вся несправедливость идет от слабости, точнее — от страха, что другие узнают про твою слабость.
Поэтому: не бойся своей слабости, если хочешь быть справедливым. Знай о ней сам, предупреждай о ней других, не старайся ее скрывать. Помни: только еще более слабый человек может воспользоваться твоей слабостью. А более слабого нет смысла бояться.
Еще: знай о своей силе, не прячь ее, как камень за пазухой, но и не выставляй напоказ. Сила сама себя покажет.
Будь силен с сильными, только так можно стать еще сильнее. Но не старайся стать самым сильным: это не нужно, невозможно и несправедливо.
Будь равным среди равных, не бойся и не гордись.
Защищай слабых, но старайся делать это так, чтобы они об этом не знали. Им может не понравиться твоя защита.
Не старайся подчинить себе другого. Если ему нужно, он сам тебе подчинится. Не нужно — значит, и ты не сможешь его подчинить.
Если человек хочет скрыть свою слабость, помоги ему в этом. Никогда никого не унижай.
Не отказывайся от помощи, даже если она тебе не очень нужна: это несправедливо.
Не считай чужих ошибок. Помни: каждый человек в чем-то тебя сильнее. Нет такого человека, который был бы слабее тебя во всем.
Это и есть настоящая справедливость».
Когда я кончил первый раздел, ребята долго сидели молча.
Я уже в середине заметил, что они слушают. Шурка сидел, вытаращив свои белесоватые глаза. Борька недовольно шевелил бровями. А у меня горели щеки: никогда в жизни я так не волновался.
Первым подал голос Шурка.
— Ну! — сказал он.
— Что «ну»?
— Дальше давай.
— Годится? — осторожно спросил я.
— Красиво говоришь, — с насмешкой заметил Борька. — Как-то жить будешь?
— А так и буду, — ответил я. — Постараюсь, по крайней мере.
— Ты его не слушай, — поддержал меня Шурик. — Он злится, что сам ничего такого не написал.
— А что, логично? — Я не узнавал себя: я прямо-таки напрашивался на комплимент. Наверно, все философы одинаковы: очень мне нужно было их одобрение!
— Сильно изложено, — похвалил Шурик. — Прямо как «Правила для учащихся».
Тут Борька захохотал. Хохотал он долго, обидно, пока не заметил, что я совсем уже вскипел. Тогда он быстро прекратил это дело и деловито сказал:
— Дай мне по шее и дальше читай. Умеешь. А мы-то здесь дурью мучились!
Я дал Борьке по шее — просто так, символически, — и мне полегчало. Отсюда вывод: совсем не обязательно драться до синяков. Синяки ни одной стороне не приносят облегчения. Надо будет вставить это в Главный Закон, в раздел второй — о дружбе.
— Дальше так, — сказал я уже более уверенным голосом. — «Неправда — это тоже несправедливость».
Поднял глаза на ребят — оба слушали, сидели смирно.
— «Нет такой неправды, в которую все будут верить всегда. Но требовать полной правды от других может только тот, кто сам всегда говорит правду».
— А таких людей нет, — перебил меня Борька.
— Слушай, не мешал бы ты, — миролюбиво начал Шурка.
— Да бросьте вы, ей-богу! — с пренебрежением сказал Борька. — Ерунда все это. Понял я, к чему он клонит. Я ему: «Врешь», а он мне: «Сам врешь!» И взятки гладки. Все врут, все только и делают, что врут, на этом вся земля держится.
— Короче, ты не согласен, — сказал я и медленно свернул свою бумажку вчетверо.
— Ну, сила-слабость — куда ни шло, — ответил Борька. — Одной только статьи не хватает.
— Какой? — поинтересовался я.
— «Сила солому ломит», — сказал Борька, — вот какая должна быть статья. Есть сила, и есть солома, труха всякая. А деликатности, которых ты там навертел, — все это только когда сильный с сильным на пару разговаривают. Вот, скажем, ты и я, тут мы можем еще церемониться.
— А Шурка, значит, не в счет? — тихо спросил я.
Мы оба посмотрели на Шурку. Шурка сидел безучастный, сонный, как будто бы речь шла не о нем.
— С Шуркой, значит, можно не церемониться, — настаивал я.
— Послушай, не заедайся, — Борька выставил ладонь (этот жест его меня всегда приводил в бешенство). — Пиши свои законы для себя одного. Никто по ним не жил и жить не будет.
— А я и пишу для себя одного, — сказал я, повернулся и вышел в коридор.
Борька что-то тихо сказал Шурке, Шурка засмеялся. Я не ждал, конечно, что Шурка за мной последует (ссориться с Борькой было ему не с руки), но все-таки потоптался немного у вешалки. Никто не вышел меня проводить, только тетя Дуня помаячила в конце коридора. Я хлопнул дверью и не спеша пошел по лестнице вниз. Еще подумал по дороге: неплохо все-таки, что не успел прочитать раздел «Дружба». Не знаю, почему, но сейчас было бы неловко. Что же касается «Любви», то до нее я просто не добрался. Соображения кое-какие имелись, но, в общем, дело было еще для меня неясное.
16
Маринка стояла в моем подъезде у лифта и, поставив свой огромный портфель на пол, ждала.
— Была уже? — показал я глазами наверх. — Неужели трудно сообразить? Мои подумают, что я прогуливаю.
— Трудно! — вызывающе сказала Маринка и, подняв портфель, прошла с гордым видом мимо меня к дверям.
— Постой! — Я схватил ее за руку. — Ну что ты строишь из себя, честное слово! Теперь что я буду своим старикам толковать? Еще в школу выяснять явятся.
Марина молчала. Отвернувшись от меня, она придирчиво разглядывала трещину на стене.
— Ну ладно, — махнул я рукой. — Ясное дело, вывернемся. Кто дома-то хоть? Оба или только мать?
— Да не была я у тебя, — сердито сказала Маринка, не оборачиваясь. — Не думай, что все тебя глупее. Я просто хотела предупредить, что Мантисса прийти сюда собирается.
Я ничего не спросил. Я молча взял у нее портфель, и, выйдя через черный ход на улицу, мы медленно пошли к Маринкиному дому.
— Где пропадал-то? — как бы невзначай, проговорила Маринка. — Секрет — можешь не говорить. В конце концов, ты не обязан передо мной отчитываться.
— Да никакого нет секрета… — ответил я. — Мы переходим в другую школу.
Маринка приостановилась на минуту, быстро взглянула на меня, потом, спохватившись, ускорила шаг. Я еле поспевал за нею. Портфель был тяжеленный, как магнитофон «Яуза».
— Я твердо решил стать дипломатом, — подумав, добавил я. Не знаю, зачем я врал, но как-то стыдно было признаться, чем мы полдня занимались. — И потом, язык всегда пригодится. Особенно в наше время.
— Значит, будешь ездить по разным странам? — равнодушным голосом спросила Маринка. — А я?
— Что — ты?
— Как же я?
— Ты со мной.
— Но я буду геологом… И мне тоже придется много ездить… Только совсем не туда, куда тебе…
Долго-долго мы шли и молчали. Уже давно остался позади Маринкин дом, а мы всё шли, шли, шли и смотрели себе под ноги, на сырой от холода асфальт.
— Может быть, ты будешь атташе по делам минеральных богатств? — сказал наконец я, хотя очень сомневался, что такой пост вообще существует.
— Нет, я только геологом, — твердо ответила Маринка.
— И не изменишь решение?
— Нет.
— Даже ради меня?
— Даже.
— Ради нас?..
— Нет.
— Но ты пойми, я же мужчина! Не могу же я изменить свои планы только потому, что так хочется тебе!
Сейчас я уже и в самом деле верил, что стать дипломатом — моя заветная цель.
Маринка снова взглянула на меня, грустно улыбнулась и опустила голову.
— Вот видишь, какая ты…
— Вижу… — перебила меня Маринка. — Вижу, Сереженька, вижу. Я давно уже тебе говорила: ничего у нас с тобой не получится. Слишком просто все это.
Первая любовь всегда кончается трагично.
— Опять начиталась Мопассана! — со злостью сказал я. — Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не смела его читать, что он на тебя плохо действует! Ты становишься какая-то обреченная…
Маринка горько покачала головой. А я представил себе, что она идет вот так же рядом с кем-то высоким, старым, мудрым и держит его под руку…
— О чем ты думаешь? — услышал я свой собственный голос.
Не помню, как мы оказались у нее в подъезде, на самом верхнем, на шестом этаже. Лестничные окошки здесь были низкие и тусклые, и снизу невозможно было ничего разглядеть. Я снял пальто, свернул его, постелил на подоконник, и мы сели.
— О чем ты думаешь? — снова спросил я.
— Так… — Маринка взяла меня за руку и стала медленно перебирать мои жесткие, неприлично крупные пальцы. — Я вспомнила, как в детском садике мы с тобой целовались на время… Ты знаешь, мне совсем не стыдно об этом говорить! — вдруг удивилась она. — Помнишь, Танька еще будильник притащила: выдержим пять минут или нет?
