Игорь Солопов - Домовой
— А мы с кикиморой тоже бесцветные?
— Нет, вы — часть леса, да к тому же — как вы, молодежь, говорите? — леший почесал затылок. — Вспомнил — сумеречные! Цветные вы, как все вокруг, вы ведь тоже на перепутье, как и я. Да, Степан с семейством тоже цветные. Потому как в лесу живут, частью его стали, свои, то бишь, хоть и не на перепутье.
— А ночница, — всполошился домовой. — Она цветная? Ее отсюда видно?
— Она — ненависть, и, хоть и сумеречная, лес ее не принимает, она пятно черное, как дырка в пространстве. Не цветная, хоть цвет имеет, и не бесцветная, но красками не блещет. Чернее ночи она, и чернота ее настолько плотная, что все вокруг поглощает, да насытиться не может. Оттого эта прорва и уничтожить все пытается. Детей извести тем паче, потому как из них она чистую жизнь забирает, саму ее суть. Так-то вот. А лес своих признает, так же как ты меня, когда видишь.
— Это что же получается, мы, значит, с ног сбиваемся, изловить ее не можем, а ты сидишь тут, пялишься, как она шастает, и молчишь? — Не все так просто, Пафнутий. Ежели б я ее так увидеть смог, да изловить… Рассеивается она, понимаешь? Вот вроде стоит она, бери да лови, ан нет, рассыплется червями могильными и расползается по всему лесу. Так ее не то что поймать, выследить невозможно — она везде, она повсюду. И даже если изловишь, растопчешь этих червей хоть десяток, хоть два, а все равно с нее не убудет. Всех не переловишь, я пробовал. Да и поймаешь если, что делать с ней — непонятно.
— Я живу не так долго, но тоже кое-чему научился, все ж не лапти плел. Хотя плел иногда, от скуки. Ежели голову сломал, а решения так и нет, то полезно бывает плюнуть и делать, что должен, а нужное само в последний момент придумается. О как! — сказал домовой с таким лицом, будто истину великую открыл.
— На авось, говоришь, иногда надеяться полезно? — Путята почесал поясницу. — Что ж, может и твоя правда, посмотрим.
— Ты это, Мокшу поможешь искать?
— Мокшу? А, башка-то моя деревянная, совсем запамятовал. Пойдем, — Путята снова сунул домового подмышку, помахал руками — и местность вокруг переменилась.
— Это что? — спросил Пафнутий, указав вверх пальцем.
Там, над поляной, около которой они оказались, висел какой-то непонятный, светящийся зеленый комок. С виду вроде волосатый, с торчащими в разные стороны палками. Комок постоянно надувался и сдувался, будто дышал. Домовой подошел поближе, присмотрелся. Комок был не волосатым, а травянистым. Травка была настолько тонкая и нежная на вид, что напоминала шерстку, а изнутри комка во все стороны топорщились ветки, по которым пробегал какой-то огонек.
— Это — Сердце, — ответил леший, — оно лес питает, связывает между собой каждое деревце, каждую травинку. Снабжает их силой жизненной, которой с ним земля щедро делится. Приглядись, от Сердца к деревцам тянутся жилки тоненькие. Через них они кормятся, разговаривают, сплетничают. Вот сейчас и спросим, видали они кикимору или нет.
Путята подошел к сердцу, обнял его, приложился ухом и замер, закрыв глаза. Стоял он так долго, Пафнутий даже испугался, что тот заснул, и стал его окликать и тормошить, но леший будто помер. И только после того, как домовой пнул его с досады, тот открыл глаза и попросил не хулиганить, постоял еще, почесал поясницу и сказал:
— Ой, что-то мутное наговорили. Не понял половины, трандычат-трандычат, как бабы на завалинке, перебивают друг дружку, сказать не дают.
— Ну не тяни, говори, что не так, — забеспокоился домовой.
— Кикимора жива-здорова, вроде…
— Что вроде?
— Жива, но была у Черного леса. Чего ее туда понесло? Еще талдычат про какой-то огонек, про ночницу, произошло нехорошее что-то, там, у Черного леса. Дальше что было, не разобрал, но Мокша к дому идет, жива значит.
— Выведи меня, леший, верни домой, быстрее!
— Сейчас-сейчас, не колготись, — Путята уже рисовал в воздухе дверь, — хватай меня за руку.
* * *Вышли они из дерева прямо у дома, снаружи уже стемнело. Домовой тут же рванул к крыльцу, на котором сидела, склонив голову, кикимора.
— Что стряслось, чего ты там делала? — Мокша не отвечала. — Чего молчишь-то? Эй! Пафнутий потормошил кикимору за плечо.
Та долго не шевелилась, потом медленно подняла голову и уставилась на домового.
— Ну, что смотришь, отвечай!
— Ее больше нет.
— Кого нет!
— Ее.
— Тьфу ты! Как немой с глухим разговариваю, — стал злиться Пафнутий.
— Кого ее нету? Ночницы?
— Да, — Мокша все также пристально смотрела на домового.
— И куда она делась?
— Туда.
— Сейчас как надаю по щам! Что случилось, куда делась?
— Встретила ее в лесу. Сцепились, поваляла она меня немного, потом я ее в болото столкнула, она в грязище увязла, а я еще сверху добавила, — кикимора отвечала медленно, монотонно, растягивая слова.
— Засосала ее трясина, замуровала намертво — не выберется. Одной гадостью больше у меня в болоте.
— Ты не поранилась, сильно она тебя помяла? Ой, да что ж это я. Устала-то вон как, еле языком ворочаешь. Пойдем чаю попьем. Праздник-то какой у нас! Избавились от этой ведьмы. Ты теперь Андрейке что мамка вторая, жизнь ему спасла. Вставай, пошли, — домовой вошел в дом, следом за ним медленно поднялась кикимора, но внутрь не пошла, а встала как вкопанная на пороге, не двигаясь.
— Ну что ты как неродная? Заходи в дом, не бойся, все уже спят, — позвал Пафнутий откуда-то из темноты. Мокша вышла из оцепенения, перешагнула через порог. Пафнутий уже хлопотал за печкой: кипятил чайник, гремел кружками, напевая себе под нос. Кикимора не торопилась. Медленно прошлась по дому, оглядывая все как в первый раз, зачем-то водила руками у окон, дверей, временами передергиваясь, и вообще вела себя очень странно. «Наверное, сильно ее эта ведьма приложила», — думал домовой, тихо сочувствуя и жалея, что не смог оказаться рядом в нужный момент и помочь, а прохлаждался вместо этого с лешим внутрях леса и дивился, какие все вокруг черно-белые. Мокша тем временем подошла к кровати Степана, постояла над ним, потом постояла у Олеси и двинулась к колыбели. Пафнутий тихо наблюдал за ней из-за печки. Что-то его настораживало, что-то было не так, не срасталось. «Соскучилась, наверное, после такого. Переосмыслила много. Ходит теперь, смотрит на мир новыми глазами», — думал Пафнутий.
* * *Путята бежал по лесу, скрипя коленями и порой спотыкаясь. Спешил найти место, где столкнулись кикимора с ночницей. Он слышал, что сказала Мокша, помнил, о чем сообщил лес. В том и другом понятного было мало. Деревья говорили о встрече у Черного леса, кикимора — про болото, а оно от границы со скверной ой как далеко. Лес врать не может, да и у болота никаких следов нет — леший уже проверил. Пафнутий что — тюха-матюха, уши развесил, а Мокша ведь что-то недоговаривает, скрывает. Эх, знать бы точно, где все произошло — перенесся бы туда сразу, не метался бы теперь по всему лесу. Наконец он нашел, что искал. Как раз у Черного леса. На земле темнел выжженный черный круг, от которого разило злобой и гнилью чуть не за версту. Путята поморщился. Он знал этот запах. Будто все вокруг отмирает и распадается. Такой же был у леса, когда его стала пожирать тля и скверна. Еще издали Черный лес почуял его, заскрипел корнями, в чаще кто-то заворочался, застонал. Внутри у лешего защемило. Снова напомнило о себе чувство потери. Путята постоял немного, отдышался, погрозил кулаком Черному лесу и занялся тем, зачем пришел. Присел у круга, поводил над ним ладонью. Взял горсть земли, пересыпал из руки в руку, пошептал что-то, поднес открытую ладонь к лицу и сдул с нее пыль. Воздух вокруг заискрился, пыль не осела, а осталась в воздухе, переливаясь разными цветами. Все это светопреставление покружило немного, а потом оформилось в картинку и показало лешему, что произошло здесь между Мокшей и ночницей.
* * *Пафнутий забеспокоился еще больше. Мокша уж слишком долго стояла у люльки с Андрейкой, странно наклонившись, и не откликалась. Домовой подошел, позвал, похлопал по спине — кикимора нервно дернула плечом, но не обернулась. Тогда Пафнутий наклонился к ней — и отпрянул в ужасе. Лицо Мокши было перекошено, рот раззявлен, а из него, извиваясь, к ребенку тянулись тонкие, черные жгутики. Присасываясь, точно пиявки, они начинали светиться — видно, вытягивали жизнь. Домовой кинулся на кикимору, сбил с ног и повалил на пол. Мокша завизжала не своим голосом.
— Что визжишь, будто кишки лезут? Побудишь всех! — Пафнутий заткнул кикиморе рот ладонью и стал оглядываться. Хозяева на шум даже не пошевелились. Только сейчас домовой заметил, что вокруг Олеси со Степаном собралось какое-то зеленое марево.
— Что ты с ними сделала, зараза? Отвечай! Домовой заглянул в глаза Мокши и оторопел. Изнутри кикиморы на него пялились черные бездонные буркала ночницы.
