Наталья Суханова - Многоэтажная планета
— Прелесть! — громко заявила она. — Это похоже на праздник! Будто цветные шарики пляшут!
И сама сделала какое-то невероятное па.
— Анечка, но ведь это же танец! Как он называется?
— Это называется «прошляпили — не сработали», — взорвался молчавший до этого Сергеев.
— Заблудятся? Пропадут? — растерянно спросила Аня.
— Не должны бы — у них хорошая память, — неуверенно возразил Козмиди, поглаживая свои седоватые волосы.
Однако роботы поплясали, поплясали — и вовсе отключились. Напрасно к ним взывали корабельные автоматы. Сергей Сергеевич сидел мрачнее тучи. Михеич сморщился всеми своими морщинами.
— В таком поле пропасть несложно, — сказал примирительно Маазик.
Он, конечно, имел в виду физическое поле. Но Тихая поняла по-своему.
— Поле как поле, — сказала она непримиримо. — Вернее не поле, а лес… А может, море… Обыкновенное, хлюидусовское. А вот техники — безмозглые, — постучала она по голове и выразительно посмотрела на Сергеева. — Вот, любуйтесь теперь — тычутся ваши роботы, как котята безнюхие (она так и сказала: не «слепые», а «безнюхие»)… Так котята хоть маткяуют, а ваши кругляшата и корабль не унюхают! Говорила там: мастерите нос кругляшатам — так вам все хихоньки! Я ухожу. Смотреть тут больше нечего — в мозги себе лучше загляните!
Не стал и других задерживать Михеич — велел разойтись и подумать, а потом собраться на совещание.
Подумать о чем? Что делать с роботами? Или как вообще дальше быть? Аня думала обо всем сразу.
На совещании Сергеев предложил роботов немедленно возвратить.
— Если их долго продержать на Флюидусе, — сказал он, — то как бы выбраковывать не пришлось.
— Это бывает, — тут же вмешалась Тихая. — И коров тоже выбраковывают, ежели они молока не дают. И лошадь — коли копыта истерлись. А собак, слыхала, списывают, когда у них нюх пропал. Этих кругляшат тоже можно списать…
— Ни за понюх, — сказал Володин и хмыкнул то ли одобрительно, то ли насмешливо.
— Но лучше бы списать инженеров, которые их без нюхала отпустили, — невозмутимо закончила свою мысль Тихая.
Хотя люди и были подавлены неудачей с роботами, но тут дружно расхохотались — все, кроме Сергеева, который все же был обижен.
— Надо готовиться к высадке на Флюидус людей, — неожиданно сказал Михеич. — С учетом всех полученных данных будем готовить капсулу. С завтрашнего дня, кроме обычных нагрузок, — ежедневный тренаж по запахам. И прислушивайтесь к Тихой — Тихая будет в этой части нашим глазным тренером.
Нужно было видеть лица присутствующих, когда он сказал это. Одна Тихая осталась невозмутима, словно всю жизнь только и делала, что тренировала участников планетных экспедиций!
Бабоныка не выдержала:
— Я понимаю: дисциплина и так далее… выработка совместности в этих самых сверхусловиях… Но насчет моей соседки… то есть коллеги… то есть старухи, попросту говоря… Тихую я имею в виду… Это уже слишком!
— Иди обрабатывай свои цифири, — проворчала Тихая. — Только на это твоего тощего носа и хватит. Носы, тоже мне! Кого в экспедиции посылают, прости мою душу грешную!
— Ну, честно говоря, — поддержал все же Бабоныку, хотя и шутливо, Козмиди, — характер у коллеги Тихой в самом деле тяжеловатый.
— Зато у тебя слишком легкий, — тут же нашлась Тихая.
Многие улыбались. Улыбался и Михеич. Но закончил сурово:
— Приступайте к работе!
***«Одоротренад»[2] — так назывались эти мучительные занятия под руководством Тихой. Ох уж и гоняла она всех и каждого! Только Сергей Сергеевич и спасал с его анекдотами.
Выработка нюха шла медленно. Все гадали, как же это Михеич выйдет из положения, — все сроки экспедиции могут пройти, пока Тихая хоть чему-нибудь их научит.
А Михеич вдруг распорядился:
— Назавтра в девять ноль-ноль по бортовому времени пробная высадка на Флюидус. Состав экспедиции — я, Сергеев и Тихая.
Вот так: начальник экспедиции, штурман-инженер и старуха с плохим характером, но редким нюхом!
В день высадки оставшиеся на корабле собрались у обзорного экрана. Хоть и смутно, но все же было видно и капсулу, и фигурки в скафандрах: зеленом, оранжевом и сером. Аня еще подумала, до чего все странно на Флюидусе: на Земле самым заметным был бы оранжевый скафандр, здесь же ярче всех оказался серый.
Временами становилось совсем хорошо видно. Один раз даже крупно приблизилось стекло гермошлема Тихой с кривощеким от неизменной конфеты лицом. Можно было разобрать фразы Михеича: «Все в порядке», «Продолжаем». Так что изображение было, голоса — были. Но уж чего было поистине много, так это запахов.
— Помнишь сказку Андерсена «Свинопас»? — шепотом спросила Аню Заряна. — Мы сейчас похожи на фрейлин над волшебным горшочком, из которого доносятся запахи всех кухонь Флюидуса.
Потом голоса стали неразборчивы, изображение пошло зигзагами, а было там как раз что-то интересное, потому что Тихая тыкала рукой в чащобу, а Михеич и Сергеев лезли по стволам в ту сторону — Михеич вроде бы даже быстрее и ловчее молодого Сергеева.
Вернулись они уже к вечеру, и оказалось: в то время как на экране изображение пошло зигзагами, была в районе экспедиции электромагнитная встряска, а Тихая якобы видела живое существо. Это и все, что успел сообщить Михеич, потому что ими сразу же занялись Заряна и врач-робот по прозвищу Кузя.
Утром, когда наконец собрались вместе, Тихая подтвердила:
— Видела. Чуяла.
А Михеич и Сергеев ничего не видели, хотя находились рядом.
Сергеев даже сказал, кашлянув:
— Позвольте мне все-таки усомниться.
Верила ли Тихой Аня? То верила, то не верила. А так заманчиво было поверить! Не говоря уж о том, как замечательно было бы впервые вне Земли обнаружить животных, Аня еще и за честь своих старушек болела. Эх, если бы Тихая говорила пограмотнее, покультурнее! Но она держалась так, словно совершенно не интересовалась, верят ли ей. И твердила свое, баснословное — что видела не кого-нибудь, а «черта, дьявола, сатану»!
Михеич и Козмиди дотошно расспрашивали, почему она говорит «дьявол», почему — «сатана»? Козмиди даже не шутил при этом.
— Потому что он и есть сатана, — отвечала старуха. — Лохматый, глаза — вот такущие, ноги туды-сюды коленками торчат — тьфу, противная гадина, на коленки его смотреть не могу! Горбатый, дьявол, вприсядки ходит, а в глазах — адский огонь! И — роги!
— Какие рога? — тут же быстро переспрашивал Михеич и показывал на экране рога разной формы: козлиные, коровьи, носорожьи.
— Не, не такое — роги взад-вперед ходют.
— Ага, подвижные, — говорил Михеич и кивал Козмиди, чтобы тот рисовал.
— Какого размера животное? — спрашивала Заряна.
— Одно тулово или вместе с руками-ногами? — деловито спрашивала старуха. Аня даже подозревала, что она выгадывает время, чтобы лучше сообразить. — Ну, значит. Тулово поменьше человечьего, ноги подлиньше, а руки покороче будут. Только у него и ноги, как руки.
— Объясните, как это.
Аня подумала, что Тихую хотят поймать, и опередила старуху:
— Да хотя бы как у обезьяны!
Но Тихая оборвала Аню:
— Скажешь тоже — как у обезьяны! У обезьяны лапы в шерсти, а у этого — голые, длинные, противные, с ногтями, да и пальцев поменьше будет, А и ног — может, две, а может и больше. У, дьявол.
— Но у дьявола же только две, — обиженно заметила Аня.
— А ты видала дьявола? Скажи, Михеич, девчонке, пусть не перебивает!
Но когда Тихая сказала задумчиво, что и «одежка» у дьявола есть, Аня невольно фыркнула. Никто, однако, не смеялся. Михеич спросил, какая же «одежка» — что-нибудь вроде лат или кольчуги?
— Не, — покачала головой Тихая. — Длинная пе… — тьфу ты! — пелерина. А точнее сказать, накидка. Или попонка
— А может, крылья?
— Не крылья! Крылья — они, как руки, крылья — они в перьях, а это — сборкою.
— Не такое вот? — рисовал Михеич что-то похожее на дельтоплан или птерозавра.
Тихая посмотрела и согласилась снисходительно:
— Немного смахивает.
Аня вспомнила: однажды ей показывали, как следователи составляют портрет преступника, подвигая на овал лица то одни глаза, то другие, потом так же — нос и рот.
«Верят ли Тихой?» — все не могла она успокоиться.
Об этом и зашел разговор, когда Тихая рассказала все, что видела и помнила.
Маазик сказал задумчиво:
— Если Тихая в самом деле видит «в запахе», она могла разглядеть то, чего не заметили другие. Но не могут все части тела пахнуть одинаково сильно, и поэтому такой портрет может быть очень искаженным.
— Однако ведь и освещено тело бывает по-разному, но мы его воспринимаем верно, целиком, — возразила Заряна.
— Наше восприятие на Земле корректирует многовековой земной опыт.
