Владислав Крапивин - Белый шарик Матроса Вильсона (Сборник)
Стаськин сигнал уже угасал, как угасает крик обессиленного человека. Но Яшка теперь точно знал, где Вильсон. Вскинул над головой, как топор, сомкнутые ладони.
Тонкая — уже слишком тонкая! — импульсная нить, что связывала Яшку с Белым шариком, застонала от перегрузки. Но выдержала. Яшка махнул отяжелевшими руками — плоское пламя рассекающего импульса снесло и отбросило глиняную груду. Медленно упала наружу дощатая дверь…
Огонь взрыва от столкновения паровоза с машиной не погас. Он разгорался, делался разноцветным, превращался в сверкающий день. Стасик лежал навзничь на срезанной с петель двери и видел небо. Половина неба сияла вымытой голубизной, а другая была еще затянута пологом уходящей грозы. На нем таяли остатки радуги. Запах дождя, реки, сырых тополей волной прошел по Стасику. И Стасик решил, что будет лежать вот так — счастливый, свободный — тысячу лет.
Зачавкали шаги. В небе над собой, на границе грозы и синевы, Стасик увидел Яшку. Его голову и плечи. Голова казалась перевернутой, потому что Стасик сам лежал запрокинувшись. Перевернутый Яшка тревожно мигал и вытягивал шею. Шея и плечи были в странном кружевном воротнике. И Стасика обожгла испуганная догадка, что все это — продолжение бреда!
Стасик не то крикнул, не то пискнул, дернулся, сел. Затошнило. Но яркий день не исчез. И Яшка не исчез. Сел на корточки.
— Вильсон! Ты целый?
Нет, не сон. Вот он, Яшка, настоящий. Трясет Стасика, жалобно просит:
— Встань. Я хочу видеть, что ты живой.
Стасик послушно встал. Затоптался на твердых досках.
— А сапоги-то… Яш, они там остались…
Яшка метнулся в будку, вынес сапоги. Стасик толкнул в них ноги. Он чувствовал себя, словно среди дня заснул долгим тяжелым сном и теперь его растолкали. Потер ладонями лицо, потряс головой… День все так же сверкал, умытый ливнем. Обещал смену погоды, тепло. Пускай ненадолго, но возвращалось лето. И Яшка вернулся… Правда, не совсем такой, как раньше. Он, кажется, стал повыше и одет был почему-то как мальчики на картинках в журнале «Нива» у Полины Платоновны.
Стасик спросил:
— А ты… вернулся, чтобы как раньше? Или только чтобы раскопать меня?
— Что с тобой тут случилось? — нервно сказал Яшка.
— Ну, что… Поймали, наколку делать хотели. Во… — Стасик поднял на животе рубашку. — Только не успели. Выскочили радугой полюбоваться, сволочи. А тут… завалило, да?
— Оползень…
— Будто могила, — вздохнул Стасик. — Никто бы никогда не откопал.
— А они-то! Они же, наверно, за лопатами побежали!
— Держи карман… Никто бы не узнал. Если бы не ты… — Стасик вдруг содрогнулся мучительной, как боль, дрожью от всего, что пережил. Теперь уже трудно было разобраться, что случилось по правде, а что страшно привиделось в этой проклятой будке… Но зато Яшка — вот он!
Стасик опять спросил:
— Ты насовсем? Или только…
— Только, — вздохнул Яшка.
Радости поубавилось, но Стасик сказал храбро и спокойно:
— Ну, что же… все равно хорошо. Спасибо тебе, Яшка. — Потом попросил: — Ты не злись, что я тогда… ну, заорал так по-глупому. Это просто чтобы не зареветь…
— Да ладно тебе…
— А ты… — Стасик чуть улыбнулся. — Весь такой красивый. И вроде бы побольше сделался. Что, уже началось Возрастание?
— Нет. Я из тополька… вырос. Прямо здесь.
— Правда… — Стасик увидел, как на Яшкиной шее повыше воротника вздрагивает, приклеившись черенком, свежий листик. Хотел снять его, быстро потянул. Яшка ойкнул — черенок оторвался, и на коже выступила красная капелька. — Прости, — испугался Стасик. — Я не знал…
— Да чепуха. — Яшка промокнул капельку пальцем.
— Залечи, — виновато сказал Стасик. — Ты ведь умеешь.
— Не стоит. Мне теперь знаешь как надо энергию беречь… — Яшка снова ощутил, как болезненной жилкой дрожит импульсная нить. Даже голова кружилась и слабели ноги.
— Да тут ведь совсем чуть-чуть надо, энергии-то, — смущенно сказал Стасик.
— Тут-то чуть-чуть. Зато переброс во что обходится…
Он хотел сказать: «Мне пора уходить, Вильсон. А то будет беда». Но ощущение боли — не своей, Стаськиной — удержало его.
— Что у тебя с ногой?
Болел ожог. До сих пор эта боль была как бы отодвинута, существовала отдельно от Стасика. Но сейчас раскаленный стержень воткнулся в бедро.
— Папиросой… гады… — И Стасик закусил губу.
Яшка быстро сел на корточки. От его ладони пришел тугой успокоительный холодок, растворил в себе ядовитое жжение. Стасик задышал часто и облегченно. И все же сказал с упреком:
— Что ты делаешь! Сам же говорил — беречь энергию надо.
— Ладно уж… — Яшка встал. Под засохшей капелькой крови дергался на горле тонкий сосудик — в ритме натянутой до отказа импульсной нити. Яшка сумрачно спросил: — А если они снова тебя поймают?
— Теперь пусть попробуют… Знаешь, как буду отбиваться!
— Их же много…
— Ну и что! — яростно вскинулся Стасик. — Всех перегрызу!
Яшка осторожно сказал:
— А вот сегодня-то… ведь не отбился.
— Потому что… — Стасик стал смотреть вдоль рельсов. Они сверкали, слепили глаза. — Мне как-то все равно сегодня было. Потому что тебя не было…
— Меня ведь и опять не будет, — еще осторожнее напомнил Яшка.
— Все равно. Теперь уже будет не так. Мне теперь хватит…
— Чего? — прошептал Яшка.
— Ну… как ты пришел сегодня. Я помнить буду…
«На всю жизнь», — хотел добавить он, только постеснялся.
Прощание опять придвинулось вплотную, и они стояли друг перед другом, не зная, что еще сказать. Стасик неловко спросил:
— Ты сейчас опять в тополек превратишься?..
— Сначала я провожу тебя. Хотя бы до лестницы…
Лестница была недалеко. Они поднялись до половины, сели на сырые ступени. Близок уже был вечер, влажный воздух золотился. Небо совсем очистилось, но обрывки радуги все еще висели над заречной далью. Яшка обводил глазами горизонт, деревни с минаретами, изгибы обрывистого берега, похожий на белую крепость монастырь, серо-желтую после дождя реку. Видна была и черная баржа на песчаной полосе… Теперь на баржу ему не надо. Надо только отойти вон туда, на травянистую площадку. Сказать Вильсону, чтобы не ходил следом, а то его зацепит воздушным вихрем… Секунда — и встанет на откосе тополек… И наверно, Стаська не раз будет приходить сюда. Ладно, пусть приходит. Тополек — он не каменная статуя, живой все-таки…
А Стасик не смотрел ни вокруг, ни на Яшку. Сильно согнулся, теребил на сапоге отошедшую резиновую заплатку.
Вот и все. Надо что-то сказать на прощанье, потом встать, шагнуть в сторону… А что, если перетянутая, дрожащая в последнем усилии нить не выдержит, лопнет от первого движения? Потому и страшно двинуться?..
Или все же не потому?
Не поднимая головы, Стасик тихо спросил:
— Тебе не влетит, если ты опоздаешь на Возрастание?
Ни о каком Возрастании теперь не могло быть и речи. Энергии хватит лишь на то, чтобы вернуться. А для Возрастания копить и копить силы. Под укоризненное молчание больших шаров.
Импульсная нить натянулась, как тонкая-тонкая резина. Словно Яшка — тряпичный мячик, вроде тех, что на рынке продают по рублю веселые бабки, а другой конец резинки далеко-далеко, в чьей-то властной и нетерпеливой руке. Только шагнешь — и тугая сила унесет тебя в звездную пирамиду…
Но это — если не медлить. Нить уже на последнем пределе. На сколько минут (нет, секунд) хватит энергии, чтобы удержаться здесь?
А зачем держаться? Зачем они, лишние секунды?
Ласковый земной простор обнимал Яшку на прощанье.
«Пойду я…» — хотел сказать Яшка. И вцепился в ступеньку. И сказал:
— Возьми меня за локоть. Крепче!
— Зачем?
— Возьми!
Стасик испуганно вцепился.
— Яшка, что с тобой? Ты помираешь, что ли?
— Не-а… — Яшка зажмурился. Резко, беспощадно зазвенела темнота. Импульсная нить порвалась, хлестнула Яшку. Так бьет по лицу лопнувшая резина рогатки.
…В тот день в обсерватории «Сфера» было отмечено, что погасла звезда Я-37.
— Когда вы это обнаружили? — спросил у дежурного ассистента научный сотрудник Скицын.
— Двадцать минут назад, Михаил Петрович. Зафиксировали прямо на дисплее.
— Может, барахлит настройка? — спросил Михаил. Четырехмерный межпространственный анализатор, именуемый по привычке телескопом совмещенных граней, не был еще отлажен окончательно, группа «Кристалл-2» колдовала над ним днями и ночами.
— Но нет сигнала и на ленте хроноскопа… — Ассистент словно чувствовал себя виноватым. — Сами взгляните.
— Я будто чуял… — вздохнул Михаил. — Ладно, сделайте запись…
Вечером к нему пришел семиклассник Витька Мохов.
— Миш, все говорят, что Яшка погасла…
— Говорят, — вздохнул Михаил.
