Борис Батыршин - Египетский манускрипт
Вслед за ними к машине побежал знакомый доктору мальчишка. Правда, видел он его только на пропитанных потом простынях, в жару…?
— Здрасте, Андрей Макарыч! — выпалил запыхавшийся Николка — Значит, Оля вас нашла? Ну вот, теперь все будет хорошо, вы ведь вылечите господина лейтенанта? А то его пулей прямо в грудь…
— Конечно, не волнуйся, — успокоил мальчика Каретников. — Вылечим мы его. Вот, только помоги мне…
Николка немедленно полез на заднее сиденье и завозился там.
— А нам только что телеграмму принесли! — проговорил он, вытаскивая из машины здоровенный медицинский кофр. — Олег Иваныч с Ваней завтра приезжают!
Глава девятнадцатая
— Простите, любезный, где мне найти профессора Нейдинга?
Старик-сторож обернулся к репортеру, подслеповато уставился на него и узнал.
— Владимир Лексеич, какими судьбами? Частенько вы к нам захаживаете, да-с…
— А куда ж я денусь, Семён Никитич? — добродушно прогудел в ответ Гиляровский. — Такой уж мой хлеб, что мимо вашей лавочки никак не пройти…
Семён Ефимыч Волков состоял при анатомическом театре медицинского факультета московского университета не менее четверти века и давно уже превратился в факультетскую знаменитость. Профессора обращались к нему вежливо и на «вы», ассистенты боялись, а студенты любили — он помогал им препарировать трупы, и желал это замечательно умело.
— Так где профессор, Семён Ефимыч? — продолжал репортёр. — Он мне сегодня с утра прислал записочку, что какой-то интересный труп на Хитровке подняли; просил заехать.
— А в тиятре, лекция у него, — заспешил Волков. — Пойдемте, Владим Лексеич, провожу…
Нейдинг стоял у анатомического стола, окружённый студентами.
— Итак, молодые люди, осмотр мы с вами завершили. Признаков насильственной смерти, по видимому, нет, однако следует отметить, что на теле имеются многочисленные…
Старик вдруг принялся энергично проталкиваться через толпу будущих медиков.
— Как так, Иван Иванович, — сказал он, — что вы, признаков нет! Посмотрите-ка, ему в «лигаментум-нухе» насыпали![105] — Повернул труп и указал перелом шейного позвонка. — Нет уж, Иван Иванович, не было случая, чтобы с Хитровки присылали не убитых.
Профессор недоумённо взглянул на Волкова, потом на труп, и кивнул.
— Да, признаюсь, не заметил. Спасибо, Семён Ефимыч. А вы, молодые люди, свободны, занятие окончено.
Студенты стали расходиться; сторож же принялся что-то втолковывать профессору, кивая на Гиляровского. Тот сделал учёному мужу ручкой и широко улыбнулся.
— А-а-а, это вы, господин журналист? Вас-то я поджидал. Пойдемте-ка, есть кое-что оч-ч-ень интересное, и как раз по вашей части. Семён Ефимыч, проводите нас с господином Гиляровским…
— Опять с Хитровки трупы привезли, — рассказывал Нейдинг, пока они с репортёром шли по длиннейшему коридору. — И такие, знаете ли, необыкновенные! Нет, тот, что вы сейчас видели, с шеей переломанной — он самый обычный. А вот два других… один — тоже ножом, но так, знаете ли, странно — в сердце, да не под ребра, как обычно — а снизу, через живот, будто убийца лежа бил. И клинок эдакий длинный — в пол-руки…
Гиляровский усмехнулся про себя. Он помнил и этот клинок и необычный удар, о котором говорил Нейдинг.
— А второй, — продолжал профессор, — так и вовсе — две пули в груди! А это, скажу я вам, для Хитровки необычное. Оттуда обычно вот таких же, с ножевыми ранениями везут, или если шея сломана. Удавленники попадаются. Но чтобы из револьвера — редкость!
— А точно из револьвера? — переспросил репортёр. — Новость его заинтересовала.
— Да что я, голубчик, по вашему, ружейную пулю от револьверной не отличу? Обижаете, все-таки 35 лет в военной хирургии… Точно, даже и не сомневайтесь.
Они вошли в низкое помещение морга. Тяжёлый запах был здесь особенно густой; Гиляровский, не впервые посещавший это заведение, скривился, Нейдинг же с Волковым будто ничего и не заметили. Профессор повел гостя не к столам с укрытыми простынями телами, а дальше, в глубину комнаты, к небольшому столику.
— Вот, изволите видеть! — профессор подал репортёру небольшой продолговатый белый предмет. Гиляровский взял; это оказался человеческий зуб.
— Это того, застреленного с Хитровки. — пояснил Нейдинг. — Коллеге Свиридовскому — понадобился препарат[106] нижней челюсти для курсов дантистов, вот он и взял. хм… челюсть новопредставленного. А оказалось — у него вместо трёх зубов вот это!
Гиляровский с недоумением повертел зуб.
— Что-то не пойму, профессор. Зуб как зуб, коренной… Хотя, постойте… а это что?
Белую зубную ткань пересекала тонкая прослойка серого металла.
— Вот! — Торжествующе сказал Нейдинг. Этот зуб — искусственный. Сделан из материала, наподобие фарфора, и металла. Могу вас заверить голубчик — ни я сам, ни коллега Свиридовский ничего подобного отродясь не видели. Мало того — даже и не слыхали о подобных зубных протезах. Вот я и подумал, что убитый — не российский подданный, потому что в наших палестинах подобного сделать никто не мог. Да и в Европе, насколько мне известно, тоже. А иностранец, застреленный на Хитровом рынке — это, согласитесь, необычно. Я пока не стал сообщать полиции, а вот вам дал знать — решил, что вы непременно заинтересуетесь.
— Спасибо, профессор. — с чувством сказал Гиляровский. — это, и вправду, крайне интересно. А скажите, здесь не может быть какой-нибудь ошибки? Или, скажем, совпадения — привёз кто-нибудь из-за границы материал для зубных коронок — и делает себе потихоньку?
— Ни-ни, голубчик, даже и не думайте! — замотал головой Нейдинг. Во первых, это не коронка. Я даже зубным протезом это поостерегся бы назвать — зуб и зуб, только искусственный. И, главное — мы с профессором Свиридовским понятия не имеем, как он вставлен пациенту… то есть убитому. Мы о подобных методах даже не слыхали — поверьте, если кто-нибудь научился бы такое делать, это был бы переворот в стоматологии! Подобные новшества, голубчик, не скрыть.
— Ну, ладно, — кивнул Гиляровский. — Вы, профессор, сказали, что у бедняги во рту таких было три? Может быть, позволите мне один забраться с собой? Обещаю — верну в сохранности.
— Что с вами поделаешь, Владимир Алексеевич! — развёл руками профессор. — Берите, конечно, понимаю…
— И последний вопрос, — сказал репортёр, завертывая зуб в бумажку. — Вы, кажется, упомянули, что этот труп доставили вместе с тем, что было как-то по особенному зарезан? А нельзя ли уточнить — так это или нет?
* * *— Это что, вокзал? — удивилась Вероника. — Экий, право же, сарай!
Извозчик, обернувшись, взглянул на барышню. Коричневое, морщинистое лицо его, похожее на печеное яблоко, сморщилось в усмешке, делая своего владельца удивительно похожим на Врубелевского Пана..
— Так ить, барышня, известное дело — Нижегородский! В Москве самый неказистый из вокзалов. Известное дело, до Николаевского императорского ему — куды-ы-ы ему…
Пролётка выехала на площадь и остановилась. К ней тут же заспешил носильщик — в длинном белом фартуке, с большой оловянной нумерной бляхой.
Стрейкер, сойдя с экипажа подал руку — Вероника благодарно кивнула и, придерживая пальцами ткнь юбки, сошла на землю. За спиной, возле багажной решётки засуетился носильщик. Вещей было немного.
— Прошу вас, mon âme[107], — сказал бельгиец. — Поезд отбывает через час, а нам следует еще подумать о билетах.
Вероника, взяв под руку спутника, проследовала за ним к зданию. Оно и правда походило на изрядных размеров сарай — совсем не то, чего ожидала она, привыкшая к великолепию московских дореволюционных вокзалов.
Здание Нижегородского вокзала[108] ни чем не напоминало ни сказочный теремков Белорусского, ни вычурности Рижского, ни строгой европейской архитектуры Ленинградского. «То есть — Николаевского, поправила себя девушка. Пора привыкать к новым названиям… теперь среди них жить.»
Бельгийца, как и велел Геннадий, доставили в «Ад» и споро затолкали в комнату студента Лопаткина; того не было дома, так что лишних вопросов удалось пока избежать. Дрон походил из угла в угол и отбыл, раздав ценные указания. Олег побежал к соседям по коридору за кипятком (молодой человек еще в прошлый раз освоился с простыми нравами студенческого общежития), а Вероника, которой было поручено собрать на стол вытащила из кармана склянку с белыми таблетками и демонстративно предъявила ее ван дер Стрейкеру. Тот сделал удивленные глаза но смолчал — понял, что скоро и сам все увидит.
И верно. Около пятнадцати минут понадобилось Олегу, чтобы забыться тяжким медикаментозным сном. Устроив его поудобнее на кровати — в конце концов, у бедняги и так будет зверски болеть голова! — девушка повернулась к бельгийцу. Он ждал — с веселым выражением на лице.
