Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 4. Мио, мой Мио! [Мио, мой Мио! Братья Львиное Сердце. Ронья, дочь разбойника. Солнечная Полянка]
И он сжал противника так сильно, что у Борки внутри что-то захрипело.
Но Борка, опомнившись, ударил со всей силы Маттиса головой по носу, разбив его в кровь.
— Экая досада, — сказал Борка, — что придется попортить тебе рыло, — и нанес удар по носу во второй раз. — Ведь ты и без того страшила.
Потом он с силой дернул Маттиса за ухо, сказав:
— Два уха тебе, поди, нужнее, чем одно, — и рванул ухо во второй раз, надорвав его.
Но тут он потерял равновесие, и Маттис в ту же секунду опрокинул его и надавил своим железным кулаком на лицо Борки с такой силой, что оно стало еще более приплюснутым.
— До чего же мне жаль! — сказал Маттис. — Но придется отделать тебя так, что Ундис будет реветь каждый раз, когда увидит тебя при свете дня!
Он снова ткнул Борку кулаком в лицо, но тот ухитрился укусить его за руку. Маттис взвыл и пытался отнять руку, но Борка держал ее зубами, пока не запыхался. Потом он выплюнул Маттису в лицо кусок кожи, крикнув:
— Отнеси ее домой своей кошке!
Борка сильно пыхтел, потому что Маттис навалился на него всей своей тяжестью. Вскоре стало ясно, что, несмотря на свои крепкие зубы, по силе Борка не мог равняться с Маттисом.
Когда поединок был окончен, хёвдинг Маттис стоял с окровавленным лицом, остатки рубашки в виде ленточек болтались вокруг его тела.
Борка был тяжко избит. Казалось, он вот-вот заплачет. И Маттис обратился к нему со словами утешения:
— Брат Борка, с этой минуты мы с тобой братья. Звание и честь хёвдинга ты сохранишь до смерти и своими людьми можешь распоряжаться сам. Однако не забывай, что Маттис самый могущественный хёвдинг во всех горах и лесах, и мое слово впредь для тебя закон!
Борка молча кивнул, говорить ему сейчас не больно хотелось.
И в тот же вечер Маттис устроил в каменном зале пир для всех разбойников Маттисборгена, как для своих людей, так и для людей Борки. Богатый был пир, столы ломились от яств, и пиво лилось рекой.
В этот вечер Маттис и Борка в самом деле подружились и стали братьями. Они сидели рядом за длинным столом и, то плача, то смеясь, вспоминали свое детство, когда они вместе гоняли крыс в старом свинарнике. Да, много приятного вспомнили они в этот вечер. Разбойники слушали их с удовольствием, прерывая рассказы своих хёвдингов громовым хохотом. Даже Бирк и Ронья, сидевшие в конце стола, слушали их с интересом. Их звонкий смех перекрывал грубые голоса разбойников, лаская уши Маттиса и Борки. Слишком долго не слышно было смеха Роньи и Бирка в Маттисборгене, и отцы их еще не успели привыкнуть к счастью, что дети вернулись домой! И потому их смех звучал в ушах Маттиса и Борки сладчайшей музыкой и вызывал все новые воспоминания о проделках собственного отрочества.
Внезапно Маттис сказал:
— Не печалься, Борка, что тебе не повезло сегодня. Настанут для рода Борки и лучшие времена. Думается мне, твой сын будет хёвдингом, когда нас не станет. Моя-то деваха нипочем не желает им быть, а уж коли она говорит «нет», значит, ни за что не согласится, это у нее от матери.
Борку эти слова несказанно обрадовали. Но Ронья крикнула отцу:
— И ты думаешь, что Бирк захочет быть разбойничьим хёвдингом?
— Ясное дело, захочет, — уверенно сказал Борка.
И тут Бирк вышел на середину зала, чтобы все могли его видеть. Он поднял правую руку и дал священную клятву в том, что никогда не станет разбойником, что бы с ним ни случилось.
В зале наступила мрачная тишина. У Борки на глазах выступили слезы. Как мог его сын так опозорить его род! Но Маттис принялся утешать его:
— Я уже с этим смирился, и ты свыкнешься! Такие нынче пошли дети. Что хотят, то и творят. Нам тут остается лишь смириться, хоть и нелегкое это дело!
Оба они долго сидели, погруженные в мрачные мысли о будущем, когда славные дела рода Маттиса и рода Борки станут лишь сагой и быстро забудутся.
Но постепенно они снова принялись вспоминать о крысиной охоте в свинарнике и решили веселиться, несмотря на огорчения, которые им доставляют дети. А разбойники, чтобы развеять уныние, грянули удалые песни и пустились в пляс. Стараясь переплясать друг друга, они бешено кружились и скакали так, что только половицы трещали. Ронья и Бирк тоже не могли усидеть на месте, и Ронья принялась обучать Бирка забавным прыжкам и коленцам.
Все это время Лувис и Ундис сидели в отдельном покое. Они ели, пили и беседовали. Почти обо всем они думали по-разному и сошлись лишь в одном: до чего же хорошо дать иной раз ушам отдохнуть и не слушать ни единого словечка из уст мужланов.
А в каменном зале продолжался пир. До тех пор, пока Пер Лысуха вдруг не рухнул на пол от усталости. День этот для старика был веселым и радостным, но под конец силы его иссякли, и Ронья помогла ему добраться до спальной каморы. Тут он, обессиленный, но довольный, повалился на постель, и Ронья укутала его хорошенько меховым одеялом.
— Мое старое сердце успокоилось, — сказал Пер Лысуха, — оттого, что ни ты, ни Бирк не желаете разбойничать. В прежние времена это было распрекрасное дело, не стану кривить душой. А нынче не успеешь опомниться, как тебя повесят.
— К тому же люди кричат и плачут, когда у них отнимают их добро, — добавила Ронья. — а этого я никогда не смогла бы вынести.
— Это уж точно, дитя мое, этого ты вынести никак не смогла бы. А теперь я поведаю тебе одну маленькую тайну, коли ты обещаешь мне не выдавать ее никому.
И Ронья обещала.
Тогда Пер взял ее маленькие теплые руки в свои холодные, чтобы согреть их, и рассказал ей:
— Послушай, моя радость. Когда я был молод и обретался все время в лесу, как и ты, спас я однажды жизнь одному крошечному серому карлику, за которым охотились виттры. Ясно, что серые карлики дрянь, но этот был не похож на остальных. После я с трудом отделался от него. Он во что бы то ни стало хотел дать мне… ах, никак Маттис пришел…
В дверях стоял Маттис, желавший узнать, куда подевалась Ронья. Праздник кончился, и пришло время петь Волчью песнь.
— Сперва я хочу дослушать сказку до конца, — сказала Ронья.
И покуда Маттис упрямо стоял и ждал, Пер Лысуха прошептал ей эту историю до конца.
— Вот здорово! — воскликнула Ронья, узнав, чем закончилось дело.
Наступила ночь. Вскоре весь Маттисборген, все его закоренелые разбойники уснули. Но Маттис, лежа на постели, не переставая охал и стонал. Лувис омыла ему раны и синяки, но это не помогло. Все его тело отчаянно ныло и болело. Он не мог сомкнуть глаз, и ему было досадно, что Лувис спала себе спокойным сном. Под конец он разбудил ее.
— У меня все болит, — сказал он. — Одно утешение, что этому чертову Борке, поди, куда хуже!
Лувис повернулась к стене.
— Ох уж эти мужики! — сказала она и тут же уснула.
18
— Нечего было старикам сидеть и мерзнуть, глазея на «звериную схватку», — строго сказала Лувис наутро.
Пера лихорадило, все тело у него ныло так, что он не захотел вставать с постели.
— Не все ли равно мне, лежать не двигаясь или сидеть как вкопанному! — сказал он.
Маттис каждый день заглядывал к нему в камору, чтобы рассказать, как идут теперь разбойничьи дела. Маттис был доволен. Борка ведет себя как и подобает ему, и голоса не поднимает. Толковый он парень, по правде говоря. Теперь они вместе обделывают одно дельце за другим. Кнехтов фогда они дурят так, что только душа радуется, и скоро весь лес очистится от этих болванов. В этом Маттис был твердо уверен.
— Ну, ну, не хвались, идучи на рать, — бормотал ему в ответ Пер Лысуха, но Маттис его не слушал. Да и недосуг ему было выслушивать старика.
— Ах ты, доходяга! — ласково восклицал он, похлопывая Пера. — Нарасти хоть немного мяса на костях, чтобы они могли держать тебя!
И Лувис старалась как могла поставить его на ноги. Она приносила ему для подкрепления горячий суп и его любимые лакомства.
— Поешь супа, согрейся, — говорила она.
Но даже огненный суп не мог изгнать холод из тела Пера, и это огорчало Лувис.
— Давай перенесем Пера в каменный зал и согреем его, — сказала она.
И сильные руки Маттиса перенесли Пера из одинокой каморы. Теперь он спал рядом с Маттисом, а Лувис делила постель с Роньей.
— Наконец-то я, старая ледяшка, чуть-чуть оттаял, — говорил Пер.
Маттис был горяч, как печка, и Пер Лысуха, прильнув к нему, словно дитя к матери, пытался согреться и утешиться.
— Не толкайся, лежи смирно, — говорил ему Маттис, но Пер все равно льнул к нему.
Наутро он ни за что не пожелал переселяться в свою камору. В этой постели ему лежать нравилось больше. Здесь он мог видеть, как Лувис день-деньской хлопотала по хозяйству, здесь по вечерам собирались разбойники и хвастались своими подвигами, сюда приходила Ронья и рассказывала, что они с Бирком видели в лесу. Пер был доволен.
