Сильвана Мари - Последний орк
Он ушел уверенный и счастливый, окруженный морскими орлами, и пришел обратно в мрачном отчаянии.
Два папы, которых он привел с собой, были ранены и рассказывали что-то ужасное: что их дети находились в каком-то месте, где лишь стена защищала от тех, кто хотел их убить. А те, кто хотел их убить, радовались бы и танцевали после того, как убили бы их.
Эрброу снова была в отчаянии.
Сначала все громко говорили друг с другом. Когда они не говорили, то стояли со скрещенными на груди руками, смотрели в землю и качали головами. Никто не говорил с ней, и ей пришлось пытаться понять все по их лицам и обрывкам слов.
Она поняла, что дети находились в опасности и ее папа должен был уйти. Другие два папы были не из их селения, а из того далекого страшного места, где находились их дети, о которых они все время рассказывали. Один из пап, тот, что покруглее, с раной на плече, постоянно повторял: «Что правда, то правда», а другой, который подлиннее, с раной на ноге, говорил: «Это знают даже дети». Эрброу не помнила, какие дети были у одного, какие — у другого, потому что путала их. Одна из дочерей, Далия, была уже большой и сама была мамой, еще был Джоери, самый маленький, примерно ее возраста, а между ними — еще дети: девочка с косами, мальчик с пращой, еще один, у которого вечно текло из носа…
Эрброу не хотела, чтобы ее папа уходил. Изо всех сил она желала, чтобы он остался.
И в то же время хотела, чтобы он пошел туда. Она не желала, чтобы все эти дети остались в том ужасном месте и ее папа им не помог.
Ангкеель жил теперь на вершине скалы, далеко от нее. Она иногда видела его, когда солнце ярко освещало орлиное плато на скалах, где он смешно и неуклюже пытался взлететь, падая в кустарник у края обрыва.
В маме снова появился страх. Она вся сжалась внутри, как закрытая ракушка, и ничего никому не говорила.
В маме был страх, но все равно Эрброу нравилось сидеть у нее на руках, потому что она слышала не только мамино сердце.
Она слышала братиков.
Двух братиков.
Теперь, когда они подросли, она хорошо различала их.
Одно сердечко было большим, оно билось сильно и спокойно, а второе, поменьше, стучало часто, но слабо. Эрброу только не понимала, к чему этот смешной обман: Гале ее мама сказала, что ждала ребенка, а ведь на самом деле детей было двое.
Мужчины взялись за лопаты и вырыли под водопадом проход. Они говорили, что уже второй раз прорывали эту дорогу и что на этот раз работалось намного легче и быстрее. По новой дороге могли свободно пройти и лошади, потому что две из них должны были отправиться вместе с ее папой.
Папа провел целый день и целую ночь, держа ее на руках, он рассказывал сказки и пел ей песни. Потом он исчез, как-то вдруг, неожиданно — она проснулась ранним утром, а его уже не было. Все спрашивали, почему папа ушел ночью, ни с кем не попрощавшись, и тут Крешо нашел ответ: папа увел с собой Человека Ненависти. Он мог сделать это только ночью, когда никто не смог бы отговорить его от такого глупого и опасного выбора. Никто не понял, что этим он спас Эрброу: ее папа не хотел оставлять Человека Ненависти рядом с ней, Эрброу, потому что папа уже понял, что этот человек хотел ей зла. Но он ничего не сказал маме, потому что мама, узнав обо всем этом, просто-напросто стерла бы Человека Ненависти с лица земли, а папа не хотел, чтобы кого-нибудь убили, пусть даже плохого человека, и тем более не хотел, чтобы это сделала ее мама.
Мамин страх стал тверже, чем камень, и она закрылась еще больше.
Эрброу тоже было страшно. Если бы мама взяла ее на руки, то страх немножко растаял бы от биения сердечек братиков, но мама лишь сидела на большом камне, согнувшись и обхватив голову руками. Эрброу прижималась к ее ногам, но там братиков не было слышно.
Глава девятнадцатая
Йорш оперся на коня и посмотрел вниз, на берег и селение в первых лучах зари.
Его коня, молодого гнедого жеребца, первого сына Пятнышка и Молнии, звали Энстриил, что на древнем языке эльфов означало «быстрый». Морон с трудом ковылял впереди. Йорш взглянул на него. Они не могли дать ему лошадь, потому что Морон не только не умел ездить верхом, но и боялся лошадей и всей душой их ненавидел, на что умные животные отвечали ему тем же.
Йорш не желал покидать свою жену и дочь — и все-таки отправился в путь. Всем сердцем он стремился быть рядом с ними — и все-таки отдалялся все больше. Из всех вещей в мире, которых он меньше всего желал, самой несовместимой с его характером была необходимость сражаться — и все-таки он шел на войну и тащил за собой человека, которого ему меньше всего хотелось видеть рядом.
Свобода — это не возможность делать то, что хочешь, а способность принять на себя ответственность за весь мир. Так было написано в какой-то книге. Йорш не помнил ее автора и спрашивал себя, говорил ли тот просто так или ему тоже пришлось внезапно оставить любимую жену и ненаглядную дочку, чтобы встретить смерть где-то далеко от дома, зная, что никому никогда не придет в голову сказать ему спасибо.
Конь начал щипать траву.
— Другого выбора нет, — пробормотал Йорш.
Конь продолжал спокойно пастись. Йорш покачал головой.
Он не мог оставить Морона рядом с Эрброу. Тот ненавидел ее. Для Эрброу ненависть была страданием: девочка чувствовала ее, как живую рану.
Рано или поздно Морон сделал бы с ней что-то, и это что-то наверняка было бы ужасным.
Йорш не мог наказать его — пока Морон не совершил очевидного преступления. Несмотря на все отвращение, которое вызывал этот тип, до сих пор его не в чем было обвинить. Кроме того, судьбу не предугадаешь: откуда ему знать, причинил бы Морон какое-то зло Эрброу на самом деле? Это было лишь предположение.
Другое предположение состояло в том, что вдали от моря и от селения Морон мог найти жизнь, которая была бы ему больше по вкусу.
Он мог пойти в старшины, если ему так нравилась эта идея, или занять место деревенского дурака, к чему он также имел завидные способности. Что угодно было бы лучше, чем торчать на берегу, который он ненавидел всей душой, заниматься работой, которую не переносил, жить среди людей, которым желал смерти.
Они продолжили подъем. За Йоршем поднимались, хромая, Мелилото и Палладио, подгонявшие Гальдфурта, Сильного, третьего сына Пятнышка и Молнии. Бывшие стражники вслед за Йоршем покинули селение. Старая тропа, выкопанная и вырубленная в скале, кое-где почти исчезла, но в основном сохранилась. Пройти самому и провести за собой двоих мужчин было возможно, но для лошадей в некоторых местах пришлось заново прорывать дорогу.
За те немногие дни, что Мелилото и Палладио пробыли в Эрброу, пока заживали их раны и Йорш собирался в дорогу, они рассказали, как орки заняли равнину Варила и окружили город.
Они упомянули некоего Ранкстрайла, капитана наемников на службе города Далигара, и поведали, что вот уже несколько лет тот сражался с орками, держа их на почтительном расстоянии от Изведанных земель.
Ранкстрайл был родом из Варила.
— Именно из Варила? — переспросил Йорш.
Сведения заинтересовали его. Первое правило воина гласило: «Найди себе хорошего союзника». Золотое правило не желающего сражаться воина гласило: «Найди себе хорошего союзника и, как только появится возможность, оставь его решать задачу, а сам возвращайся домой». Этого правила Йорш не нашел ни в одном трактате о стратегии и военном искусстве, но иногда на него находило интуитивное озарение.
Оба бывших стражника горячо подтвердили сказанное. Капитан, как и большинство наемников, был родом из Внешнего кольца города Варила, места, где жили и они. В отличие от Далигара, который был Городом-Дикобразом и оставлял беженцев умирать за своими воротами, Варил принимал всех без исключения. Потом из них выжимали все соки налогами, что правда, то правда, но хотя бы впускали в город и позволяли в нем жить. Они знали и семью капитана. Его отец был хорошим человеком, а сестра, Вспышка, работала прачкой и уже вошла в тот возраст, когда пора искать мужа. Был у капитана и младший брат, но они не помнили его имени.
Капитан никогда не знал поражения.
Ходили слухи, будто он находил следы там, где ничего не было, будто определял передвижение врага по полету птиц. Он был молчалив, как змея, никогда не ошибался в атаке, казалось, знал заранее, откуда появится враг.
Он сражался и разбивал все более крупные орды орков, одну за другой, год за годом, пока однажды, ранним утром последнего февральского дня, перед ним не оказалась не обычная толпа солдатни, а настоящая, хорошо организованная, имевшая пехоту, кавалерию и катапульты армия, какой не видели со времен покойного Ардуина.
Капитану пришлось отдать приказ отступить перед этим нашествием. И это было именно отступление, а не бегство, и о нем рассказывали, как о легендарном подвиге. Ранкстрайл не оставил позади ни одного человека. Он не давал оркам продвигаться вперед, пока все фермы не были оставлены. Все мужчины были призваны на службу. Капитан забрал с собой, в безопасность, стариков, женщин и детей. Он приказал сжечь фруктовые сады, уничтожить уже собранный урожай, перерезать скот и увел за собой всех представителей Народа Людей до последнего. Его армия, замедленная тяжелыми телегами крестьян, была окружена у Расколотой горы, но Ранкстрайл со своими солдатами прорвал окружение. Их снова окружили на болотах Силарии, потом еще раз в Золотых лесах, но они смело прорывались каждый раз, пока орки не настигли их в конце концов на равнине Варила.
