С. Гроув - Смертельный туман
И они шли за этой звездой.
Тропы через пустыню нагревались и остывали день ото дня. Падал дождь, прояснялось небо. Мимо проносились конные торговцы, они бежали прочь, словно встретив зачумленных. Пустыню сменили горы, и странные животные стали их спутниками. Рослые, молчаливые, одетые серо-белым мехом, они излучали доброту и упорство, проникавшие даже сквозь сплошную пелену горя. Сперва эти создания просто шли рядом. Потом подняли Минну и Бронсона и понесли на руках. Супругов передавали от одной стаи к другой, существа переговаривались без слов, топая ногами по земле. Их доброта медленно оказывала свое воздействие, просачиваясь даже в одурманенные рассудки Минны и Бронсона: тепло… убежище… меховые одежды и обувь, негромкое гудение ночных голосов, помогавшее хоть как-то уснуть…
Так проходили годы. Горы сменились холмистыми предгорьями, равнины – безбрежными льдами. У границы льдов добрые существа неохотно покинули подопечных.
Минна и Бронсон долго еще чувствовали вибрации, распространявшиеся в земле: это подавали весть их друзья. Смысл посланий был темен, но само присутствие существ вдалеке помогало усталым путникам продержаться еще немного. Потом все затихло, а мир сделался зеленым тоннелем. Они наконец ощутили близость места, куда стремились. Оттуда шел звук. Негромкий и непрестанный зов, твердивший их имена.
– София, – сказал кто-то.
Она воспротивилась. Она не хотела, чтобы ее отрывали от воспоминаний. Она жаждала пересмотреть их все до единого. А потом снова…
– Ты их увидишь, – пообещал другой голос. – Еще будет время.
София смутилась. Она ведь ничего не говорила… или? Она поняла, что ее глаза были плотно зажмурены. Поколебалась – и решила открыть их. Она стояла, привалившись спиной к стене убежища. Руки прижимались к узловатым древесным стволам.
А перед нею стояли Минна и Бронсон.
София потеряла дар речи.
– Это вы? Это на самом деле вы?.. – наконец прошептала она.
Минна улыбнулась, сияющими глазами вглядываясь в ее лицо. Потянулась к дочери, спохватилась, медленно отвела руку. Тогда София увидела, что сквозь фигуры родителей виднелись кирпично-красные стволы. Минна и Бронсон таяли перед глазами.
– Это вправду мы, – тихо сказала Минна.
– Мы ждали, сколько могли, – проговорил Бронсон. Его голос прервался. – Этого достаточно.
София не могла на них насмотреться. Это не игра воображения. Такого не придумаешь: лица родителей были изборождены временем и долгими лишениями. Волосы Минны подернула седина. Борода Бронсона побелела у рта, по шее пролег длинный шрам. На обоих была странная одежда из мягкой кожи, облегавшей тела. Она казалась порождением иного мира. Софию вдруг посетило чувство предательства. «Они изменились, – подумалось ей. – Изменились без меня!»
– Как? – спросила она. – Как возможно, что вы здесь?
– Мы пришли сюда, – сказал Бронсон. – Пропутешествовали из Папских государств. Через Срединные пути и России, потом перешейком суши – в Доисторические Снега. И наконец попали на Новый Запад. В эту долину.
– Ты видела отрывки нашего путешествия, – добавила Минна. – Это было темное время, и наши воспоминания о нем ненамного ясней, чем то, что видела ты.
– Но почему именно здесь? – спросила София, не в силах заставить себя задать самый главный вопрос.
– Нас звали сюда, – сказал Бронсон.
– Наши сердца вели нас в Бостон, – призналась Минна. – Думаю, все эти годы каждый наш шаг был направлен туда. В Бостон, к тебе. Но потом зазвучал зов…
– Здесь нам обещали целостность. Окончание той, с позволения сказать, жизни, в которой мы пытались лишь выжить.
– Но кто вас позвал? – спросила София и тут же догадалась: – Древний!
– Да, – сказала Минна. – Мы пришли сюда, в рощу, потому что нас звали. – Она указала на два сросшихся дерева. – Эта роща, место, где ты стоишь… Здесь зарождается новый мир. – Она ласково улыбнулась. – И творим его мы. Не только мы – все, кто оказался изглажен.
Изглаженные…
– Значит, древний исцеляет лакрим? – выдохнула София.
– Он делает намного больше, – сказала ее мать. – Да, он исцеляет лакрим. Но, делая это, он дает ответ горю, тяготящему и терзающему лакрим. Ответ войне вроде той, что едва не уничтожила долину.
– Эта роща, – с сияющими глазами проговорил Бронсон, – есть ответ даже самому Разделению.
– Разделению?.. – не в силах уразуметь, спросила София.
– Это был великий конфликт, вспыхнувший, когда климы столкнулись с вероятностью вымирания. Возможно, сами они понимают, что происходит, но нам этого пока не дано. Причина скрыта от нас. Древние, как ты их называешь, не смогли прийти к единому мнению, как им избежать гибели. Результатом расхождения во мнениях и стало Разделение. Вместо одного решения – много различных. Разделение и породило мир, где древние живут в разных временах, в различных эпохах. Есть, однако, надежда, что несогласию приходит конец. Мы полагаем, что это место предотвратит любые Разделения в будущем.
– Каким образом? – по-прежнему недоумевала София.
– Здесь спрятанное выводится на поверхность. Здесь прошлое будет всегда видимо настоящему. С тем переизбытком воспоминаний, которым наделены мы, изглаженные, возможно создать место, целиком сотканное из воспоминаний. Сейчас это всего лишь роща, но целые эпохи постепенно изменят свою природу: воспоминания составят самое их существо.
– Что ты имеешь в виду? Как это – самое существо?
– А вот что, – ответил Бронсон. – Каждая травинка, каждый камень, каждая капелька воды будут хранить память о том, частью чего они когда-то являлись.
Собственно, об этом же размышляла София, разглядывая кружок древесного спила, кусок рога, свиток бересты. Здесь, в роще, древний претворил память таким образом, что ее мог узреть каждый. Для этого не требовалось быть экспертом-картологом, не требовалось особых свойств восприятия или замысловатых приборов. По воле древнего воспоминания доступны посредством простого прикосновения, даже совершенно бездумного.
– Каждый сможет узнать, из чего соткано прошлое, – пробормотала София, начиная понимать.
Ее мать кивнула:
– В этом мире очень многие подвержены заблуждениям, но, как и древний, мы надеемся, что познание прошлого выведет людей на правильный путь.
– Но чтобы положить начало такому месту, – продолжал Бронсон, – сама роща должна была вырасти из воспоминаний. Память – вот что такое лакримы. Вот что мы такое.
– Так эти два дерева… – начала София.
– Мы двое в этой роще присутствуем повсюду, но большей частью – да, мы здесь. Когда мы пришли в долину, нам очень хотелось создать место, которое ты однажды найдешь. И вот оно перед тобой!
– Мы знали, что ты придешь, – прошептала Минна.
– Но я вижу вас! Ваши лица! – проговорила София и услышала отчаяние в собственном голосе. – Разве вы не можете отсюда уйти?
Минна и Бронсон впервые оторвали взгляды от ее лица и посмотрели один на другого.
– Нет. Мы не можем. По правде говоря, мы не совсем здесь, – с грустной улыбкой ответил отец. – Все, чем мы являлись, пошло на создание этого места. Но это и правильно, – добавил он мягко. – Все так, как и должно быть.
У Софии все расплылось перед глазами от слез.
– Но я вас только нашла, – прошептала она.
– Мы на такое едва смели надеяться, – с нежностью ответила мать. – Уж лучше короткая встреча, чем совсем никакой, правда?
София не могла говорить, лишь молча кивнула.
Когда ей удалось проморгаться, она увидела, что Минна и Бронсон стояли подле нее на коленях, их бесплотные фигуры плавали совсем рядом, но не касались ее.
– Расскажи нам о той прекрасной девушке, которой ты стала, милая, – попросила Минна. – Наши воспоминания все здесь, – она указала на деревья, – а у нас есть только ты. Расскажи нам! – Она попробовала улыбнуться. – Расскажи обо всем!
Сперва Софии оказалось очень трудно рассказывать родителям о своем прошлом, ведь в их присутствии хотелось думать сразу о многом. Она не представляла, с чего бы начать. Но мать принялась ласково расспрашивать ее, и вскоре она уже рассказывала обо всем, что произошло за пределами рощи. О том, как они нашли Дурман, о двух армиях… и вот она уже описывала царство трех сестер и долгое путешествие, приведшее к берегам Жуткого моря. Она говорила о чудесах Авзентинии и об ужасе от соприкосновения с памятью клима. О плавании через Атлантику с нигилизмийцами и предшествующей поездке в Нохтланд. И конечно, о Бланке с ее душераздирающим плачем. О людях, встреченных в путешествиях, о горестях и разочарованиях, пережитых вместе с Шадраком, обо всех переменах… обо всех кусочках мозаики, наконец-то обретавших свое должное место.
Все, что прежде казалось невозможным, стало теперь простым. Рассказывая о себе, София вспоминала малое и великое. То, как она росла у Шадрака, ее школьные дни, любимые книги и любимые уголки, ее беспокойство из-за потери счета времени, об альбомах и записных книжках, где она отмечала прожитые дни. Минна и Бронсон поражались, восклицали, расспрашивали… Мать со смехом поведала, как сама теряла счет времени, а отец – о собственных рисовальных альбомах. И София поразилась внезапному открытию – все то, что прежде заставляло ее чувствовать себя «странной» и одинокой, теперь даровало чувство сопричастности, надежные корни. К ее удивлению, в иные мгновения она даже смеялась вместе с родителями, заглядывая в ту жизнь, которую могла вместе с ними прожить.
