Мэтт Хейг - Тенистый лес
— А почему они напуганы? — спросил Сэмюэль. — Чего здесь бояться?
— Ничего, — ответила тетя Ида слишком поспешно, чтобы это походило на правду. — То есть ничего, если мы будем следовать определенным правилам. Так, Сэмюэль, я вижу по твоему лицу, что тебе очень не нравятся эти слофа. Но правила не только для тебя, они и для меня тоже. Если мы, все трое, будем следовать правилам, с нами все будет в порядке. И мы не станем странными, как эти старые напуганные дураки.
Сэмюэль, устраиваясь на заднем сиденье, презрительно скривил губы. Всю свою жизнь он должен был следовать чужим правилам. Вовремя делай домашнее задание. Застели постель. Переодевайся в домашнюю одежду после школы. И к чему его все это привело? В проклятую Норвегию, к его усатой тете.
Нет уж. Хватит с него. Отныне Сэмюэль Блинк не собирался следовать никаким правилам.
В конце концов, что ему было терять?
МЕСТО, О КОТОРОМ НЕЛЬЗЯ ГОВОРИТЬ
Тетя Ида жила в белом бревенчатом домике с крутой покатой крышей, в нескольких милях от Флома.
Любой гость, приехавший сюда, был бы очень впечатлен месторасположением дома. Он приютился на покрытом пышной зеленой растительностью склоне холма, с которого открывался вид на один из красивейших норвежских фьордов. Фьорд назывался Аурландсфьорден — это был огромный залив со спокойной и чистой водой, похожий на гигантское зеркало, в котором отражался лесистый холм и обступившие его горы со снежными шапками.
Однако Сэмюэль не был похож на любого гостя. С первой же секунды он возненавидел и дом, и пейзаж. Те же чувства он испытывал к поросшему травой склону холма, который поднимался к густому темному лесу позади дома.
— Это худшее место на земле, — пробормотал он сестре, которая не ответила ни «да», кивнув, ни «нет», покачав головой.
Где все люди? Где то, чем можно заняться?
— Пойдемте, дети, я покажу вам дом, — позвала тетя Ида, шагая от машины к узкой входной двери. Сэмюэль не мог не заметить того, как легко худощавые руки тети Иды несли и чемодан, и сумки с покупками, как будто внутри них не было ничего, кроме перьев.
— Это холл, где мы оставляем пальто и шапки и снимаем обувь, — сказала она, поставив на пол сумки и чемодан. — Там, слева, кухня и фанная… а справа, если пройти дальше, гостиная.
Она провела их в большую комнату с бревенчатыми стенами, ковриками на полу и камином. Сэмюэля пробрала дрожь, когда он окинул взглядом комнату. У него было странное чувство, что он бывал здесь прежде. Он узнавал все, но не мог понять откуда. Кресло-качалка, диван, покрытый разноцветным шерстяным одеялом, темный деревянный стол, полки, заставленные стеклянными вазами и пахнущими старостью книгами, вставленные в рамы картины гор и фьордов на стене и другие, настоящие, горы и фьорды за окном.
— Ах, да, — сказала тетя Ида, заметив, что Сэмюэль разглядывает картины. — Их нарисовал тот старик из деревни. Старый Тор — так его назыфают. Иногда он допоздна сидит на улице, рисуя воду и горы под звездным небом.
Из заднего окна открывался совсем другой вид — поросший травой склон, протянувшийся к странной массе темных сосен на горизонте.
Сэмюэль постарался прогнать ощущение, что он бывал здесь прежде, и вдруг заметил кое-что гораздо более чудовищное:
— А где телевизор?
— Здесь нет телефидения, — объявила тетя Ида.
Она как будто бы гордилась этим. Гордиться тем, что у тебя нет телевизора!
— Но я привез с собой игровую приставку, — сказал он. — И мне нужен телевизор, чтобы в нее играть.
Тетя Ида, похоже, не осознала серьезность ситуации, потому что сказала:
— Ну, значит, теперь тебе придется найти какого-нибудь другого тофарища для игр.
— Кого, например? — угрюмо осведомился Сэмюэль.
— Например… например… — тетя Ида чуть не сказала «например, твою сестру», но передумала, посмотрев на унылое и безжизненное лицо Марты. — Например, милого старого Ибсена.
При звуке этого имени в гостиную бесшумно вошел большой черный с серым пес и представился, завиляв хвостом. Хвост был белым и закручивался так, что кончиком касался спины, как будто был ручкой от горшочка в форме собаки.
— Не приставай ко мне, — сказал Сэмюэль, оттолкнув собачью морду.
Он ожидал, что пес заворчит на него, но тот только вильнул своим закрученным хвостом и посмотрел вверх на Сэмюэля с такой безграничной любовью, какую большинство людей выражают только тому, с кем прожили всю жизнь. Затем Ибсен мягко подошел к Марте, и на какое-то мгновение она как будто забыла о своих бедах. Радость тронула уголки ее губ, вызвав пусть не настоящую улыбку, но что-то, что могло бы в нее перерасти.
— Марта, — сказал Сэмюэль, показывая на ее лицо. — Ты улыбаешься!
Но полуулыбка, едва показавшись, вновь исчезла, словно испуганная лань, и Марта снова вспомнила всю свою печаль. Печаль, которая слегка облегчалась шершавым языком Ибсена, лижущим ее ладонь.
— Кажется, у тебя пояфился друг, — заметила тетя Ида, но осталось неясным, к кому она обращалась — к Марте или к Ибсену.
Пес пошел вместе со всеми наверх, где детям показали их спальню. Там стояли две кровати. Простыни и одеяла были заправлены аккуратно, как в больнице. В углу комнаты, словно неуклюжий гость, стоял высокий старый гардероб, взирая на детей сверху вниз.
— Я знаю этот шкаф, — сказал Сэмюэль. — Я его уже видел.
По лицу тети Иды пробежал испуг, словно слова Сэмюэля были опасными существами, ворвавшимися в комнату.
— Это очень популярная модель гардероба, — сказала она.
— Но эти обои я тоже видел.
— Эти обои чрезвычайно популярны по всему миру, я уферена… Итак, вот ваши кровати…
Кровати были обращены к двум окнам, за которыми виднелся пологий зеленый склон и темнеющий вдали лес.
Ибсен, который теперь стоял рядом с Сэмюэлем, поднял взгляд на мальчика и заскулил. И продолжал скулить, пока Сэмюэль не перестал глядеть на лес.
Тетя Ида была занята тем, что показывала Марте, куда складывать одежду в шкаф, когда Сэмюэль спросил:
— А что в лесу?
Тетя Ида резко повернула голову, как будто Сэмюэль только что произнес какое-то ужасающее ругательство.
— Там, в лесу, — продолжал Сэмюэль. — Там медведи? Или волки? Или что-то еще? Этого боялись те глупые люди?
Тетя Ида отошла от платяного шкафа, приблизилась к Сэмюэлю и нагнулась, так что ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Сэмюэля.
Взглянув ей в глаза, Сэмюэль почувствовал, что его сердце стало биться быстрее. Вопрос о лесе как-то странно подействовал на тетю. Ее лицо, внезапно преобразившись, сделалось таким суровым, словно было выточено из камня.
— Не упоминай это место, — произнесла она пугающе серьезным голосом. — Не позволяй своему разуму думать о том, что там внутри. Когда выходишь на улицу, ты должен оставаться на траве, где я могу тебя фидеть. Это касается вас обоих. Это самое фажное правило из всех моих правил. Никогда не ходи в лес. Никогда. И никогда снова не заговаривай о нем. Ты меня понял?
Разумеется, Сэмюэль ничего не понял. Теперь у него в голове было больше вопросов, чем когда-либо прежде. Что такого опасного в этом лесу? И если оно так опасно, зачем жить так близко к лесу, что он виден из твоих окон?
Но Сэмюэль был так поражен внезапным преображением тети, что не нашел в себе сил сказать что-нибудь, кроме:
— Да, я понял.
Тетя Ида втянула воздух носом, словно проверяя правдивость его слов по запаху.
— Хорошо, — сказала она.
Затем она выпрямилась в полный рост и заставила себя вернуть улыбку на лицо.
— Ладно, — добавила она. — А теперь дафайте спустимся вниз и накормим ваши голодные желудки.
СУП ИЗ РУДОЛЬФА
— Что это? — спросил Сэмюэль, глядя в миску с мутной коричневой жидкостью.
— Олений суп, — ответила тетя Ида так невозмутимо, как будто суп из оленя был самой обычной вещью на свете.
Сэмюэль посмотрел на волоски на ее подбородке и верхней губе.
«Она такая же отвратительная, как этот суп», — подумал он, с трудом веря, что она и его мама были сестрами-близняшками.
Его мама была хорошенькой, и она всегда носила красивую одежду и красилась. Она мазала кожу над верхней губой каким-то вонючим кремом, чтобы избавиться от усиков, и дважды в неделю делала упражнения, чтобы держать фигуру в порядке. Она носила джинсы и яркие футболки, и каждую субботу по утрам ходила к парикмахеру, чтобы уложить или подкрасить волосы.
Сэмюэль посмотрел на черные с проседью волосы тети, стянутые в пучок. Посмотрел на ее красные щеки. Посмотрел на ее блузку и кофту, которым вполне могло бы быть двести лет. Ему было сложно поверить, что она и его мама принадлежали к одному виду — не говоря уже о том, что они были близняшками.
— Олень? Это отвратительно.
«Фу, — подумал он. — Суп из Рудольфа».[2]
