Дмитрий Емец - Стрекоза второго шанса
По снегу скользнула видимая тень невидимых крыльев. Нетопырь атаковал. Сознание Арно забилось в угол и сжалось, от ужаса уступив контроль над телом.
Голова продолжала кружиться. Ощущение тошноты усилилось. Со стороны, точно сквозь вату, Долбушин услышал крик. Увидел, как арбалетчик наклонился и с усилием перевернул чье-то лежащее вниз лицом тело. Голоса торопились, перебивая друг друга.
«Свалился!» – «Держи на прицеле, а то еще бросится!» – «Что он может без зонта?» – «А если спрятал под курткой?» – «Да он уже пришел такой. Еле ноги волок!» – «Кто его так? Может, Тилль? Он же вроде раненый был?» – «Не болтай! Дай фонарь!»
Костистый арбалетчик оглядел лежащее тело, направил луч света ему в зрачки и, нащупывая пульс, коснулся шеи.
– Да он мертвый! – услышал Долбушин.
– А если притворяется?
– Я на «Скорой» проездил два года фельдшером. Это труп – я тебе отвечаю. Сердце не бьется, реакции на свет нет.
Арбалетчики переминались и чего-то ждали. Долбушин наклонился и заглянул в обострившееся лицо. В полуоткрытый рот падал снег. На впалых щеках, покрытых недельной щетиной, уже не таял лед. Долбушин видел много смертей, и мертвецов не боялся, но этот мертвец был особенным. Он понимал, что нужно отвернуться, но почему-то не отворачивался и продолжал смотреть на это знакомо-незнакомое лицо.
– Что делать, Арно?
Долбушин запоздало осознал, что обращаются к нему. Кашлянул, проверяя, повинуется ли голос.
– Перенесите труп в сторожку!.. Никого не подпускать, особенно из берсерков! Не обыскивать, пока я не вернусь!
– А если сам Тилль? – опасливо подал голос молодой.
– Тилля в первую очередь не пускать, если приедет!
Арбалетчики переглянулись.
– Ты чего, Арно! Да он же здесь! – сказал костистый.
– Тилль?
– Вчера днем приехал. С сыном, в которого Гамов болт всадил. Да и почти весь форт его здесь!
– А почему он не в больнице?
– Да там вышло чего-то… Ты же сам рассказывал. То ли Ингвар в кого-то выстрелил, то ли голову кому сгоряча проломил. Едва замяли. Пришлось срочно уезжать.
Долбушин вскочил на сиденье электрокара. Дождавшись, пока арбалетчики уволокут тело в сторожку, он с третьей попытки привел электрокар в движение и, задев бампером ворота, как бешеный погнал к темневшему вдалеке строению. Он знал, что времени у него в обрез. Пару раз по дороге ему попадались патрули, отступавшие в снег, чтобы его пропустить. Спрыгнув с электрокара там, где проезда уже не было, Долбушин прошел мимо трех четверок берсерков, по этому признаку определив, что их хозяин где-то внутри. На Арно берсерки уставились без особого почтения: он не был их начальником, но все же отодвинулись, пропуская его.
Настроение у Долбушина было мерзкое. Еще по дороге, скользнув в сознание Арно, он обнаружил страшное: закладка у Гая в комнате. Он с ней не расстается. На лестнице Долбушину попалось зеркало, перед которым он остановился, разглядывая себя. В теле Арно ему не нравилось. Прилизанная челочка, маленькие ручки, знакомые больше с кремом, чем с арбалетом или топором, щечки свекольного цвета с узелками. Правда, ходило тело бесшумно, слух имело острый, кошачий, а по ступенькам взлетало в один миг, не испытывая ни усталости, ни отдышки.
Он шел по хорошо знакомому ему длинному коридору, своей безликостью напоминавшему коридор офиса. Недавний ремонт мало что изменил. Разве что стены запестрели многочисленными отепляющими безвкусицу картинами, но это уже стараниями Дионисия Тиграновича и его эстетически развитых «ворон». Едва ли сам Гай замечал эти яркие пятна и убогую унифицированность коридора. Для него это были декорации, серые пятна на черном теле пустоты, ничего не менявшие и ни для чего не нужные. Когда-то вдохнувший воздух двушки и побывавший за первой грядой, теперь он не мог насытиться никаким другим воздухом, никакой роскошью и никакими картинами. Увы, золото и навоз были для него частями одного не слишком отличающегося целого. В быту Гая отличала скромность. С равным успехом он мог жить в царских палатах и в загаженном хлеву, оставаясь в этом отношении истинным первошныром, отлично знающим иерархию этого временного мира по отношению к двушке.
Долбушин дошел до середины коридора, когда одна из дверей распахнулась. Из комнаты выскочил плешивый человек в медицинском халате, налетел на главу форта и отпрянул к стене. Долбушин успел заметить, что под белым халатом у плешивого – хороший костюм, а очки в золоченой оправе. Сейчас на лице у него застыл смертельный ужас. Вслед плешивому из комнаты вылетел хриплый вопль, а за воплем и ударившийся в стену табурет. Подгоняемый этим воплем, плешивый согнулся вдвое и убежал рысцой, слепо тыкаясь в закрытые двери. Пытаясь понять, кто так напугал беднягу, Долбушин заглянул в оставшуюся открытой дверь, и спина у него напряглась. Он увидел Тилля, стоявшего у постели раненого сына. Лица сына было не разглядеть – что-то белое, неожиданно маленькое, с трубками, уходящими в рот и в ноздри. Рядом мерцал монитор и мерно пищала страшная машина, дышащая и шипевшая, точно живая.
Долбушин смотрел на Тилля, едва его узнавая. Даже со спины заметно было, что Тилль обмяк и постарел. Ожиревшие мышцы сдулись, точно надувную игрушку царапнули гвоздем. Тилль опирался руками на спинку стула, который, как видно, хотел бросить, но так и не бросил. Стоял и рычал, как больной зверь. Рычание было тихое, утробное, изредка прорезаемое тонким, смешным, непонятным звуком. Тилль услышал шорох. Обернулся. Мгновение Долбушину казалось, что он узнает его и бросится. Глава форта приготовился защищаться, но глаза у Тилля были погасшие, с красными прожилками. Вся ярость ушла на плешивого.
– Убирайся, Арно! Чего тебе надо?.. – устало спросил он, пытаясь понять, что привело сюда маленького секретаря. – А, да! Там профессор по коридорам бегает! Вышвырни его и скажи ребятам, чтоб не особо церемонились! Он только болтать мастер. – И Тилль вновь повернулся к сыну. Оглядев комнату, Долбушин заметил арбалет, небрежно валявшийся на походной кушетке, предназначенной для самого Ингвара. Хорошая, надежная модель с тетивой из переплетающихся нитей лавсана и кевлара, мощными стальными дугами и ореховым прикладом. Арбалет был не взведен, но взводился одним движением. Три болта, состегнутые вместе пластиковым зажимом, стояли рядом, опираясь о ножку кушетки.
«Какой шанс! Он один, без охраны! Но у него кабанья голова… Стрелять бесполезно. Он неуязвим!» – прикинул Долбушин, и тотчас в глаза ему прыгнул переносной металлический стол, стоявший у кровати. На столе, заставленном коробками с ампулами, бутылками с глюкозой, капельницами и шприцами, тускло поблескивало что-то маленькое. Долбушин равнодушно скользнул по этому предмету взглядом, рассеянно отвел глаза и… снова зачем-то посмотрел в ту же точку. Маленький, тусклый, не вписывающийся в медицинскую стихию предмет был кабаньей головой. Рядом валялась оборванная цепочка. Скорее всего, Тилль рванул ее с себя со злостью, подумав, что вот, я-то жив, а сына-то проклятый вепрь не уберег!
Долбушин хотел схватить кабанью голову, но опомнился. Пока он под действием нетопыря, брать новый уникум нельзя. Даже прикасаться к нему опасно. Конфликт двух уникумов станет для него смертельным. Он и так в чужом теле на птичьих правах. Стоит сознанию Арно очнуться от навеваемого нетопырем ужаса, и оно вышвырнет пришельца в пустоту, на рассеянье.
Вспомнив про арбалет, Долбушин медленно, чтобы не спугнуть Тилля, подошел к кровати, бесшумно взял арбалет и, подняв с пола состегнутые болты, отсоединил крайний. Вставил болт в направляющий желоб и потянул рычаг. До выстрела оставались мгновения, однако еще до щелчка, который выдал бы его и вынудил к немедленному выстрелу, Долбушин остановил рычаг. Он сам не понимал, отчего медлит и чего ждет.
Момент был не просто подходящий, а единственный в жизни. Другого такого больше не представится. В следующий раз Тилль окажется либо с охраной, либо с кабаньей головой на цепочке. Теперь же он даже и не думал поворачиваться, представляя не просто идеальную, а исключающую промах мишень. Долбушин долгим взглядом посмотрел на жирную спину Тилля, без голоса, одним губами, прошептал ругательство и, бесшумно опустив арбалет на кровать, вышел из комнаты.
Здесь, всего в этаже от клеток с гиелами, даже зимой попадались мухи. Чистя крылышки, они отдыхали на стенах, взлетали, устраивали пляску под лампами и равнодушно пробегали по картинам. Не успел Долбушин подумать, что случится, если одна из этих мух коснется его, как что-то ощутил и уставился на рукав. По куртке Арно, направляясь к кисти, быстро и деловито ползла муха. Когда Долбушин увидел ее, муха уже почти прикоснулась к коже. Он бешено замахал рукой. Потом подул. Муха неохотно взлетела, бестолково покружила и отправилась топиться в бушующем море на картине Айвазовского.
