Жюль Верн - Жангада. Школа робинзонов
Ах, молодые люди, молодые люди! Путешествуйте, если можете, а если не можете… все равно путешествуйте!
А вот Тартелетту было совсем невесело. Его каюта, находившаяся рядом с каютой Годфри, казалась ему слишком узкой, койка — невозможно жесткой, а свободное пространство в шесть ярдов явно недостаточным, чтобы проделывать на нем танцевальные па.
Мог ли турист хоть на время подавить в нем учителя танцев и хороших манер? Нет! С этим призванием он родился, и даже в предсмертный час — мы уверены — ноги: его лягут в первой позиции: пятки вместе, носки врозь.
Было решено за трапезой собираться всем вместе. Годфри и Тартелетт сидели друг против друга, а капитан и его помощник — на противоположных концах так называемого «качечного стола», или «стола боковой качки». Это ужасное наименование не оставляло сомнений, что место учителя танцев будет часто пустовать.
Девятого июня, в день отъезда, погода стояла прекрасная. Дул легкий северо-восточный бриз. Чтобы прибавить скорость, капитан Тюркот приказал поднять паруса, после чего «Дрим» перестал раскачиваться с боку на бок. А поскольку волна била теперь в корму, уменьшилась и килевая качка. Пароход шел в юго-западном направлении, по спокойному, с редкими барашками, морю, и американский берег скоро исчез за горизонтом.
В течение двух последующих дней ничего значительного не произошло. «Дрим» шел по-прежнему полным ходом.
Но несмотря на спокойное начало путешествия, капитан Тюркот иногда проявлял признаки тревоги, не укрывшиеся от пассажиров. Каждый день он с необыкновенной пунктуальностью определял местонахождение корабля. Затем, капитан запирался со своим помощником в каюте, и там они долго что-то обсуждали, словно ожидая каких-то важных событий. Правда, эти секретные совещания ускользнули от внимания; Годфри, человека неискушенного, но у некоторых матросов они вызывали недоумение — тем более что ночами, уже два или три раза «Дрим» без видимой причины менял курс. Что является вполне естественным для парусного судна, зависящего от направления ветра, то выглядит весьма странным для парохода, который мог следовать намеченным курсом, спуская паруса при неблагоприятном ветре.
Утром двенадцатого июня на борту произошло нечто неожиданное.
В ту минуту, когда капитан Тюркот, его помощник и Годфри собирались приступить к завтраку, на палубе послышался шум и на пороге столовой показался боцман.
— Капитан! — обратился он к Тюркоту.
— Что случилось? — встревоженно спросил Тюркот, как истый моряк, он был всегда настороже.
— На борту оказался китаец, — ответил боцман.
— Китаец?
— Да. Мы только что обнаружили его в трюме.
— Тысяча чертей! — вскричал Тюркот. — Бросьте его в море.
— All right! — ответил боцман.
Как большинство калифорнийцев, испытывавших настоящее презрение к жителям Срединного царства[83], боцман с радостью выслушал приказание и готов был исполнить его без малейших угрызений совести.
Капитан Тюркот поднялся от стола и в сопровождении Годфри и своего помощника направился к баку.
Там они увидели китайца, который отчаянно отбивался от двух или трех матросов, пытавшихся скрутить ему руки, награждая при этом увесистыми тумаками. Новый пассажир, человек лет тридцати пяти — сорока, с умным лицом, гладкими щеками, лишенными всяких признаков растительности, выглядел немного осунувшимся, — по-видимому, от шестидневного пребывания в душном трюме. Его обнаружили там по чистой случайности.
Капитан тут же велел матросам отпустить несчастного.
— Кто ты? — спросил он.
— Сын неба.
— Как твое имя?
— Сенг-Ву.
— Что ты здесь делаешь?
— Плыву, — вежливо ответил китаец, — и при этом никому не причиняю ни малейшего вреда.
— Верно! Ни малейшего вреда!.. А когда же ты успел спрятаться в трюме? Незадолго до отхода?
— Так оно и было, капитан.
— Чтобы бесплатно прокатиться из Америки в Китай, на другой берег Тихого океана?
— Да, если вам угодно.
— А если мне это неугодно? Если я предложу тебе добраться до Китая вплавь?
— Попробую, — с китайской улыбкой ответил Сенг-Ву, — но скорее всего я утону по дороге.
— Ах, вот что! Сейчас я покажу тебе, как экономить деньги на проезд.
Не вмешайся Годфри — крайне рассерженный капитан, вероятно, тут же привел бы свою угрозу в исполнение.
— Послушайте, капитан, — обратился к нему молодой путешественник. — Лишний китаец на борту «Дрима» — значит одним китайцем меньше в Калифорнии. А там их и без того достаточно…
— Даже предостаточно, — заметил немного успокоившийся Тюркот.
— Действительно, их там слишком много, — продолжал Годфри. — Итак, за то, что этот оборванец счел нужным освободить от своего присутствия Сан-Франциско, он заслуживает снисхождения. Давайте высадим его где-нибудь неподалеку от Шанхая и забудем о нем.
Утверждая, что в штате Калифорния слишком много китайцев, Годфри выражал мнение большинства калифорнийцев. В самом деле, массовое переселение жителей Китая в Америку становилось серьезной проблемой. Трудолюбивый народ, отличавшийся особым мастерством в промывании золота, довольствуясь ежедневной щепоткой риса да несколькими глотками чая, позволял себя безбожно эксплуатировать, тем самым снижая заработки и у местных рабочих. По этой причине, а также из опасения, как бы китайцы не получили голосов в Конгрессе, их иммиграцию, вопреки американской конституции, пытались ограничить особым законом, а именно: китайцы были лишены права гражданства. Жили они обособленно, сохраняя свои обычаи. Граждане Соединенных Штатов относились к ним примерно так же, как к неграм или индейцам.
В столице Калифорнии китайцы поселились в квартале близ улицы Сакраменто, где красовались их вывески и традиционные фонарики. Там разгуливали тысячи китайцев в национальных халатах с широкими рукавами, в конусообразных шапках и сапогах с загнутыми носками. Чаще всего они служили в лавках, нанимались садовниками или поварами, работали в прачечных и имели даже свои драматические труппы.
Пора уже сообщить читателям, что Сенг-Ву состоял в одной из таких трупп на амплуа первого комика, если подобное амплуа вообще может быть применимо к китайскому актеру. Действительно, лица у них столь серьезны, даже когда они шутят, что калифорнийский романист Брет Гарт с полным основанием утверждал, будто никогда не видел на сцене ни одного смеющегося китайского актера. По этой же причине, присутствуя на представлении китайской пьесы, он никак не мог решить, трагедию дают или фарс.
Итак, Сенг-Ву был комическим актером.
Закончив сезон с большим успехом и небольшим количеством звонкой монеты, он решил еще при жизни добраться до родной страны[84] для чего и проскользнул тайком в трюм парохода «Дрим». Запасшись провизией, Сенг-Ву, как видно, надеялся провести на судне несколько недель, а потом незаметно высадиться где-нибудь на китайском берегу.
Годфри сделал правильно, вступившись за безбилетного пассажира, и капитан Тюркот, бывший, в сущности, не таким уж грозным человеком, каким хотел выглядеть в глазах окружающих, с легкостью отказался от своего решения выбросить Сенг-Ву за борт. Теперь китайцу не было надобности забиваться в трюм, и он мог продолжать путешествие. Правда, китайский актер старательно избегал встреч с матросами, не упускавшими случая как-нибудь задеть его. Впрочем, Сенг-Ву так мало весил, что его присутствие на судне не вызвало перегрузки, и, хотя китаец путешествовал бесплатно, Уильяма Кольдерупа он не разорил ни на один цент.
И все же появление китайца на «Дриме» наводило капитана Тюркота на размышления, которые были понятны только его помощнику:
— Как бы не помешал проклятый китаец, когда дойдет до дела… Вот уж некстати свалился нам на голову этот сын Поднебесной империи![85] Впрочем, тем хуже для него!
Глава VII, в которой читатель сможет убедиться, что Уильям Кольдеруп не напрасно застраховал свой корабль
В течение трех следующих дней — тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого июня — барометр медленно опускался ниже отметки «переменно», стрелка колебалась между «дождем», «ветром» и «бурей». Ветер стал заметно свежее. «Дриму» приходилось бороться с высокими волнами, набегавшими с носа. Паруса предусмотрительно убрали; пароход продвигался вперед только благодаря гребному винту, да и то вращавшемуся не в полную силу, чтобы избежать резких толчков.
Годфри легко переносил и бортовую и килевую качку, не теряя ни отличного настроения, ни завидного аппетита. Кажется, юноша действительно любил море, чего нельзя сказать о Тартелетте.
Тартелетт море ненавидел, и оно платило ему тем же. Надо было видеть несчастного учителя изящных манер, когда, забыв о профессиональной грации, он выписывал на палубе вензеля вопреки всем правилам танцевального искусства! Но ему ничего другого не оставалось: гораздо хуже отсиживаться в каюте, без воздуха, где так же качает и трясет.
