Патрик Несс - Война хаоса
¾ Конечно, я не верю, что он делает это по доброте душевной — в нем ни грамма добра нет. — Я сглатываю слюну. — Но он мог бы спасти тебя, чтобы добиться моего расположения.
¾ Этой причины достаточно, чтобы рискнуть?
¾ Ты умираешь, — говорю я и сразу продолжаю, потомушто Виола уже пытается мне возразить. — Ты умираешь — и врешь мне, что все хорошо, но если с тобой случится беда. Виола, если что-нибудь случится…
Мне спирает горло — да так, что не продохнуть.
Секунду-другую я не могу выдавить ни слова.
(Я -круг…)
— Тодд? — Виола впервые не отрицает, что серьезно больна. — Тодд, если ты попросишь меня принять лекарство, я приму. И не стану ждать разрешения госпожи Койл.
— Но я сам не знаю, надо ли! — со слезами на глаз; отвечаю я.
— Завтра утром мы прилетим в город, — говорит она. — И оттуда все поедем на заседание совета.
— И?…
— Если ты хочешь, чтобы я это сделала, наложи мне повязки. Сам.
— Виола…
— Тодд, все будет хорошо, — перебивает она. — Если это сделаешь ты, ничего плохого не случится. С тобой мне ничего не грозит.
Я надолго замолкаю.
Потомушто не знаю, что сказать.
И не знаю, что делать.
[Виола]
— Стало быть, ты тоже будешь принимать лекарство? — спрашивает госпожа Койл. как только я нажимаю отбой.
Мне хочется заявить, что подслушивать чужие разговоры невежливо, но она делала это столько раз, что я уже привыкла и не злюсь. — Мы пока не решили.
Кроме нас с госпожой Койл в палате никого нет. Симона с Брэдли готовятся к завтрашнему заседанию, а Ли ушел с Уилфом и учится смотреть за быками.
— Как испытания?
— Отлично, — отвечает она, скрестив руки на груди. — Благодаря соку алоэ, который Прентисс якобы обнаружил в оружии спэклов. сильный антибиотик действует в десять — пятнадцать раз быстрее и бьет по бактериям так стремительно, что те не успевают перегруппироваться. Гениальное решение. — Она смотрит мне прямо в глаза и, клянусь, в ее взгляде я вижу печаль. — Настоящий прорыв.
— Но вы все равно ему не доверяете?
Госпожа Койл тяжело вздыхает и садится рядом со мной.
— А как я могу ему доверять? После всего, что он натворил? Как мне не отчаиваться, видя, что все эти женщины с готовностью принимают лекарство — и, возможно, загоняют себя в ловушку? — Она прикусывает губу. — Вот теперь и ты…
— Еще не факт.
Она делает глубокий вдох и медленно выдыхает.
— Не все женщины поверили мэру. Многие еще ждут, что я изобрету для них другое лекарство. И я изобрету, вот увидишь.
— Верю. Но когда?
На лице госпожи Койл появляется настолько необычное для нее выражение, что я не сразу его узнаю.
Это лицо проигравшего.
¾ Ты так больна, сидишь в своей каморке и даже не догадываешься, какую из тебя сделали героиню.
— Я не героиня, — удивленно отвечаю я.
— Брось, Виола. Ты встретилась со спэклами лицом к лицу и победила. Ты теперь образец для подражания.
Символ нового будущего. — Она отводит взгляд. — Не то что остальные, кто остался в прошлом…
— Неправда…
— Ты поднялась на холм девчонкой, а спустилась взрослой женщиной. Меня по пятьсот раз на дню спрашивают, как себя чувствует Миротворица.
Только тут я понимаю, куда клонит госпожа Койл.
— Если я приму лекарство, по-вашему, его примут все остальные?
Она не отвечает.
— И тогда он победит окончательно, — продолжаю я. — Так вы думаете.
Госпожа Койл по-прежнему смотрит в пол. Через некоторое время она все же заговаривает, но тему выбирает неожиданную.
— Как я скучаю по океану… На быстром коне туда можно добраться за полдня, но я не была на побережье с тех пор, как мы забросили затею с рыбацкой деревней. Я уехала в Хейвен и больше не возвращалась.
Никогда не слышала, чтобы госпожа Койл так тихо разговаривала.
— Тогда я знала: в Хейвене еще есть за что бороться.
— И сейчас есть! Ничего не изменилось.
— Сдается, я проиграла, Виола…
¾ Но…
— Не спорь, дитя. У меня и раньше отбирали власть, но я всегда знала, что вернусь. Теперь не то. — Она поворачивается ко мне, в глазах только печаль, все остальные чувства надежно скрыты. — А вот ты еще можешь побороться, дитя.
Она кивает, словно бы сама себе, потом кивает еще раз и встает.
— Куда вы? — спрашиваю я вдогонку.
Но она уходит, так и не оглянувшись.
[Тодд]
Я показываю ему мамин дневник:
¾ Хочу прочитать конец.
Мэр отрывается от донесений:
¾ Правда?
¾ Хочу узнать, что случилось. С ее слов.
Мэр выпрямляется:
— И ты думаешь, что я боюсь открыть тебе правду?
— А боишься?
— Только потомушто не хочу тебя расстраивать, Тодд.
— Расстраивать меня?
— Времена были страшные, тяжелые. Та история за-кончилась одинаково плохо по всем трем версиям — моей, Бена и твоей мамы.
Я продолжаю сверлить его взглядом.
— Ну хорошо, — со вздохом говорит мэр. — Открывай последнюю страницу.
Я смотрю на него еще секунду, а потом с замиранием сердца раскрываю мамин дневник на последней записи — что же я там увижу? Строчки сливаются в привычную лавину черных камней (хотя некоторые слова я уже узнаю), но я нахожу глазами последние абзацы, последние слова моей мамы…
И внезапно, не успеваю я подготовиться…
Я ненавижу эту войну, сынок…
(вот она, моя мама…)
Я ненавижу эту войну, сынок, потомушто она угрожает твоему будущему. Бороться со спэклами и так было очень тяжело, а теперь еще в наших рядах намечается раскол: между Дэвидом Прентиссом, главнокомандующим нашей маленькой армии, и Джессикой Элизабет, мэром города. Многие мужчины и женщины, включая Бена и Киллиана, разделяют ее взгляды на то, как нужно вести войну.
— Ты поссорил горожан? — спрашиваю я.
— Не я один.
Боже, как больно мне на это смотреть, Тодд, как больно видеть эти распри, а ведь мы еще даже не успели заключить мир со спэклами! Боюсь, нам никогда не построить здесь настоящий Новый свет, если мы не оставим позади старые разногласия.
Мэр дышит легко и почти не напрягается — с прошлыми разами не сравнить.
(и этот тихий гул…)
(я знаю, он соединяет нас…)
Но зато теперь у нас есть ты, сынок, самый юный житель города, а может, и всего света. Уж ты-то обязательно все исправишь, правда? Ты родился в Новом свете, и тебе не придется повторять наших ошибок. Ты стряхнешь прошлое и, быть может, построишь настоящий рай на этой планете.
У меня внутри все сжимается, потомушто именно этого она желала мне с самых первых страниц.
Пожалуй, на севодня с тебя хватит ответственности. А мне пора идти на тайное собрание, которое устраивает мэр Элизабет.
Знал бы ты, мой красавец, как я боюсь услышать, что она задумала.
И все. На этом дневник заканчивается.
Дальше — пусто.
Больше ни слова.
Я поднимаю глаза на мэра:
— И что задумала мэр Элизабет?
— Напасть на меня и мою армию, Тодд. Атаку мы отразили, попытавшись максимально сократить потери с обеих сторон. Но потом женщины совершили массовое самоубийство, чтобы обречь нас на гибель. Прости, но все случилось именно так.
— Неправда! Моя мама никогда бы так не поступила!
Бен говорил…
Я не смогу тебя переубедить, Тодд. — Мэр скорбно хмурится. — Что бы я ни сказал, это не изменит твоего мнения. И я не отрицаю, что совершал ошибки, возможно, даже роковые ошибки, из-за которых потом все пошло наперекосяк. — Он наклоняется ближе. — Но это в прошлом, Тодд. Сейчас все по-другому.
Глаза у меня до сих пор на мокром месте: я все притставляю, как мама писала свои последние слова.
В страхе перед будущим.
О котором я так и не узнал.
Потомушто ответа здесь нет. В дневнике нет ни слова о том, что случилось на самом деле. Я не узнал о мэре ничего нового.
— Я скверный человек, Тодд, — говорит он. — Но я исправляюсь.
Я поглаживаю пальцами кожаную обложку маминого дневника, ощупываю порез. Я не верю в мэрову версию событий и никогда не поверю, это уж точно.
Но я верю, что он в нее верит.
И возможно, искренне сожалеет.
— Если ты когда-нибудь причинишь вред Виоле, — говорю я, — тебе не жить, и ты это знаешь.
— Потому-то, в числе прочего, я никогда этого не сделаю.
Я сглатываю слюну:
¾ Лекарство в самом деле ее вылечит? Оно спасет ей Жизнь?
— Да, Тодд. — Больше мэр ничего не говорит.
Я поднимаю глаза к небу — над нами висят тучи, но снега пока не было. Очередная морозная и бессонная ночь — ночь перед первым заседанием большого совета.
Ночь перед утром, когда мы начнем строить настоящим Новый свет.
Прямо как писала моя ма.
— Принеси мне повязки с лекарством. Я сам наложу, — говорю я.
Мэр издает едва слышный звук — бутто бы даже в Шуме, — и видно, что он сдерживает улыбку. Искреннюю улыбку, искренние чувства.
— Спасибо, Тодд.
Я долго молчу…
Но в конце концов всетаки говорю:
— Пожалста.
— Господин Президент!
