Филип Пулман - Северное сияние

Когда аэростат поплыл в этом направлении, Пантелеймон в виде крачки уселся на край корзины. Деймон Роджера высунулся было посмотреть, но тут же юркнул обратно, потому что Роджер крепко спал, так же как Йорек Бирнисон. Бодрствовал только Ли Скорсби — спокойно жевал тонкую сигару и следил за приборами.

— Итак, Лира, — сказала Серафина Пеккала, — ты знаешь, зачем летишь к лорду Азриэлу?

Лира изумилась.

— Ну конечно — чтобы отдать ему алетиометр! Она никогда не задавалась таким вопросом; это было очевидно. Но потом вспомнила свое первое побуждение, давнее, почти забытое.

— Или… Помочь ему выйти на волю. Ну да. Мы поможем ему убежать.

Но, едва выговорив эти слова, она поняла их абсурдность. Сбежать со Свальбарда? Невозможно!

— Попытаться хотя бы, — решительно добавила она.

— А что?

— Думаю, я должна тебе кое о чем сказать.

— О Пыли?

Об этом ей хотелось узнать раньше всего.

— Да, среди прочего. Но ты устала, а лететь нам долго. Поговорим, когда проснешься.

Лира зевнула. Это был зевок до вывиха челюстей, до разрыва легких и длился чуть ли не минуту — так ей, во всяком случае, показалось. И, как ни противилась Лира, сон навалился на нее. Серафина Пеккала протянула руку в корзину, коснулась ее глаз, и Лира опустилась на пол, а Пантелеймон спорхнул вниз, превратился в горностая и залез на свое спальное место возле ее шеи.

Ведьма выровняла скорость своей ветки с шаром, державшим курс на Свальбард.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СВАЛЬБАРД

Глава восемнадцатая

ЛЕД И ТУМАН

Ли Скорсби укрыл Лиру мехом. Она свернулась клубком возле спящего Роджера, и воздушный шар нес их в сторону полюса. Аэронавт время от времени сверялся с приборами, жевал холодную сигару (курить нельзя было в такой близости от горючего водорода) и кутался в мех.

— Эта девочка — довольно важная персона, а? — сказал он через несколько минут.

— Она сама не будет знать, насколько важная, — ответила Серафина Пеккала.

— Значит ли это, что надо ожидать каких-то действий вооруженного характера? Поймите, я интересуюсь этим как человек практический, зарабатывающий себе на жизнь. Я не могу допустить, чтобы меня подбили или разнесли на куски без какой-либо заранее оговоренной компенсации. Я не хочу поставить под сомнение высокие цели этой экспедиции, поверьте, мадам. Но Джон Фаа и цыгане уплатили мне гонорар, соответствующий затратам моего времени, моему мастерству и нормальному износу аэростата, только и всего. Он не включал страховку на случай военных действий. И позвольте сказать вам, мадам, когда мы высадим на Свальбарде Йорека Бирнисона, это будет рассматриваться как военное действие.

Он аккуратно выплюнул кусочек курительного листа за борт.

— Поэтому я хотел бы знать, мадам, чего нам следует ожидать в плане свалки и членовредительства, — закончил он.

— Бой, возможно, будет, — сказала Серафина Пеккала.

— Но вам же приходилось воевать.

— Конечно, когда платили. Но я считал, что это простой транспортный контракт, и соответственно назначил цену. А теперь я интересуюсь, после той небольшой заварушки внизу, — интересуюсь, как далеко простираются мои транспортные обязательства. Должен ли я, например, рисковать своей жизнью и снаряжением в войне между медведями. И нет ли у этого ребенка таких же темпераментных врагов на Свальбарде, как там, в Больвангаре. Я упомянул об этом только для поддержания беседы.

— Мистер Скорсби, — сказала ведьма, — я хотела бы знать ответ на ваш вопрос. Могу сказать одно: все мы, люди, ведьмы, медведи, уже участвуем в войне, хотя не все это понимают. Столкнетесь ли вы с опасностью на Свальбарде или улетите невредимым, вы участник, вы под ружьем, вы солдат.

— Ну, это, кажется, несколько преждевременно. По-моему, у человека должен быть выбор, браться ему за оружие или нет.

— Выбирать здесь мы можем с таким же успехом, как выбирать, родиться нам или не родиться.

— Я, однако, предпочитаю выбирать, — сказал он.

— Выбирать, за какую мне взяться работу, выбирать, куда я отправлюсь, выбирать еду и собеседников. Разве вам иногда не хочется что-нибудь выбрать?

Серафина Пеккала задумалась, а потом сказала:

— Может быть, мы по-разному понимаем выбор, мистер Скорсби. Ведьмы ничем не владеют, поэтому мы не заботимся о сохранении ценностей или получении прибыли, а что до выбора между чем-то и чем-то, то, если живешь много сотен лет, ты знаешь, что всякая возможность представится снова. У нас разные потребности. Вы должны ремонтировать свой аэростат и держать его в рабочем состоянии, а это, понимаю, требует времени и труда. Нам же, чтобы полететь, достаточно оторвать ветку облачной сосны; подойдет любая, а их сколько угодно. Мы не чувствуем холода, и нам не нужна теплая одежда. У нас нет средств обмена, кроме взаимной помощи. Если ведьме что-то нужно, ей даст это другая ведьма. Если речь идет о войне, мы решаем, вступать в нее или нет, не принимая в расчет ее цены. Нет у нас и понятия чести, как, например, у медведей. Оскорбление медведя — смертельное оскорбление. Для нас это… немыслимо. Как можно оскорбить ведьму? И что с того, если вы ее оскорбили?

— Ну, тут, мадам, я с вами. Брань на вороте не виснет. Но, надеюсь, вы поймете мою дилемму. Я простой аэронавт и последние свои дни хочу провести в покое. Купить маленькую ферму, несколько голов скота, несколько лошадок… Ничего выдающегося, заметьте. Ни дворца, ни рабов, ни сундуков с золотом. Так… чтобы вечерний ветерок над степью, сигара и стакан кукурузного виски. Но беда в том, что это стоит денег. И вот я летаю в обмен на деньги и после каждой работы посылаю немного золота в банк «Уэллс-Фарго» и, когда у меня наберется достаточно, я продам этот шар, мадам, куплю себе билет на пароход до порта Галвестон, и больше никогда не оторвусь от земли.

— Это еще одно различие между нами, мистер Скорсби. Ведьма скорее откажется дышать, чем летать. Для нас летать — значит быть собой.

— Я вижу это, мадам, и я вам завидую; но я лишен ваших радостей. Полет для меня — просто работа, я — просто техник. Я вполне бы мог регулировать клапаны в газолиновых моторах или налаживать антарную проводку. Но, как видите, выбрал это. Это был мой свободный выбор. Вот почему перспектива войны, о которой мне ничего не сказали, меня немного беспокоит.

— Ссора Йорека Бирнисона со своим королем — тоже часть ее, — сказала ведьма.

— Этому ребенку предназначено судьбой сыграть в ней свою роль.

— Вы говорите о судьбе так, — возразил он, — как будто она определена заранее. Мне эта идея нравится не больше, чем военная служба, на которую меня зачислили, не предупредив. Где моя свободная воля, скажите пожалуйста? А у этого ребенка, сдается мне, больше свободной воли, чем у любого из моих знакомых. Что же, по-вашему, она — какая-то заводная машинка, ее поставили на дорожку, и она никуда с нее не свернет?

— Мы все подчиняемся судьбам. Но должны действовать так, как если бы этого не было, — сказала ведьма, — или умрем от отчаяния. Есть любопытное пророчество об этом ребенке: ей предназначено судьбой положить конец судьбе. Но она должна сделать это, не сознавая, что она делает, — как если бы ее вел к этому характер, а не судьба. Если ей скажут, что она должна сделать, тогда ничего не удастся; смерть сметет все миры; это будет торжество отчаяния, вечное. Вселенные станут взаимосвязанными машинами, слепыми, лишенными мысли, чувства, жизни…

Они посмотрели на лицо спящей Лиры (почти скрытое капюшоном): на нем застыло выражение хмурого упрямства.

— Я думаю, какая-то ее часть это знает, — сказал аэронавт.

— По крайней мере, похоже, она к этому готова. А что мальчик? Известно вам, что она отправилась в такую даль спасать его от этих извергов? Он ее приятель из Оксфорда или откуда там. Вам это известно?

— Да, известно. У Лиры с собой вещь невероятной ценности, и кажется, судьбы используют ее как посланницу — чтобы она передала ее отцу. Она отправилась сюда искать друга, не зная, что друга привела на Север судьба, — для того, чтобы она последовала за ним и передала что-то своему отцу.

— Вот как вы это толкуете? Впервые ведьма ответила неуверенно.

— Так это выглядит… Но мы не можем толковать то, что скрыто мраком, мистер Скорсби. Очень возможно, что я ошибаюсь.

— А вы почему включились в эту историю, позвольте спросить?

— Мы сердцем чувствовали, что в Больвангаре творится недоброе. Лира их враг, значит, мы ей друзья. Дальше этого наши мысли не шли. Но, кроме того, есть дружба между моим кланом и цыганским народом, она идет с тех времен, когда Фардер Корам спас мне жизнь. Мы делаем это по их просьбе. А у них есть обязательства перед лордом Азриэлом.

— Понятно. Значит, вы буксируете мой шар к Свальбарду ради цыган. А эта дружба распространяется на буксировку обратно? Или я должен буду ждать попутного ветра, а тем временем полагаться на гостеприимство медведей? Опять-таки, мадам, я спрашиваю об этом из чисто дружеской любознательности.