Дэвид Класс - Огненный шторм
И еще здесь холодно. И мучительно больно.
Минуточку! Как может быть больно, если я уже мертв? Искры из глаз и муть в голове — это потому, что я со всего маху стукнулся лбом о потолок пещеры, когда туда вплывал!
Акула меня не поймала! У меня все получилось! Это не смерть! Эта ледяная чернота — подводная лавовая пещера!
70
Чернота чернее черного. Удушающий мрак. Как внутри куска угля.
И страшный холод. Такое ощущение, будто за мной захлопнули дверь морозилки. Свет погас. Система охлаждения поставлена на максимум. Так что — сиди тихо.
Мне нужен свет, а то я с ума сойду! Часы! Телепатически их включаю. Они освещают пещеру. И согревают меня.
Туннель вьется к самому центру земли. Словно окольный путь в преисподнюю. Я медлю.
Всю жизнь боялся пещер. А эта — особенно жуткая. Что может быть в пещере, вход в которую — на океанском дне? С другой стороны, можно подумать, у меня есть выбор…
Возвращаться откуда пришел? Не вижу большого смысла. Там поджидают акулы-людоеды.
Так что я плыву вперед — глубоко в подводную пещеру.
Туннель круто уходит вниз. Плыву по пересекающимся коридорам. Сквозь некоторые протискиваюсь с трудом. Холодные безжизненные вулканические скалы. Острые края.
Куда я плыву? Не знаю. Я безнадежно заблудился. Но Пламенник совсем близко. Зовет меня. Манит.
Пользуюсь им как компасом. Каждый раз, когда нужно выбирать куда плыть, я направляюсь к загадочному биению, которое словно бы выстукивает мое имя: «Сюда, Джек. Сюда, Джек!»
Может, мне действительно на роду написано его найти. А потом? Пойму ли я, что с ним делать? Разве можно в одиночку отстоять весь Мировой океан?
Если бы кто-нибудь нашел меч короля Артура, смог бы он предотвратить наступление Темного Средневековья? Неужели, если бы нашли Святой Грааль, начался бы золотой век? Или все эти загадки истории — просто погоня за ничем, воплощающая отчаянную надежду человечества на то, что вот стоит устремиться к чему-нибудь недостижимому изо всей силы, и немедленно грядет помощь свыше?
«Сюда, Джек. Сюда, Джек!»
Я устал. Все онемело. Но не для того же я забрался в такую даль, чтобы сдохнуть в этом паршивом туннеле!
Вдруг вода вокруг начинает двигаться. Спиралью. Водоворот!
Я попадаю в него, не успев ничего сообразить. Сцилла и Харибда. Меня спускает в бездонный унитаз. Швыряет о стены. Один сокрушительный удар за другим.
Руками и ногами отталкиваюсь от острых камней и пытаюсь закрыть лицо, меня кружит и тянет вниз, все глубже и глубже.
Хватаюсь за край туннеля. Подтягиваюсь и плюхаюсь в боковое ответвление. На какой я глубине? Кто же знал, что на планете установлен вулканический водопровод!
Пламенник бьется все ближе, все настойчивее. «Сюда, Джек. Скорее».
Стараюсь скорее. Плыву. Но уже не прямо вниз. Туннель больше не отвесный! Неужели я попал на чердак преисподней?
Здесь нет ничего живого. Ни крабов. Ни морских пауков. Ни безглазых пещерных рыб.
Туннель начинает подниматься.
Вода мелеет. По пояс. По колено.
Я уже скорее ползу, чем плыву. Колени ободраны. Ноги сводит. Сил не осталось.
Минуты скручиваются в часы. Часы сплетаются во что-то вроде дней. Докуда же доходит эта система коридоров? Куда я иду — обратно к Дарконову острову или в сторону, под Атлантику?
Туннель кончается. Идти больше некуда. Приехали.
Гляжу вверх. Надо мной вертикальная шахта. Ни тебе веревки, ни лестницы.
Упираюсь спиной в стену шахты. Ладонями и коленями — в противоположную. Цепляюсь, извиваюсь, проталкиваюсь наверх.
Только не гляди вниз, Джек. Одна ошибка — и я сорвусь. Переломаю все кости. Умру медленной смертью в темной трубе. Никто не услышит моих криков.
Руки болят. Как будто выбираюсь из собственной могилы.
Наверное, я уже умер.
Мысли отскакивают от каменных стен. На каменной стене шахты — белое пятно. Сосредоточиваюсь на нем.
Оно растет, становится четче…
Маска смерти, которая преследовала меня в видениях и страшных снах. Пожилой вариант Даркона. Бесстрастно глядит мне в глаза.
Нет — это перекошенное от муки лицо моего отца-пленника в ореоле седых волос, — отец докричался до меня через столетия, хотел о чем-то предупредить.
Странно, что я раньше не замечал, насколько они похожи. Что там говорил Даркон? Двое неразлучных старинных врагов.
Моргаю. Белое пятно на темном камне. Не более того. Гляжу вверх. Вижу край шахты. Тянусь к нему. Подтягиваюсь и выбираюсь из могилы. Лежу, задыхаясь. Пытка. Все мышцы так и сводит.
Умудряюсь подняться на ноги.
Большая пещера. Могу выпрямиться в полный рост.
«Кап-кап», — капает вода.
На камнях что-то растет. Трава? Нет, минералы.
Сталактиты наставлены на меня, словно кинжалы. Сталагмиты тянутся ко мне, словно заблудшие души из стигийских вод.
Пламенник пульсирует: «Сюда, Джек. Сюда, Джек». С каждым ударом стены пещеры содрогаются.
Часы начинают меркнуть. Погодите! Не выключайтесь!
Слабый свет. Еще слабее. Полная и окончательная тьма.
Нет, не окончательная. Далеко впереди различаю серебристое сияние. Мерцает. Теплится. Подземная звезда.
Иду туда. Серебряный свет становится ярче.
Я знаю, что это. Что это должно быть.
Пламенник!
Он здесь. Так близко, что освещает мне путь.
Нащупываю дорогу и дохожу до скалы, которая отделяет пещеру, где я оказался, от следующей. Как темная дверь. Отделяющая меня от моей судьбы.
Стою совсем неподвижно. Пережидаю удар сердца.
Набираю побольше воздуху.
И — вхожу.
71
Это тронный зал. Первое, что приходит в голову. Роскошно убранный зал во дворце, где король принимает послов иностранных держав.
Не поймите меня неправильно — никакого короля тут нет. Льстивых интриганов-придворных — тоже. И гордой королевы. То есть вообще никого. Только окровавленный, хромой, растерянный шут — Джек Даниэльсон — ступает через порог.
Но убранство роскошное. Хрустальные украшения для коронации. Со стен, словно оранжево-коричневые драпировки, расшитые бисером, свисают складки мелких прозрачных кальцитовых кристалликов. Пол покрывает гипсовая изморозь. Каменья всех цветов радуги блестят на стенах в пульсирующем серебристом свете, который исходит от… трона!
Делаю несколько шагов к нему. Это не трон. Это мерцающий помост. Такая сияющая кафедра. Неужели это один исполинский бриллиант? Нет, так не бывает.
«Сюда, Джек. Сюда, Джек!»
Пламенник тянется ко мне. С каждым шагом я все сильнее чувствую, что сейчас встречусь со старым другом.
Все тело покалывает. Каждая клеточка искрит электрическим разрядом. Я в ужасе и в то же время в восторге. Иду. Моисей, на цыпочках подходящий к неопалимой купине.[22] Вот ради чего родители отправили меня на тысячу лет в прошлое. Вот ради чего мне устроили такое детство. Ради одного-единственного мига.
Я его вижу. Он впаян в сверкающую хрустальную кафедру, но виден прекрасно. Сердцевидный. Серебристо-белый. С каждым ударом чуть-чуть видоизменяется. Сфера. Капля. Полумесяц. Раковина.
Но и это в нем не самое удивительное.
Похоже, он разумный. Я готов в этом поклясться. Он живой — но это какая-то непонятная жизнь.
Под его поверхностью бурлят сильные чувства. Он гневается. Нет, не гневается. Он глубоко обижен. Его больно ранили.
Стою прямо над Пламенником. Протягиваю руку. С трепетом прикасаюсь пальцем к твердому камню помоста.
Нагибаясь к Пламеннику, я чувствую, как он тянется ко мне сквозь несокрушимый сверкающий хрустальный футляр. Внезапно его серебристый свет окутывает меня с головы до пят. Свет каскадами струится вокруг. Внутри. Яркое воспоминание…
Летний день, мы с Пи-Джей устроили пикник. Одна из наших первых романтических поездок.
Мы проехали по берегу Гудзона и остановились на лужайке у самой воды. Расстелили одеяло, сели рядышком и принялись целоваться.
Коснувшись Пламенника, я снова перенесся туда. Боже мой, да я же и в самом деле сижу на одеяле!
Губы Пи-Джей. Медовая сладость ее дыхания. Широкая спокойная река.
Мы перекусили и еще немножко целовались, а потом Пи-Джей уснула в моих объятиях.
Я и сам едва не задремал. Лежал, глядя на Пи-Джей. На ее закрытые глаза. На то, как ее грудь вздымалась и опадала. Жаркое летнее солнышко поджаривает короткую жесткую траву.
Тут-то меня и осенило. Меня осенило, что я люблю Пи-Джей. Мало того. Любовь! Она и вправду существует! Не только в стихах и в кино! Она настоящая, она невероятно сильная, и я на нее способен! Это был самый возвышенный миг в моей жизни. Именно тогда я был ближе всего к обретению смысла жизни, к вере в Бога или к осознанию неизбежности смерти. Но к тому же это был и самый безмятежный миг в моей жизни — сон наяву, напоенный ясным светом июльского дня, голодным стрекотанием кузнечиков, туманным запахом мокрой глины, монотонным шелестом сухой травы на ветру.
