Светлана Ягупова - Зеленый дельфин

Есть у трамонтанцев поверье: если увидишь зеленого дельфина, исполнится задуманное. И каждый тайком мечтает об этом. Когда же перестаешь верить в то, что однажды сверкнет в волнах изумрудный хвост, глаза начинают тускнеть, смыкаться, а душа обрастает мхом…»

Тетушка замолчала. Близнецы заглянули в книжку и обомлели: по странице плыла рыбина с добродушной, во весь рот, улыбкой – точно такая, как на тетушкиной вазе.

— Дельфин?! И на вазе тоже он?

— Он, — кивнула тетушка.

— Но откуда? Откуда эта книга и ваза?

Тетушка сложила губы трубочкой и вместо ответа загадочно засвистела. Она высвистывала старательно, вдохновенно, закрыв глаза и подняв голову. А когда закончила, близнецы понимающе воскликнули:

— Из Трамонтаны!

— Пожалуйста, расскажи о ней подробней, — попросил Чарли. — Надеюсь, Шкипер не выдумал ее, и она есть на самом деле?

— Я совсем мало знаю, — тихо сказала тетушка. — Знаю только, что живут там люди, которые протянут вам руку, даже если вы синеглазы и не похожи ни на один образец, даже если в кармане у вас ни гроша.

— И все же, как ваза попала к тебе? — спросил Альт.

— Это было так давно, что я успела превратиться из девушки в старуху, — вздохнула она. — Мне передал ее на хранение один человек. Вот бы познакомить вас с ним! — она мечтательно улыбнулась и тут же сникла. — К сожалению, это невозможно. Потому что он далеко. То есть, совсем близко и все равно далеко, — непонятно сказала она.

— Кто он? — насторожились близнецы.

— Тот, кто слышит море чаще других.

В эту минуту братья верили в море больше, чем когда бежали на непонятный ночной гул. Море, которое давно успели полюбить. Еще бы! Море волшебно – потому что каждую минуту меняет цвет. В море купаются – не то что в Фазе, черной от фабричных отбросов. И вот, оказывается, на берегу моря есть страна, где даже синеглазым и звездочётам было бы хорошо, а в волнах плавает удивительный дельфин, чья тень отпечатана в этой книге и на тетушкиной вазе.

— Курс норд-ост! — Тетушка вскочила на скамейку, приставила к глазам воображаемый бинокль.

Близнецы восторженно взвизгнули. Повторяя за ней странные слова, отчаянно закрутили невидимый штурвал. Горящими глазами смотрели они вперед, сквозь виноградные листья, туда, где виднелся берег неведомой страны.

— Впрочем, — тетушка спрыгнула на землю, — прошлой ночью вы убедились, что море может услышать каждый. Если захочет. Стоит только поспать без подключки к сонографу. Самое же трудное – найти море, хотя оно вовсе не иголка в стоге сена… Тот, кто живет на улице Жареных Уток… — Она вдруг замолчала и смущенно тряхнула розовыми бантиками. — Что-то я разболталась.

Близнецы смотрели на нее ожидающе.

— Что ты хотела сказать?

— Нет-нет, ничего.

— Неправда, ты уже начала.

— Да нет же, ничего важного.

— Тетушка Кнэп! — глаза близнецов умоляли. — «Тот, кто живет на улице Жареных Уток…». Дальше!

— Назойливые мальчишки, — рассердилась она и вышла из беседки. Остановил ее громкий шепот Альта.

— Чарли, дай руку, — сказал он. — Дай руку и скажи: «Пусть у меня разорвется сердце, если я не отыщу море!».

Волнение брата передалось Чарли. Он крепко сжал руку Альта и обернулся к тетушке, словно приглашая ее в свидетели. Она смотрела на братьев радостно и чуточку испуганно.

— Пусть у меня разорвется сердце, если я не отыщу море! — торжественно повторил Чарли.

«Тот, кто живет на улице Жареных Уток…». Всю неделю близнецы выпытывали у служанки, что означают эти слова. Но тетушка будто воды в рот набрала.

Каждый вечер они заводили будильник на полночь, ровно в двенадцать вскакивали по звонку, долго прислушивались, но странный гул больше не повторялся.

Тогда решили хоть раз переночевать на улице Жареных Уток. О своей затее не сказали никому, следуя совету Отважного Шкипера: «Храни тайну даже от самого себя». Только Усану шепнули: «Не грусти, мы завтра вернемся». До краев наполнили его плошку молоком, оставили на кухне записку, чтобы тетушка и родители не волновались, и после обеда вышли из дому.

Наведываться на улицу Жареных Уток считалось неприличным. Слишком близко примыкали к ней кварталы звездочётов и синеглазых, то есть тех, кого считали людьми второсортными, как бомжей и нищих. Здесь не было ни одного куба с образцом, и вся улица дышала дерзким вызовом Сондарии с ее печальными пейзажами: реками, превращенными в сточные канавы, искусственной зеленью и тусклым солнцем, робко выглядывающим из-за небоскребов. Тут же естественным было все: и пища, и вода, и даже тополя были самыми настоящими – пух от них нежным снегом кружил в воздухе и мягко ложился на землю. А еще над улицей летали чайки, настоящие белые чайки, единственные в городе птицы. Они появлялись со стороны Пустыни и в той же стороне исчезали.

Неширокая, длиною метров в триста, улица Жареных Уток вряд ли привлекала бы к себе внимание, если бы не была единственным в городе уголком, где можно полакомиться настоящими колбасами, пирогами, орехами. Хотя многое из того, что здесь продавалось, было не по карману жителям именно этой улицы. Не в пакетах и блестящих тюбиках, не спрессованные и пастообразные, — нет, здесь продавались натуральные пахучие, естественной окраски котлеты и запеканки, фаршированная рыба и мясные рулеты. А мороженое! Оно и по вкусу отличалось от твердых брикетов с молочными заменителями. А каким было воздушным, ароматным, пышным!.

Запахи, что за удивительные запахи разносились повсюду! Прямо на тротуарах, в раскаленных жаровнях аппетитно скворчали цыплята, румянился в подсолнечном масле картофель. Здесь не было той удучающе сонной атмосферы, которой отличались другие улицы Сондарии. Загорелые женщины наперебой предлагали румяные хрустящие яблоки, полосатые арбузы, пунцовые помидоры и другие диковинки, рожденные не химическим синтезом фабрик, а землей и солнцем. И от их здоровой энергии все вокруг становилось веселым и радостным.

Пять лет назад на конкурсе Искусств большинство сондарийцев признало первенство за машинами, которые сочиняли музыку, писали картины, слагали поэмы. С тех пор только на улице Жареных Уток можно было встретить бородатого Поэта, кудрявого Художника и длинноногого Скрипача.

Поэт целыми днями бродил среди прохожих и собирал слова, аккуратно складывая их в карман своей поношенной куртки, расположенный слева, как раз напротив сердца.

Ему помогал Художник, острый глаз которого, схватывая многоцветье улицы, переносил его на холст. И у единственного на весь город старого башмачника с черными мозолями на ладонях появлялся двойник, такой же толстогубый, как он. А некрасивая девушка, взглянув на свое изображение, расцветала в счастливой улыбке, ибо кисть мастера, нисколько не приукрашивая, открывала ей нечто такое в себе, о чем она никогда не догадывалась.

Звонкоголосый шум улицы выливался в чудесную мелодию Скрипача, как только он притрагивался смычком к своей маленькой скрипке. Тревожные звуки мечты и надежды слетали с ее хрупкого грифа, одухотворяя сердца и души.

И все это вместе – слова, краски, звуки, — переплавляясь, придавало улице Жареных Уток особую атмосферу веселья, доброжелательности и непокоя.

— Однако хорошо здесь, — сказал Альт.

— Скажи это кому-нибудь из учителей, — хмыкнул Чарли. — Мисс Жэфи сразу же подожмет свои плоские губы и прописклявит: «Эта грязная улица не делает вам чести».

Мальчики рассмеялись.

— Смотри, Бамби, — толкнул брата Чарли.

По тротуару, лавируя среди прохожих, несся быстроногий Бамби, тот самый, что каждый день пробегал по проспекту Линейной Перспективы, выкрикивая счастливые номера очередной лотереи. Вот и сейчас он летел, держа над головой разноцветные карточки, и нараспев кричал:

— Покупайте лотерею и надежду вместе с нею!

Они всегда завидовали этому ловкому мальчишке, его вольной жизни, тому, как свободно он одевается, не сверяя свою внешность с манекенами. Как и тетушка Кнэп, синеглазый Бамби не был похож ни на один образец. Кроме того, скупое сондарийское солнце на удивление щедро размалевало его лоб, нос и щеки такими яркими веснушками, что каждая казалась маленькой солнечной брызгой. И лицо мальчишки постоянно лучилось теплом и светом, никак не вписываясь в сонные, сдержанные лица сондарийцев.

Близнецы проследили за Бамби взглядом. Он подбежал к цирку, вывернул карманы своих потертых джинсов, пересчитал горсть монет и отдал деньги человеку в темно-зеленой спецовке и берете такого же цвета. Человек ласково взъерошил мальчику чуб и скрылся в дверях цирка. А Бамби понесся в обратном направлении.

— Эй, быстроногий! — окликнули его близнецы. Чуть согнув ноги в коленях, Бамби притормозил.