Сергей Петренко - Виланд
Я плыву. Глаза по-прежнему ничего не видят, но подо мной будто качается плот, и течёт... может, вода, а может... время. Оно движется мимо, а я перемещаюсь назад. И слышу голоса.
— ...Пиши, пиши, охламон! "...И Кряжичу, и Мохничу, и Дупличу, и Листвичу, и Гнездичу, и Преличу, и Корничу, и..."
Какие у них тогда были имена! Я чуть-чуть не сдерживаюсь, усмехаюсь. Хоть беззвучно, но косматый колдун бросает на меня быстрый взгляд.
— Ладно, хватит! — бурчит он ученику. Тот со вздохом позволяет свернуться свитку. — Спустись в ямину, принеси холодненького.
Мы с колдуном выходим под свет звёздный. Ночь глубока. Но деревья отстоят далеко друг от друга, а искры звёздные так щедро горят, что я и не помню сейчас, светлее ли день?
Думается — для того ли мы придумывали руны, чтобы мучить охламонистых человечьих подростков?.. Кто же из колдунов первым решил, будто Дубу потребно это громоздкое обращение? Чтоб ненароком не забыть хоть самого ничтожного из сотни обитателей раскидистых хором.
— Будет из него что-то? — негромко спросил я, имея в виду юнца. Колдун молчал. Потом заговорил, будто про другое:
— Приходят карлики. Предлагают проклятую воду из подземных ручьёв. От неё, говорят, границы разума расширяются до аж каких-то бескрайних...
— Что за вода ещё?
— Не слыхали?
Я дёрнул головой. Давно не говорил с подземными. Что они могли выдумать?
— Будто гнилью напитана болотной. Я сам её не пробовал, но про иных слышал. На безумцев они похожи, и быстро гаснут.
— Ясное дело, гаснут, раз сознание расширяется. Разлетится ошмётками во все концы, и всё тут... Да для чего это подземным?
— Вода им ни для чего, им души нужны. Обычных-то смертных они, слышно, немало извели, но те, говорят, слабы. Вот недавно предлагают — отдай нам Имчу, парня то есть. Из него мы хозяина глубин создадим, а тебе десяток рабов пригоним, и огня жидкого... А я им — говорите с парнем. Я его не держу. А не захочет — подите прочь.
— Отказался?
— Отказался... будто бы. Да мысли у него теперь всё набок сползают. Чуть что не так — уж думает, не напрасно ли он премудростью мучается, когда можно одним махом в небеса взлететь. А от меня ему поблажки нет — коль сбежит, так чтоб раньше.
Перед рассветом поднялись мы с Укрутом на холм. Был тот холм, как перст, указующий в небо, один-единственный посреди лесной равнины, высокий, с крутыми каменистыми склонами. Немного раньше в этом краю росли такие же леса, но холм был выше, был он тогда, собственно, и не холмом, а гранитным столбом, подняться на который человеку не под силу. Со столба этого, рассказывали, Аварит, колдун Железной Бабы, управлял волчьими стаями. Потом другой колдун, имени которого не знаю, пробил в скале ступени. Когда Баба проиграла битву за лес, столб стал быстро выветриваться, трескаться, оседать...
— Вон и река.
Светлый изгиб Радуги я увидел не сразу. Казалось — она должна быть ближе, заметнее... Впрочем, сама река ни при чём — раз холм сделался ниже.
— Недалеко время, когда она затеряется в лесах и сгинет навеки. Никому не отыскать дороги к ней...
...Не отыскать. Не отыскать. Не...
...Совсем в другие времена, странствуя по горячим и пыльным дорогам, я остановился на привал у перекрёстка. На обочине, полузаросший травой, лежал древний каменный истукан, поверженный идол этой земли. Лежал он ликом вниз, и люди не знали, на чьё тело садятся, давая отдых натруженным ногам. В тот раз на камне расположились старуха с ребёнком лет шести, видимо, внуком, а скорее что и правнуком. Возвращались они из соседней деревни, с чьих-то похорон, и внук расспрашивал бабку о смерти. Что случается с человеком потом?
— Как исходит душа из тела, попадает она на берег Реки, а через Реку ту нет иного моста, кроме радуги. И живому человеку не то что по радуге перейти — отыскать её не дозволено. А мёртвый — если душа у него светлая, взбежит на мост, и оттуда ему все долы-раздолы чудесные открываются...
— Бабушк... а обратно? Вернуться он может?
— Так он, Тилка, имечко своё позабывает, а не то что вертаться... А после уж Реки той не найти.
Видно было, Тилке слова эти не по душе.
— А что же... если мамка вдруг умрёт... она и не вспомнит про меня?
— А вы там, за Рекой, как встренетесь, так и снова вам вместе радостно будет. Коль ты мамку-то свою как следует любишь...
Тилка отчаянно закивал, а я тогда опустил голову и разговора больше не слышал.
...Чем дальше ухожу от Реки, от Леса — больше вспоминается. И такое, что помнить неохота, а больше — светлого. Но главное — знаю — не попасть мне обратно в Лес, нет его по эту сторону Реки. В земле Смертных...
А Димку мне так просто не найти. Потому что живёт он среди людей, возвращаясь в наш Лес лишь во сне.
По эту сторону Реки иные сны. В них не забываешься в глухой пустоте.
* * *
Всё началось с письма. Димка получил письмо. Кто оставил его на крыльце, Димка не знал. Когда письмо было прочитано, Димка очень пожалел, что таинственный почтальон появился и исчез незаметно. Ведь содержание письма оказалось удивительным. Вот таким:
"Дима! Приглашаем Вас на Праздник Осенней Луны во дворец Ласточки. Будьте, пожалуйста, готовы 25 сентября, за Вами пришлют. Распорядитель Лучинка".
Сам Димка сразу поверил, что Приглашение — настоящее. Оно было написано странным, "завитушечным", но разборчивым почерком на бумаге, которая казалась Димке кусочком очень большого дубового листа. Видны были прожилки, бумага пахла лесом, горячей от солнца древесной корой, и цвет у неё был удивительный, золотисто-зелёный.
Мама сказала: "Кто-то пошутил".
Димка не стал спорить, спрятал листок в книжку с любимыми сказками про Винни-Пуха и Мумми-троллей, а перед сном доставал его и рассматривал. Листок, гладкий и тёплый, в электрическом свете блестел медовым глянцем и пах чем-то совершенно заморским. Димка мечтал. Он представлял, как огромный медведь ведёт его тайными тропами в страну, где в лесу стоят домики сказочных существ, а на большущей поляне возвышается дворец с множеством башенок...
Наступило 25 сентября. Димке ужасно не хотелось идти в школу, он боялся, что пока его не будет дома, за ним придут, чтобы отвести на Праздник. Но мама и слышать ничего не желала. И Димка на уроках был невнимательным, часто поглядывал в окно, на берёзовую аллею. По этой аллее Димкина мама всегда возвращалась из города, эта была самая короткая дорога от автобусной остановки к Димкиному дому. Может быть, я их увижу, думал Димка. Тех, кто придёт за мной...
А в этот день, как назло, в аллее то и дело показывался какой-нибудь прохожий, и Димка чуть не вскакивал с места, вытягивал шею...
— Дима, если не прекратишь вертеться, станешь в угол! — с досадой сказала Мария Андреевна. И Димка вздрогнул. Его никогда не ставили в угол. Он просто умрёт от стыда. И, кроме того, из угла уже, наверное, не разглядишь, что делается за окном!
Покраснев, Димка опустил глаза и целую четверть часа не отрывал взгляд от парты. Вдруг за окном раздался свист. И Димка не вытерпел!
Какой-то калека-старичок плёлся по дорожке у школьных клумб. На поводке он вёл такого шелудивого и тощего пса, что было вообще непонятно, как это животное ещё не испустило дух?!
Димка почувствовал на себе взгляд учительницы и от страха перед неминуемым наказанием даже зажмурился на секунду.
— Встань, Дима, — сухо сказала она.
В этот миг свист повторился.
Бамц! Стекло как раз у учительского стола высадили каким-то непонятным предметом. Предмет этот влетел в окно, упал возле доски. Кое-то из девчонок взвизгнул.
Димке сперва показалось, что на полу копошится комок старых тряпок величиною с футбольный мяч. Вдруг комок распрямился, и весь класс, замерев от изумления, уставился на крохотное человекоподобное существо. Мордочка его напоминала лисью тоненьким носом, узеньким подбородком и треугольным разрезом глаз. Соломенные волосы топорщились во все стороны, а одежда лилипута была такою драной и грязной, как будто целая стая собак дралась из-за неё целый час.
— Бородавка ты волосатая! — выкрикнул лилипут кому-то в окно. — У них же тут форточка есть!
В этот момент Мария Андреевна решила упасть в обморок. Пока дети лихорадочно соображали, кому глазеть на удивительное "чудо из окна", а кому бежать в учительскую, чтобы спасать Марию Андреевну, послышался хруст и звон, и остатки стекла свалились на пол, а в окно просунулась рука. Это была очень длинная, очень жилистая рука с мосластыми пальцами и тёмной, почти как у негра, кожей.
