Эдуард Скобелев - Властелин времени
Правда, во время бесед в корабельном трюме он убедился, что вера Анны в справедливость бога ничуть не меньше его уверенности в том, что он, Иосиф, не подвластен крайностям событий. Но тем более было жаль ее чистой и святой веры.
Иосиф поклялся Анне, что не оставит ее в беде, и она недоумевала, как это невольник, лишенный даже малейшей возможности протестовать, может прийти на помощь. Однако она от всей души поблагодарила его, и ее благодарность только укрепила чувства Иосифа. Он в самом деле привязался к этому экзотическому цветку и без колебаний отдал бы свою жизнь за то, чтобы этот цветок рос и расцветал, пусть даже вовсе недоступный ему: счастье Анны воспринималось им, как собственное счастье…
Потом, позднее Иосиф убедился в великодушии юной графини: когда обстоятельства сложились для нее так, что она могла выбирать между личной безопасностью и чистым порывом сердца, она без колебаний предпочла голос сердца и попыталась облегчить долю своего верного слуги, на которого она, правда, и смотрела как на слугу, не в силах переступить предрассудков эпохи.
Мог ли Иосиф поставить ей в вину заблуждения? Да и понимал, что ответная любовь, если бы он и добился ее, ничего, кроме новых мучений, не принесла бы, потому что он был визитером в судьбе Анны и рано или поздно должен был покинуть ее…
Однажды на заре появились гнусного вида мавры и с явным удовольствием принялись перещупывать невольников, отбирая их для продажи. Вызывая людей по номерам, они разделяли их по группам; недужных и стариков, не пообещавших никакого выкупа, отправили в подземелье.
Иосиф надеялся, что увидит Анну, но этого не случилось: женщин сортировали отдельно.
После водопоя из общего корыта (пленники лакали воду, как звери) погнали на рынок.
Иосиф впервые видел богатое и пестрое восточное торжище. Он воспринимал его как живую картинку, потому что богатства рынка для невольника не существовали. Не существовали ни эти финики, дыни, орехи, продававшиеся прямо с возков, над которыми были устроены плетеные шатры — укрылища от палящих лучей солнца или песчаной бури.
За той частью рынка, где продавали овец, коз, лошадей и мулов, начинался невольничий рынок, разноязыкий и пестрый, признававший один-единственный довод — деньги. Чалмы и фески перемежались здесь шляпами и бурнусами, тут сновали лукавые мавры, толпились шумные турки, неторопливо ходили египтяне и сирийцы, суетились евреи, и все громкими голосами убеждали друг друга, что качество «товара» совсем упало, а выручка едва покрывает издержки на его содержание.
Торгаши беспардонно лгали, сбивая цены, на виду у всех подкупали пиратских посредников, давая бакшиш.
Это было ристалище насилия и обмана, место позора и унижения. Мужчин покупали на сельхозработы, редко — в качестве учителей или воспитателей, женщин брали для услужения в домах или грязных притонах, где всякий сброд спускал краденые деньги, обогащая все тех же работорговцев. Это для них старался Барбаросса, пираты были лишь орудием их обогащения.
Вместе с группой незнакомых мужчин Иосифа поставили на пыльной площадке под навес из куска ветхой парусины.
Купцы пальцами открывали невольникам рты, смотрели зубы, глаза, щупали мускулы, справлялись через переводчика о здоровье. Иногда, не предупреждая, били в живот или грудь, по реакции определяя, у кого больны печень, почки или желчный пузырь. Это были опытные торгаши.
Напротив Иосифа остановился низенький, пузатый человек. На пухлом лице моргали круглые сальные глазки.
— Это не испанец, — сказал купец вертевшемуся рядом толмачу. — Спроси, откуда?
— Из Русистана, почтенный, — перевел толмач.
— Это на севере, — купец наморщил лоб. — Там вечные льды и выносливые люди. Вижу-вижу. — И вдруг больно ущипнул Иосифа ниже спины. — Худорлявый — кляча! Кормить надо, чтобы вышел толк. Кормить, как индейку! Большие расходы.
Он вновь протянул коричневую руку, но Иосиф ударил по руке.
Коротышка налился гневом.
— Эй ты, толмач, передай северному барашку, что на жаровне ему будет столь же уютно, как и южному! — И выставил пухлую щеку и волосатое ухо. — Пусть поцелует! Ну!..
Иосиф плевком ответил на угрозу.
Все замерли.
Купец достал шелковый платок, неторопливо вытерся и, блеснув глазами, сказал:
— Покупаю раба.
— Но я передумал, — посредник разом смекнул, что представился случай заработать. — Этот дерзкий раб стоит в два раза дороже!
— Плачу и эту цену! Надень ему веревку на шею и тащи в мой дом! Я накину за труды!
— Э, нет, — сказал Иосиф по-арабски, обращаясь к посреднику. — Меня, отпрыска благородного рода, не смеет купить за деньги ни один негодяй мира. Отведи-ка меня к своему хозяину, мы с ним потолкуем о выкупе.
Посредник сразу вспотел.
— Откуда ты знаешь арабский? — изумился он, переглянувшись с купцом и толмачом. — На твоей дощечке помечено, что ты говоришь только по-испански.
— Сам посуди, человек, — забавляясь, ответил Иосиф. — Разве может житель Русистана говорить только по-испански?
— Послушай раба, но поступи наоборот, — подмигнул торгаш, доставая из-за цветного пояса кошелек, вышитый жемчужными зернами. — Ты не слыхал этих вздорных речей, не так ли? Серебро при себе лучше золота при мулле. Я набавлю, будешь доволен.
Посредник понял, рожа его растеклась в улыбке.
— Да-да, совсем непонятное бормочет этот строптивый раб! Возьми еще парочку, почтенный, я привешу ко всем доску и дам человека доставить товар до самого дома!
Они склонились друг к другу, шушукаясь. Наконец ударили по рукам.
Вмиг слуга посредника притащил разъемную на две половины доску с прорезями для шеи. Иосифа и еще одного невольника поставили друг другу в затылок, сдавили шеи деревянной колодкой, концы стянули ремнями — до концов было не дотянуться, так что невольники оказались беспомощными. Более того, чтобы продвигаться вперед, не причиняя себе боли, им необходимо было сгибаться или тянуться вверх так, чтобы шеи были на одном уровне — ловкая придумка истязателей.
Щелкнул бич, купленных рабов погнали по жаре. Иосиф был так подавлен, что почти и не глядел по сторонам на столицу морских разбойников.
Столица казалась сонной и безразличной — приземистые хатки за стенами из глины, горячая пыль по щиколотку на кривых улочках, мальчишки с собаками, в густой тени навьюченные ослы и стайки горлиц, хлопавших крыльями в ослепительном небе.
Взгляд задерживался на зеленых кронах персиковых и абрикосовых деревьев; там, за глухими стенами, текла своя жизнь, но Иосиф догадывался, что жизнь эта нелегкая и нерадостная, потому что жители Алжира были обложены тяжелой данью в пользу захватчиков-пиратов.
Наконец остановились перед воротами, на которых было написано имя хозяина, привратник впустил невольников во двор. Иосиф увидел роскошный хозяйский дом, сад и пруд, за которым виднелось несколько хозяйственных построек.
Тут подоспел коротышка-купец, на пухлом его лице все еще хранились следы злобы и досады. Он схватил плеть и принялся хлестать Иосифа изо всех сил. Прикрываясь руками, Иосиф дергался от боли, причиняя тем страдания и себе, и своему сотоварищу.
Но вот купец устал, отшвырнул плеть и со словами «ты возместишь еще, мерзкое животное, все мои расходы!» ушел к дому, — дюжий слуга сопровождал его.
С невольников сняли колодку и сказали: «Будете ухаживать за посевами на земле господина. Сейчас придет распорядитель работ. Следуйте его указаниям, иначе он искалечит вас. Только за усердный труд и примерное поведение положены пища и ночной отдых».
Едва невольники присели в тени на прохладную землю, появился распорядитель работ: принес старые камышовые шляпы, велел надеть их и повел к овчарне, где тощий, как палка, раб возился над корытами с землей, высаживая в них рассаду.
Распорядитель объяснил, что рассада — это ячмень, предназначенный для овец, доставляемых с загородного хозяйства господина; поскольку овец надо подкормить, а пастбищ в городе нет, животных кормят загустевшими побегами ячменя. Для этого рассаживают по корытам строго определенное количество рассады и готовят почву под новый посев под руководством старшего раба, которого зовут Буба.
Распорядитель ушел, а Буба, пилигрим из Далмации, растерявший, видимо, всю набожность, принялся учить своих сотоварищей, при малейшей оплошности отвешивая им оплеухи. Иосиф терпел, думая про себя о том, что насильники и эксплуататоры неслучайно насаждают кругом жестокость и неравноправие, — подневольные люди ссорятся между собою, вымещают друг на друге все свои обиды и тем позволяют главным своим мучителям сохранять непоколебимую власть.
Поначалу работа показалась даже интересной. Переносные корыта с землей, действительно, весьма хитроумно заменяли пастбище. Маленькое зернышко при заботливом уходе в течение двух недель образовывало пышное растение.
