Владислав Крапивин - Застава на Якорном поле (Сборник)
Инспектор Мук не обиделся. Сказал примирительно:
— Тебя бы в мою шкуру… Бытие определяет сознание. Не слыхал про такое?
— Слыхал… Кстати о бытии. У меня-то ведь нет учебной машины с экраном. Не добудешь ли хотя бы портативный ящичек? А то я однажды вечером свихнусь.
— О чем речь! Сегодня же! Свой принесу, автомобильный!
К удивлению Корнелия, ребята не очень обрадовались экрану. Правда, первый вечер они провели у ящика неотрывно. И все же, как показалось Корнелию, смотрели передачи скорее из вежливости, чтобы не обидеть взрослого воспитателя. Настоящий интерес у них появлялся, лишь когда показывали новости или видовые фильмы. Корнелий понял: им, живущим в клетке, нравится смотреть на обыкновенную жизнь — на разных людей, на суету городских улиц…
На следующий день Антон попросил:
— Господин воспитатель… господин Корнелий, можно мы не будем смотреть кино, а лучше погуляем?
— Как хотите, — слегка уязвленно откликнулся Корнелий.
Маленький Чижик, видимо, почуял его обиду. Тронул за рукав и тихонько объяснил. Доверчиво так:
— Мы кино-то часто глядим. Когда учитель спит, Антон — чик — и переключит сразу с учебы на передачу. Он умеет…
— Болтушка, — поспешно сказала Дина. — Вы его не слушайте, господин Корнелий, он всегда сочиняет…
Прошло три дня. И казалось Корнелию, он здесь давно-давно. И ребят уже всех знает по именам, и даже втянулся в нехитрые воспитательские заботы. Очень нехитрые. Потому что ребятишки жили тихо, самостоятельно и послушно под началом Антона и Дины. И он жил — с привычной уже пустотой внутри, с бездумностью. С глубоко затаенным страхом. Со смутным намеком на какую-то надежду…
— Гуси-гуси, га-га-га! Улетайте на луга!
И вдруг — вскрик. Суета… Тышкина ровесница и подружка Тата проколола ногу. Острый сучок воткнулся в ступню сквозь истершийся пластик подошвы.
Сидит, держится за ногу, кровь между пальцами. Всхлипывает, но негромко. От дома уже мчится Лючка с бинтом и пузырьками.
— Ну-ка, дай промою…
— Не-е…
— Кому говорят!
Тата улыбается сквозь слезы:
— Лючка-злючка, не кричи. Пусть Антон лечит, у тебя пальцы щекотливые…
— Пустите-ка меня…
Корнелий сел, прислонился к стволу яблони, рядом усадил девочку. Ногу ее положил себе на колено… Кровь закапала брючину. Так уже было когда-то, с Ал кой. Та, правда, громко ревела.,. А как это больно — раненая нога, — он помнит…
— Ничего, маленькая, потерпи, это быстро…
— Ага, я терплю…
— Умница.
Обезболивающий раствор… Тампон… Бинт…
— Не туго?
— Не-е…
Какая крошечная теплая ножонка… А ведь и в самом деле, была когда-то у него маленькая дочь, Алка…
— Давай отнесу в спальню. Надо полежать…
— Давайте я ее отнесу, господин… Корнелий. — Это Антон протянул руки. — Давайте. А к вам… вон, идут…
Это шагал через двор Альбин. Старший инспектор Мук. Нехорошо засосало под сердцем. «Он — за мной?» Вот тебе и не осталось страха!
Альбин Мук подошел с озабоченным лицом:
— Слышь, Корнелий, тут такое дело…
«Понял… — тоскливо подумал Корнелий. — Что ж, пойду… Надо встать… А может, в драку? Почему я должен как теленок на убой?..»
Но инспектор Мук сказал насупленно:
— Скоро привезут одного… Пацанчик лет десяти. Странная история… Ты подготовь, что надо.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
ЧЕРНЫЕ ЗЕРКАЛА ПРОСТРАНСТВ
Цезарь
Новичка привезли за час до ужина. Два человека. Явно не уланы: пожилые, упитанные, в дорогих костюмах. Видимо, штатские чины Управления. Говорили негромко, бархатно.
— Ну вот, пока ты поживешь здесь, — сообщил мальчику один, лысоватый, в блестящих очках.
— Здесь? — Мальчик оглядел койки под черно-синими одеялами, тесные проемы окон в толще старинных стен. Лицо его дернулось испуганно и брезгливо.
Ребята тесной группой стояли поодаль, в углу спальни. Мальчик скользнул по ним глазами так же, как по койкам и стенам.
— Почему здесь?!
Он был некрасив. Очень большой рот и треугольный маленький подбородок, твердые скулы, сильно вздернутый нос. Лишь волосы хороши — светлые, почти белые и, видимо, жесткие, они были подстрижены ровным шаром. Как густой громадный одуванчик. И только на темени из ровной стрижки торчал непослушный, увернувшийся от ножниц клочок. Но лицо — без привычной и ласкающей глаз детской округлости. Ничего общего с теми славными мордашками, которые Корнелий на работе привык впечатывать в рекламные проспекты для счастливых семейств…
И все же ярлык безынды никак не клеился к новичку. Мальчишка был явно из хорошей семьи. Из такой, где истинная воспитанность и твердое ощущение своего «я» — наследие нескольких поколений. Порода видна всегда, инфанта узнают, несмотря на лохмотья (как в фильме «Шпага принца Филиппа»). А этот был отнюдь не в лохмотьях. В шелковистой рубашке стального цвета со всякими клапанами и пряжками, в модных светлых брючках чуть пониже колен, в длинных серых носках с вытканными по бокам серебристыми крылышками, в лаковых сандалетах. На плече он держал расшитую курточку-гусарку.
Эта гусарка взметнулась, когда мальчик обернулся к своему очкастому спутнику:
— Почему здесь?! Разве это клиника?
— Это школа, — мягко сказал очкастый. — Закрытая спецшкола для обследуемых детей. В клинике сейчас не все готово к твоему приезду, и…
— Вы говорили, что отвезете меня к профессору Горскому! Вы солгали!
— Я не солгал, голубчик. Просто изменились обстоятельства. Некоторое время тебе следует побыть в этой школе. А для того, чтобы… Эй! Что такое!
Мальчик метнулся к двери, и уже через две секунды Корнелий увидел в окно, как он, бросив курточку, мчится к проходной будке у высокой побеленной стены.
Очкастый и его товарищ сшиблись в дверях, потом друг за другом резво выскочили во двор. Корнелий — следом.
Постовой улан уже нес мальчишку от проходной. Тот молча и яростно рвался из уланских лап. Но в двух шагах от чиновников перестал биться. Наверно, чтобы не унижаться.
— Вы уж глядите за ним покрепче, господа хорошие, — сумрачно сказал улан. — А то он мне головой в под-дых…
— Ты ведешь себя крайне неразумно, — сказал очкастый. — Куда ты собрался бежать?
— Домой!
— Это нельзя. Я же объяснил.
— Разве я арестант?
— Нет, но так сложились обстоятельства…
— Я понял, это тюрьма! — Новичок яростно оглянулся. Словно искал щель в грязно-белых стенах. — Почему? Что я вам сделал?! Какое вы имеете право?! Я хочу домой!!
— Я же объяснял…
— Вы всё врете! Вы бесчестный человек! Вас самого надо в тюрьму! Вы…
Он стоял прямо, со сжатыми кулаками, со вскинутым на очкастого чиновника лицом. Слезы не бежали, а брызгами летели из блестящих гневной зеленью глаз.
Второй чиновник — с розовой шеей и ровным пробором на гладкой, круглой голове — сказал со злым пришептыванием Корнелию:
— Вы, кажется, воспитатель? Успокойте же мальчика…
Корнелий не успел сказать: «Как успокоить, черт возьми?» Неслышно и быстро подошел Антон. Взял новичка за локоть.
— Послушай. Слезами здесь не поможешь. Надо сперва успокоиться, передохнуть, а потом…
— Отстань! — Мальчик вырвал руку.
Антон сказал терпеливо:
— Это зря. Мы хотим тебе помочь.
Но он, видимо, не был уверен, когда говорил «мы». Мальчишки и девчонки, стоявшие у крыльца, прижимались друг к другу плечами и смотрели насупленно. Корнелий понимал, что в новом мальчике они чувствуют чужака.
За эти дни Корнелий научился кое в чем понимать их. Наверно, помог случай со шприцем. Ребята увидели, что Корнелий — не обычный штатный воспитатель. Не надзиратель… Нельзя сказать, что между ним и детьми возникло особое доверие или какая-то привязанность. Но по крайней мере, они его не боялись. Или почти не боялись. И жили с новым воспитателем по молчаливому уговору: не мешать друг другу. Корнелий имел возможность часами сидеть в своей стеклянной каморке, лениво перебирая воспоминания, и без особой уже тревоги притупленно размышлять о смысле бытия и о будущем (сколько его еще осталось?).
Ребятам для радостной жизни вполне хватало тех послаблений в режиме, которые допустил Корнелий. Лишнего они себе не позволяли.
Это была довольно дружная и спокойная ребячья компания. Судя по всему, они жили вместе уже долго, привыкли и привязались друг к другу. Антон был признанный командир, даже диктатор, но без всяких намеков на жестокость или на удовольствие от собственной власти. На нем лежала нелегкая роль посредника между ребятами и школьным (точнее, тюремным) начальством. Неглупый был парнишка и, видимо, с годами крепко понял, что послушание — это единственный спрсоб защиты для безындексных пацанов. Куда деваться-то?
