Алла Потапова - Красная звёздочка
— Ну ещё немножко, ещё! — просит Наталья Сергеевна.
Вдруг дыхание становится лёгким, я бегу вперёд, размахивая руками, и шлепаюсь на дорогу. Верёвка двумя тонкими телячьими хвостиками лежит на дороге. Тьфу! Порвалась.
Отряхивает снег с юбки, молча завязывает толстый неуклюжий узел Машина мама.
— Давайте ещё раз, — голос её звучит строго, но в нём слышатся слёзы, — надо везти. Иначе нам нечем будет топить «буржуйку», и мы замёрзнем.
Снова натягивается верёвка, впивается в то же место на груди, опять скользят по сверкающей белой дороге мои и Машины галоши, и начинает казаться, что это было всегда и всегда будет, что сани не просто примёрзли, а вросли в землю корнями и нам никогда не удастся справиться с этой огромной горой толстых, упрямых дров. И когда, наконец, сани всё-таки сдвигаются, я думаю, что они сделали это из сочувствия к нам, а не от нашей силы. Я иду несколько шагов, почти повиснув на верёвке, она меня дружески поддерживает, как будто это не та самая верёвка, которая только что так упрямо не хотела помочь.
Маша поворачивает ко мне худенькое лицо и улыбается:
— А ты сильная!
— Конечно, если бы не Лана, мы бы не справились! — подхватывает её мама, и мне хочется верить, что действительно помогла этим добрым людям.
Теперь мы уже не останавливаемся до самого дома. Подвозим сани к сараю, я падаю на снег, как если бы это была трава. Рядом со мной — Маша. Наталья Сергеевна не ругается, она ждёт, когда мы немного отдохнём, а йотом помогает нам встать и говорит привычной скороговоркой:
— Машенька, доченька моя, нам нужно ещё распилить хотя бы одно бревно, дрова у нас совсем кончились…
Это же бабушка моя так говорит!
— Ни за что! — кричит Маша, и слёзы выкатываются из её глаз, как прозрачные горошины. — Не буду я пилить, я не грузчик, не извозчик, не пильщик!.. — Она снова падает в снег и колотит его кулаками.
Наталья Сергеевна молча идёт к сараю, выносит «козлы» — сооружение, предназначенное для распилки дров, потом — пилу с двумя ручками, взваливает бревно на «козлы» и начинает пилить. Мелкие зубчики пилы скользят по замороженному дереву, вторая ручка качается из стороны в сторону. Я подхватываю её, и возле сарая раздаётся ритмичный звук: вжжик, вжжик. Светлыми фонтанчиками разлетаются то с одной, то с другой стороны опилки. Вжжик, вжжик. Постепенно фонтанчики слабеют, и вот уже зубцы пилы впиваются в плотную жёлтую древесину. Сколько же раз нужно дёргать пилу туда-сюда, чтобы пропилить такое бревно насквозь!
— Пила совсем тупая! — говорю я и останавливаюсь. Но ручка дёргается — женщина продолжает пилить. Я опять вцепляюсь в чёрный деревянный колышек и тащу визгливую железную полоску на себя, потом — от себя, потом опять, потом опять…
Я думала, самое трудное с этими дровами уже позади. Но оказывается, они ещё не дрова, дровами эти брёвна станут тогда, когда их распилят, разрубят топором под названием колун…
Не представляю, сколько же надо сил, чтобы справиться с этой работой! На мои руки ложатся Машины ладошки. Вжик, вжик! С одной стороны мы с Машей, с другой — её мама. Вжик, вжик!
Мысли плавают в голове, как будто там, в мозгах, какая-то карусель. Потом они вспыхивают красными, синими огоньками. Постепенно остаётся одна и стучит, стучит в мозгу, как дятел: когда, когда же пила прогрызёт эту болванку, когда, когда, когда?
— Осторожно, так мы «козлы» перепилим, — слышу голос Натальи Сергеевны.
Аккуратненький чурбанчик откатывается в сторону. Если бы его просто так найти, то и внимания бы не обратила, а сейчас смотрю на него с удивлением и даже гордостью: надо же, отпилили!
Если кто не знает, могу сообщить: бревно состоит из круглых чурбанчиков, которые потом ещё надо разрубить тяжеленным топором-колуном. Я прикинула, на сколько кругляшей можно распилить одно бревно. Получалось шесть. Но у Натальи Сергеевны своя мерка, и теперь, пожалуй, получится семь. Иначе они не влезут в печку. Печка короткая, длинное полено туда не всунешь.
Второй чурбан появился не скоро. Он глухо стукнулся об землю и подкатился к первому. Интересно, если бревно распилить всё сразу, так все чурбанчики скатятся в одно место?
— На растопку хватит, — вздохнула Машина мама и взяла в руки колун.
— Может, давайте я? — мне трудно представить, как я смогу отрубить хотя бы одну щепку, но ведь женщина так устала!
— Давай я, мама, — извиняющимся тоном говорит Маша.
— Собирайся в школу, — отвечает Наталья Сергеевна, не очень ловко замахиваясь на кругляш топором, — да и Лану уже, наверно, разыскивают.
Как, после таких трудов — в школу?! Да я рук-ног не чую, у меня спина болит, даже, кажется, горло побаливает! А Маша меньше меня, худенькая совсем! Мы уйдем, а Наталья Сергеевна, не такая уж сильная, останется рубить твёрдые, замороженные чурбаки!
Мы прощаемся с Натальей Сергеевной. Меня беспокоит, как же я отдам ей одежду.
— Потом принесёшь, — говорит она, устало улыбаясь.
Мы с Машей идём к дому. Вдруг девочка останавливается и, глядя на меня серьёзными серыми глазами, спрашивает:
— А ты как учишься?
Я пожимаю плечами:
— Нормально.
— А тетрадки у тебя есть?
— Конечно, есть.
— И портфель?
— И портфель.
— Тебе, наверно, ещё до войны купили?
Я молчу.
— А мне не успели купить, — задумчиво продолжает Маша. — Хочется хорошую тетрадку с белой бумагой, портфель, воротничок с белым кружевом.
Она оборачивается ко мне и вздыхает:
— Ну, до свиданья. Приходи, когда захочешь. Спасибо за дрова.
И когда я уже отхожу на несколько шагов, кричит вслед:
— Обязательно приходи! Я к тебе немножко привыкла.
Я захожу за угол дома, достаю звёздочку и заглядываю в неё. Разговор с Машей заставил меня вспомнить свою школу. Я не совсем поняла: почему у Маши нет портфеля, тетрадок? Как же она учится?
В звёздочке замелькали картинки, показался небольшой дом с надписью: «Школа». Звёздочка угадала моё желание. Какой она была в прошлом, школа?
Я зажала звёздочку в руке и произнесла: «Хочу быть в школе!»
В школе
Как странно изменился наш город! Исчезли высокие дома, пропал троллейбус, совсем другой стала дорога в школу.
Я иду пешком мимо двухэтажных кирпичных домов, мимо домиков под заснеженными крышами, мимо высоких заборов вокруг этих домиков и незаметно вхожу в негустой лесок. Сразу видишь, что здесь прошла война: траншеи, большая воронка от бомбы, какие-то разрушенные постройки. По лесу протоптаны узенькие тропинки во всех направлениях. Эта тропинка — к автобусу. Вдали видны люди, садящиеся в смешной автобусик с длинным носом и маленькими окошками. Другая тропинка к военному посёлку, вон даже часовой ходит с винтовкой. А в сторону протоптана совсем маленькая тропинка, — к огромному пню от сосны. Пень похож на сказочного толстого паука, вцепившегося в землю. Кто-то хотел его выкорчевать, устал и бросил на полдороге. На завтра оставил.
Я подошла, посмотрела. Из этого пня ого сколько дров может получиться!
Звонок я слышу ещё на подходе к школе, маленькой одноэтажной школе, похожей на крестьянский дом, только длиннее. Мальчишка стоит на крыльце и изо всех сил размахивает блестящей на солнце колотушкой, откуда и летит звон. Колокольчик! Неужели здесь я учусь? А где же наша большая светлая школа, где же наш спортивный зал, столовая с огромными окнами, в которой помещается вместе с нашим вторым «А» еще десять или больше классов? И где же вестибюль, по которому можно побегать на переменках из конца в конец, если ушли дежурные, или пока не остановит какой-нибудь учитель, потерявший терпение.
Классы начинались сразу, едва входишь с улицы в коридор. На первой двери справа написано: второй «А». Наш. Возле двери стояла учительница.
— Ты что, новенькая? — спросила она.
— Новенькая, — ответила я. Это была и правда и неправда вместе. Я новенькая в этом времени, а в школе — старенькая. То есть в другой школе старенькая, которая потом будет на этом месте.
Учительница ввела меня в класс и сказала:
— Садись вон туда, рядом с Антоном Богдановым.
— Только у меня нет с собой ни книжек, ни тетрадок, — поспешила сообщить я.
Учительница внимательно на меня посмотрела, но промолчала.
В классе было холодно. Ребята сидели одетые, некоторые в шапках и даже в рукавицах. Я почувствовала, что у меня замёрз нос. Покраснел, наверно. Он у меня всегда краснеет, если замёрзнет.
Захлопали крышки парт, все стали доставать тетради. Антон Богданов пригладил рукой тёмные кудрявые волосы, тут же разлохматившиеся, открыл портфель и достал… книжку. Нет, не учебник, а «Последний из могикан» Фенимора Купера.
— С ума сошёл? — вытаращила я на него глаза. — Учительница сейчас увидит.
— А я выполнил упражнение, — как-то невпопад ответил Антон, открывая книгу. Передо мной было необыкновенное: между напечатанными типографскими строками аккуратным почерком выведены слова домашнего задания. Я оглянулась. Перед многими лежали книги…
