Валерий Алексеев - Разноцветные континенты
Дело пошло на лад. Лориаль загорелась. Да, я совсем забыл сказать, что Совет Планеты единогласно принял мое предложение назвать планету радуг именем «Лориаль» и навечно занести ее в каталог под номером 21-С-71. Расстояние от Земли колебалось в пределах нескольких сотен тысяч световых лет, я не уточнял.
Много было споров и о видимых дорогах. Шурик и я утверждали, что это лишь трещины в скальных массивах континентов. Борька же доказывал, что это пусть примитивные, но дороги. Он полагал, что планета Лориаль очень даже обитаема. Борька не ручался за наши материки, но в центре его тройного континента наверняка обитало племя смуглокожих девушек-амазонок, которые, как это ни печально, умирали одна за одною, едва достигнув шестнадцати лет. Не знаю, в какой иллюминатор усмотрел он эту деталь, но у Шурки тот факт, что девушки жили одним племенем и как-то сами по себе рождались и умирали, вызывал большие сомнения.
В конце концов спорить не стали: высадка решит все проблемы. Во всяком случае, визуальные наблюдения за планетой Лориаль не говорили о наличии там высокой цивилизации. Переведя звездолет на планетарную орбиту, мы отправились перекусить.
7
— В общем, так, — сказал Борька, — высадку в принципе разрешаю. Пробы воздуха показали, что соотношение элементов атмосферы такое же, как на Земле. Средняя температура на четыре градуса выше.
— Это что же, командор, — спросил я, — значит, на экваторе плюс сорок восемь? Испечься можно.
— По-видимому, да, — изрек Борька. — Можно надеяться лишь на заболоченность и тенистость экваториальных лесов. Наш друг Шурри в несколько лучшем положении. Но мы ведь знали, на что идем, джентльмены? Второй Земли нам нигде не найти…
Русоволосые, широкоплечие, мы стояли у овального иллюминатора обреченного на гибель корабля и вглядывались со смутным волнением в очертания подплывающего бока планеты. Залитый золотистым сиянием, этот край Лориали был прекрасен. В белых тучах внизу бушевали синие грозы. Какие-то гигантские птицы, царапнув когтями по стеклу, пролетели мимо иллюминаторов.
— В космосе? Без воздуха? — усомнился Борька. — Не может быть.
— Точно, — сурово ответил Шурик. — Что ждет нас впереди, не знаю. Кстати, это с моего материка. Видел у них фиолетовые чешуйки? Мимикрия…
— Что берем с собой? — не вдаваясь в полемику, спросил я. — Скафандры, огнестрельное оружие, провизию, машины…
— Наши каплеобразные аэроны уже загружены, — сказал Шурик. — Они похожи на капли ртути, такой же непроницаемости и формы. Чуть приплюснутый шарик, покрашенный блестящей эмалью. Моя машина — фиолетовой ртути, твоя — светло-желтой, а Борькина — синей. В дорогу, друзья!
Мы молча склонились над картой.
— Вот этот маленький гористый островок — в самом центре Западного океана.
Видите? — указал пальцем Шурка. — Это будет место нашей встречи в случае опасности. Прощайте!
— Подожди! — сказал я. — А кто взорвет звездолет?
Тогда Борька встал. Мужеством и волнением дышало его матовое лицо. Он спокойно задернул шторы, взял из коробки ножницы, обернул их кольца полотенцем и, чуть расширив их острые концы, подошел к стене.
— Я взорву звездолет! — сказал он со странной улыбкой и всадил раскрытые концы ножниц в электрическую розетку.
Вспышка пламени, душераздирающий крик, темнота.
Вечное спокойствие космоса, душный мрак угольного мешка.
8
Пока мы чинили пробки, Борька цветной тушью обводил на большом листе ватмана контуры наших материков. Всего их оказалось четыре: северный фиолетовый — Шурика, западный оранжевый — Борькин, восточный зеленовато-розовый — мой. И еще один на самом крайнем западе — гигантский белый материк для колонизации, о существовании которого лориальцы еще не подозревали. Был и один маленький остров Гарантии, на котором мы собирались встречаться. Остальные острова, по тройственному соглашению, постановили стереть, чтобы не возбуждать нездоровых стремлений, и вообще потому, что это были просто белые коралловые рифы.
Когда мы вернулись наконец в каюту, Борькин ватман уже пылал всеми красками, которые способна создать человеческая фантазия. Трагически красивым был Шуриков материк. Гигантские массивы фиолетовых джунглей эффектно перемежались с белыми каемками тундры и с желтыми овалами саванны.
— Ну, не сносить мне головы, — сказал Шурка, бегло взглянув на свой континент. — От этой тундры за версту несет рептилиями. На смерть посылаете, братцы, на верную смерть. Не ожидал я от вас такой пакости.
— Чудак! — сказал я ему. — Да, может быть, лориальская тундра — самое приличное на планете место! Может, знатные лориальцы только и мечтают отдохнуть в этой тундре пару летних недель.
— Никакой знати у меня не будет! — уверенно заявил Шурик. — Это вы можете — организовать свою аристократическую республику, если хотите, а у меня в тундре будет берег общих городов.
— Что это еще за штука? — снисходительно усмехнулся Борька, разрисовывая мой континент.
— Идея века! — гордо ответил Шурка. — Никаких квартир, никаких шкафов, никакой собственности. Из личных вещей — только шкура на плечах. А жить будут, переходя из дома в дом, чтобы в жизни ни разу не переночевать дважды в одной и той же комнате.
— Ну и перебесятся все, — буркнул Борька, нежно-розовой полоской обводя берега моих зеленых озер.
Свой континент он оборудовал куда интереснее, чем наши. Края его были зелеными (это прибрежные болота), джунгли — желтыми и оранжевыми, а в центре, по форме напоминавшее Польшу, расстилалось белое пятно.
— Это, — пояснил мне Борька, — неисследованный район. Кто его знает, что там окажется. Самому интересно побывать.
— А линии что значат?
— Это шоссейные дороги. Из белого асфальта по желтым джунглям — красота!
Словно молнии, прорезают они мой цветущий континент с севера на юг.
— А кружочки бордового цвета? — настаивал Шурик.
— Это, братцы, поселения амазонок. К ним шоссейные дороги не ведут. А вот этот серый массив — это территория каннибалов. В общем, жить можно!
Борька разогнул спину и от удовольствия потер руки.
— Гад, поменяемся! — завистливо сказал я.
— Давай! — с неожиданной готовностью согласился Борька. — Я у тебя в центре джунглей плато динозавров отыщу. А уж амазонки сами ко мне переберутся. На бальзовых плотах вот с этого каменистого берега. Тут, брат, лучше головами поменяться.
— Нет! — решительно сказал Шурик. — Катись ты со своим районом каннибалов. Когда они тебя сожрут, пришли свои кости на остров Гарантии.
— Пришлю, — кивнул головой Борька. — Их привезет вам в маленьком чемодане из тропических листьев моя синеглазая амазонская княжна. Она смело и без колебаний войдет в вашу кают-компанию и протянет вам свой бесценный чемоданчик, а вы ее потом столкнете вот с этого утеса в море.
— Почему это? — возмутился Шурик.
— Да потому, — скорбно ответил Борька, — что вы оба, негодяи этакие, влюбитесь в нее и, чтобы не перерезать друг друга, умертвите.
— Ладно, — сказал я Борьке, — давай мне лист миллиметровки. Я сниму копию с моего континента. А то, видите ли, выдумал все до самой своей смерти. Раз ты умер, то помалкивай. Мы дадим в твою честь салют наций и разделим твой континент пополам.
— Да что вы, братцы! — обиделся Борька. — Я же еще не умер, вот он я, живой! Это было только предположение.
— Ну то-то же! — сурово предостерегли мы и принялись за работу.
9
И вот настал момент приземления. Планета Лориаль, блестя, как многогранный камешек, тянула нас к себе все сильнее. Сидя в своих блестящих капельках ртути и сквозь толстые стекла вглядываясь в полыхающие под нами континенты, мы уже вдыхали буйный запах цветочных вихрей и колышущихся трав.
Некоторое время мы еще обменивались сигналами и даже видели друг друга на экранах телеаппаратуры. Кстати, это были три единственные в этом мире станции, кружащиеся над не знающей радиоволн Лориалью.
— Разошлись! — уверенно скомандовал Борька или Борри, как он теперь приказал себя называть.
И его машина тяжелым жучком сверкнула в бушующей бело-синей атмосфере и, точь-в-точь как капелька ртути, пробила клубящиеся облака.
Шурка тоже исчез из виду. Несколько мгновений я слышал его странно охрипший голос: «Серж! Серж!» — звавший меня, но я уже не в силах был ему ответить. Тяжесть так прижала мою верхнюю челюсть к нижней, что зубы мои закрошились, и нечаянно попавший между ними кончик языка вспыхнул от нечеловеческой боли. (Это вспомнил я, как в деревне упал с печки и ударился подбородком о скамью, стоящую внизу. Кончик языка у меня до сих пор словно шнурком перетянут.)
