Эдит Несбит - Феникс и ковер
— И все с портретами? — спросил Феникс.
— Вообще-то, нет, — сказал Сирил. — На самом деле, до сегодняшнего дня я не видел ни одного твоего портрета, но, если хочешь, я могу тебе много чего про тебя почитать.
Феникс согласно кивнул, Сирил вышел из комнаты и вскоре вернулся с огромным (кажется, десятым) томом старой «Британской Энциклопедии», на 246-й странице которой нашел следующее:
— «Феникс, в орнитологии, мифологическая птица, водившаяся в античные времена».
— Насчет античных времен все правильно, а вот что касается «мифологической» птицы, то тут я не согласен. Я что, похож на мифологическую птицу?
Дети отрицательно покрутили головами. Сирил продолжал читать:
— «Древние полагали, что в мире существовал всего лишь один Феникс — либо других никогда не было, либо этот являлся последней особью рода».
— В общем, правильно, — согласился Феникс.
— «По их описаниям, Феникс был величиной с орла…»
— Орлы бывают разной величины, — сказал Феникс. — Такое описание никуда не годится.
Все это время дети теснились на каминном коврике, стараясь быть как можно ближе к Фениксу.
— Этак у вас мозги вскипят, — сказал он. — Я уже почти остыл, так что нам можно сменить место — А ну-ка, поберегитесь!
Взмахнув золотыми крыльями, он мягко перепорхнул с решетки на край стола. Он и впрямь почти остыл — в воздухе лишь чуть-чуть запахло паленым, когда его когти коснулись скатерти.
— Немного почернела, но это отмоется при первой же стирке, — сказал по этому поводу немного смущенный Феникс. — Пожалуйста, продолжайте читать.
Дети немедленно сгрудились вокруг стола.
— «…Величиной с орла, — продолжал Сирил. — На голове у него имеется очень красивый хохолок, шея покрыта золотыми перьями, а все остальное тело, за исключением белого хвоста, фиолетовое. Глаза же его сверкают, как звезды. Говорят, что он живет около пятисот лет, скрываясь от людей в пустыне, а когда ему наступает пора умереть, он складывет себе погребальный костер из душистых пород дерева, окропляет его ароматическими смолами и поджигает, высекая искру взмахом крыльев. Из его пепла рождается червь, который со временем развивается во взрослого Феникса. Далее описатели Феникса приводят…»
— Что там они еще приводят, нам неинтересно, — сказал Феникс, золотые перья которого вздыбились от возмущения. — Их самих не мешало бы взять за ухо да привести — к присяге, я имею в виду, — да только, боюсь, они и тогда не перестанут врать. Эту лживую книжонку надо немедленно уничтожить. Мое тело никогда не было фиолетовым, а что до белого хвоста, то судите сами — можно ли его назвать белым?!
С этими словами птица повернулась и со всей подобающей случаю серьезностью продемонстрировала детям свой огненно-золотой хвост.
— Нет, конечно, нет! — закричали дети в один голос.
— То-то же! — сказал Феникс. — Он никогда и не был белым. А уж насчет червя, так это просто гнусная клевета! У Фениксов, как у всяких уважающих себя птиц, имеются яйца. Когда приходит срок, Феникс сооружает себе костер — что правда, то правда! — и откладывает яйцо. Потом он сжигает себя и засыпает, а потом просыпается в яйце и выходит из него, и начинает жить сначала, и так без конца. Если бы вы знали, как я устал от всей этой кутерьмы! Ни минуты покоя!
— Но как твое яйцо попало сюда? — спросила Антея.
— А вот это — моя самая сокровенная тайна, — сказал Феникс, — и я не могу открыть ее тому, кто относится ко мне недостаточно хорошо. Видите ли, ко мне никто никогда не относился достаточно хорошо. Вы сами видели, что про меня написали в этой гадкой книжке. Будто бы я — и какой-то червь!.. Брр! Пожалуй, я могу открыть мою тайну тебе, — продолжил он, поглядывая на Роберта глазами, которые, действительно, сияли наподобие звезд. — Это ведь ты положил меня в огонь…
Роберт почувствовал себя ужасно неловко.
— Вообще-то, остальные тоже не сидели сложа руки, — сказал Сирил. — По крайней мере, душистые свечки и ароматические смолы мы жгли все вместе.
— Вообще-то, я положил тебя в огонь… э-э-э… по чистой случайности, — сознался Роберт, немного заикаясь, потому как боялся, что это известие расстроит обидчивого Феникса. Тот, однако, принял его самым неожиданным образом.
— Твое чистосердечное признание, — сказал он, — рассеяло последние мои сомнения. Я расскажу вам мою историю.
— А ты после этого не исчезнешь? Ну, там, растаешь, как сон, или что-нибудь в этом роде? — обеспокоенно спросила Антея.
— А что? — спросил Феникс, расправляя свои золотые перья. — Вы хотите, чтобы я остался с вами?
— О, непременно! — закричали дети самым искренним тоном, на который они только были способны.
— А почему? — снова спросил Феникс, скромно потупив взор-
— Да потому что… — начали все разом, но тут же смолкли, и только Джейн немного погодя добавила: — Потому что ты самая прекрасная птица, которую мы когда-либо видели.
— А ты — прекрасное дитя, — ответил тронутый до глубины души Феникс. — Нет, я не исчезну, и не растаю, как сон, и «что-нибудь в этом роде» тоже не сделаю. Я поведаю вам историю своей жизни. Так вот, как правильно говорится в вашей книге, многие тысячелетия я прожил в пустыне (а это, надо вам сказать, такое огромное и чрезвычйно скучное место, де, сколько не ищи, так и не найдешь ничего похожего на приличное общество) и стал изрядно уставать от монотонности своего существования. К тому же я еще приобрел дурную привычку сжигать себя каждые пять сот лет — а вы-то знаете, как трудно бывает избавиться от дурных привычек.
— Это точно! — сказал Сирил. — Вот у Джейн, например, была привычка кусать ногти.
— Но я же избавилась от нее! — сказала слегка оскорбленная неуместным напоминанием Джейн. — И ты об этом прекрасно знаешь.
— Но сначала маме пришлось намазать тебе ногти горьким алоэ, — сказал Сирил.
— Я сильно сомневаюсь, — серьезным тоном продолжила птица, — что даже самое горькое алоэ (у него, кстати, тоже есть одна дурная привычка, от которой ему не мешало бы избавиться, прежде чем наставлять других на путь истинный — я имею в виду его идиотскую манеру цвести раз в столетие) могло помочь мне. Но, как это ни странно, мне помогли. Однажды утром я пробудился от беспокойного сна, в котором мне досаждали кошмары — дело в том, что недалеко уже было то время, когда мне снова полагалось сооружать надоевший до смерти костер и откладывать туда это треклятое яйцо, — и увидел рядом с собой совершенно мне незнакомых мужчину и женщину. Они мирно посиживали себе на ковре, и после того, как я веж ливо поприветствовал их, рассказали мне свою историю, которую я сейчас и намереваюсь вам изложить, поскольку вы, судя по всему, ее еще не слышали. Они оказались принцем и принцессой и происходили от родителей, история жизни которых настолько замечательна, что я считаю своим долгом немедленно рассказать ее вам. Так вот, когда мать принцессы была еще совсем молодой, ей довелось услышать историю о некоем чародее. История эта настолько удивительна, что вам наверняка будет приятно ее услышать. Этот самый чародей…
— Ой, пожалуйста, не надо! — взмолилась Антея. — У меня уже и так голова закружилась от всех этих бесконечных (потому что ты рассказываешь только начало) историй, а ты увязаешь в них все дальше и дальше. Лучше расскажи нам свою собственную историю, да и дело с концом. Тем более, что это единственное, что мы по-настоящему хотим услышать.
— Что ж, — сказал явно польщенный Феникс, — если пропустить эти семьдесят, а то и все восемьдесят историй, которые мне пришлось выслушать от принца с принцессой в пустыне (хорошо еще, что в пустыне некуда особенно спешить), то остается сказать, что они настолько полюбили друг друга, что не хотели больше никого видеть, и чародей, о котором я уже говорил — не бойтесь, никаких историй не будет! — подарил им волшебный ковер (надеюсь, о волшебных коврах вы слыхали?). Они уселись на него и приказали перенести их куда-нибудь подальше от людей — и он одним махом перенес их в пустыню. А так как они больше никуда не собирались лететь, то ковер им был не нужен — вот они и подарили его мне. Можно сказать, мне выпал единственный шанс в жизни!
— Не понимаю, зачем тебе был нужен ковер. — сказала Джейн. — Ведь у тебя такие замечательные крылья.
— Ты тоже заметила? — сказал Феникс, жеманно раскидывая крылья в стороны. — Однако, мы отвлеклись. Так вот, я попросил принца развернуть ковер, в который и отложил яйцо. Затем я сказал: «А теперь, мой дражайший ковер, покажи, на что ты способен. Отнеси мое яйцо в такое место, где оно может спокойно пролежать две тысячи лет и где найдется человек, который спустя эти две тысячи лет разведет костер из душистой древесины, приправленной ароматическими смолами, и положит в него яйцо, чтобы я мог из него вылупиться». (И надо же, все получилось точь-в-точь, как я приказал!) Не успели эти слова покинуть мой клюв, как и ковер, и яйцо исчезли — растаяли, как сон, или что-то в этом роде. Высокородные любовники помогли мне устроить погребальный костер и, вообще, изрядно скрасили последние минуты моей прошлой жизни. Потом я сгорел дотла и пребывал в небытии до тех пор, пока… э-э-э, как это?., пока перед моими очами не забрезжил свет сего алтаря.
