Филип Пулман - Северное сияние
— Моя ведьма? Я бы не решился так сказать. А лететь они могли куда угодно. В жизни ведьм много разнообразных забот; вещей, для нас невидимых; таинственных болезней, которые обрушиваются на них, а для нас ничего не значат; войн по причинам, недоступным нашему разумению; радостей и печалей, связанных с цветением крохотных растений в тундре… Но хотел бы я видеть их полет, Лира. Хотел бы увидеть такое зрелище. Допивай-ка суп. Добавить еще? Скоро и лепешки будут готовы. Ешь как следует, детка, скоро в путь.
Еда оживила Лиру, и холод постепенно отпускал душу. Вместе с другими она подошла к погребальному костру и, наклонив голову, закрыв глаза, слушала молитвы Джона Фаа. Потом люди облили хворост угольным спиртом, поднесли спички, и костер запылал.
Убедившись, что мальчик сгорел полностью, они пустились в путь. Это было призрачное путешествие. Очень скоро пошел снег, и мир съежился донельзя: только серые тени собак, тянувших сани, толчки и скрип саней, обжигающий холод и вихревое море крупного снега, чуть более темного, чем небо, и чуть более светлого, чем земля.
Собаки бежали в серой мгле с поднятыми хвостами, дыша паром. Все дальше и дальше на север. Наплыл и уплыл бледный полдень, мир снова накрыли сумерки. Остановились поесть и передохнуть в ложбине между холмами, определили свое местоположение и, пока Джон Фаа разговаривал с Ли Скорсби о том, как лучше использовать воздушный шар, Лира думала о жуке-шпионе. Она спросила Фардера Корама, где табачная жестянка с жуком.
— Я надежно ее припрятал. Она на дне вещевого мешка, но смотреть там не на что: я запаял ее на корабле, как обещал. По правде говоря, не знаю, что с ней делать; может, сбросим в огненную шахту и покончим с этим раз и навсегда. Но ты не волнуйся, Лира. Пока он у меня, он тебе не страшен.
При первом же удобном случае Лира засунула руку в залубенелый от холода брезентовый мешок и вытащила жестянку. Жужжание она почувствовала еще до того, как прикоснулась к ней.
Когда Фардер Корам разговаривал с другими вождями, она отнесла жестянку к Йореку Бирнисону и объяснила свою идею. А пришла к ней эта идея, когда она вспомнила, с какой легкостью он вспорол железный капот.
Выслушав ее, Йорек Бирнисон взял крышку от банки с печеньем и мигом свернул ее в маленький плоский цилиндр. Она изумлялась ловкости его лап: в отличие от остальных медведей, у него и его собратьев был противопоставленный большой палец, благодаря чему он мог прочно удерживать обрабатываемые предметы. И у него было врожденное ощущение твердости и гибкости металла: ему достаточно было взять кусок железа, согнуть, разогнуть, а потом провести когтем круг, и металл тут же принимал нужную форму. Это он и проделал сейчас: загнул края, так что они образовали бортик, а потом выгнул для новой банки крышку. По просьбе Лиры он изготовил две штуки: одну такого же размера, как жестянка из-под курительного листа, а другую чуть больше, чтобы набить туда вдобавок шерсти, мха и лишайника и заглушить звук. Когда ее закрыли, она оказалась точно такой же величины и формы, как алетиометр.
Работа была окончена, и Лира села рядом с Йореком Бирнисоном, который продолжал обгладывать оленью ногу, затвердевшую от мороза.
— Йорек, — сказала она, — трудно жить без деймона? Тебе не одиноко?
— Одиноко? Не знаю. Вот говорят, тут холодно. Я не знаю, что такое холод, потому что не мерзну.
И что такое одиночество, не знаю. Медведи созданы одинокими.
— А свальбардские медведи? Их же там тысячи? Так я слышала.
Он не ответил, и сустав оленьей ноги разорвался в его лапах с треском расколотого полена.
— Извини, Йорек. Надеюсь, я тебя не обидела. Я просто любопытная. Особенно насчет свальбардских медведей — из-за отца, понимаешь?
— Кто твой отец?
— Лорд Азриэл. Его взяли в плен на Свальбарде, понимаешь? Думаю, Жрецы его предали и заплатили медведям, чтобы они держали его в тюрьме.
— Не знаю. Я не свальбардский медведь.
— Я думала, ты был…
— Нет. Был я свальбардский, а теперь нет. Меня выслали в наказание за то, что я убил другого медведя. Поэтому меня лишили и чина, и богатства, и брони и отправили жить на окраине людского мира и драться, если кто наймет, или делать черную работу и топить свою память в неочищенном спирту.
— Зачем ты убил другого медведя?
— Рассердился. Мы, медведи, умеем смирять взаимный гнев, но я вышел из себя. И убил его, и был справедливо наказан.
— Так ты был важной персоной, — изумилась Лира.
— Прямо как мой отец! И с ним случилось то же самое, когда я родилась. Он тоже кого-то убил, и у него отняли богатство. Это было задолго до того, как его посадили в тюрьму на Свальбарде. Я ничего про Свальбард не знаю, только что он на далеком Севере… Он весь покрыт льдом? Ты можешь добраться туда по замерзшему морю?
— Не с этих берегов. Море к югу от него иногда замерзает, иногда нет. Понадобилась бы лодка.
— Или воздушный шар.
— Или воздушный шар, да — но еще попутный ветер.
Он вгрызся в оленью ногу, а Лире вспомнились ведьмы, летевшие в ночном небе, и ее осенила безумная идея. Но она ничего не сказала о ней, а стала расспрашивать Йорека Бирнисона о Свальбарде и жадно слушала его рассказы о медленно ползущих ледниках, о скалах и плавучих льдинах, где устраивают лежбища сотни моржей с белыми бивнями, о море, кишащем тюленями, о нарвалах, скрещивающих свои длинные белые бивни над ледяной водой; о мрачном, одетом в железо береге, о скалах в полкилометра высотой, где гнездятся и реют в воздухе грязные скальные мары; об угольных шахтах, об огненных шахтах, где кузнецы-медведи куют толстенные листы железа и склепывают в броню…
— Йорек, если у тебя отобрали броню, откуда взялась эта?
— Я сделал ее сам на Новой Земле из небесного металла. Пока не сделал ее, я был не целый.
— Значит, медведи могут сами сделать себе душу… — сказала она. Сколько еще неизвестного в мире.
— Кто король Свальбарда? У медведей есть король?
— Его зовут Йофур Ракнисон.
Это имя Лире что-то напомнило. Она слышала его, но где? И голос тогда был не медвежий и не цыганский. То был голос Ученого, отчетливый и педантичный, лениво-высокомерный — типичный для Иордан-колледжа. Она повторила имя про себя. Ну конечно, она его слышала!
И тут вспомнилось: Комната Отдыха, Ученые слушают лорда Азриэла. Это был Пальмеровский Профессор, он что-то сказал про Йофура Ракнисона. Он употребил слово панцербьёрн, которого Лира не знала, и не знала, что Йофур Ракнисон — медведь; но что же он тогда сказал? Что король Свальбарда тщеславен, к нему можно подольститься. И что-то еще, вспомнить бы… столько всего случилось с тех пор…
— Если твой отец — узник у свальдбардских медведей, — сказал Йорек Бирнисон, — ему не убежать. Лодку там сделать не из чего, нет леса. С другой стороны, если он человек благородный, с ним будут обходиться достойно. Ему дадут дом со слугой, пищу и топливо.
— А вообще медведей можно победить?
— Нет.
— Или перехитрить?
Он перестал есть и посмотрел ей в глаза. Потом сказал:
— Ты никогда не победишь бронированных медведей. Ты видела мою броню; теперь посмотри на мое оружие.
Он бросил мясо и поднял лапы, показал ей черные ладони. Они были покрыты толстой ороговелой кожей, и каждый коготь был длиной, по крайней мере, с ее ладонь, острый как нож. Он позволил изумленной Лире провести по ним рукой.
— Одним ударом проламываю череп тюленю, — сказал он.
— Или ломаю человеку хребет, или отрываю конечность. Могу и кусать. Если бы ты не помешала мне в Троллезунде, я разгрыз бы его череп, как яйцо. Но хватит о силе, теперь насчет хитрости. Ты не можешь обмануть медведя. Хочешь доказательство? Возьми палку и фехтуй со мной.
Лира обрадовалась предложению и, выломав палку из заснеженного куста, пообрывала боковые веточки и взмахнула ею, как рапирой. Йорек Бирнисон сел по-человечьи и положил передние лапы на колени. Она встала перед ним, но тыкать в него палкой не хотелось — уж больно мирный был у него вид. Поэтому она просто размахивала палкой, делала ложные выпады влево и вправо, не пытаясь в него попасть; он же не шевелился. Она проделала это несколько раз, а медведь сидел как вкопанный.
Наконец она решила уколоть его, но не сильно, только тронуть палкой живот. Неуловимым движением лапы он отбил палку в сторону.
Она удивилась, попробовала снова — с тем же результатом. Он двигался гораздо быстрее и точнее, чем она. Она пробовала ткнуть его всерьез, делая фехтовальные выпады, и ни разу не коснулась его тела. Он будто знал ее намерение заранее, и, когда она целила в голову, огромная лапа отбивала палку, а когда делала ложный выпад, он сидел не шелохнувшись.
Она вошла в азарт, кинулась в яростную атаку — тыкала, рубила, хлестала палкой — и ни разу не пробила его защиту. Лапы его поспевали повсюду, точно вовремя, чтобы парировать выпад, отбить удар.
