Владислав Крапивин - Застава на Якорном поле (Сборник)
Альбин тихо погладил его по плечу. Сказал чуть виновато:
— Ничего, ты не горюй так сильно… Я тебе завтра все подробно расскажу…
Другие мальчишки деликатно отвернулись, а Халька отворачиваться не стал, когда у Корнелия потекло из глаз.
— Ну брось, будут ведь еще в жизни всякие интересные дела…
Корнелий плакал, не скрываясь. Что это были за слезы? От стыда? От запоздалого сожаленья, что не попадет в таинственный зонг? От жалости к себе — из-за того, что вот такой он скверный и трусливый? От сознания своей ничтожности перед Альбином? От злости на всех и на всё?.. Кто его знает…
Назавтра нога распухла, и Корнелия оставили в постели. Перед обедом пришел Альбин. Поцарапанный, со сбитыми локтями. Серьезный. Рассказал, что сторожа заметили ребят. Может, какая-то сигнализация в зонге была… Кто-то закричал, засвистел в темноте, замахал фонарями. Мальчишки, как договаривались, — во все стороны! И никто, слава Хранителям, не попался!
Корнелий слушал, млея от ужаса. И от тайной радости («Я же предвидел! Значит, не зря я…»). Он поморщился, чтобы напомнить, как болит нога, и спросил с хмурой сосредоточенностью:
— Но это точно, что никого не сцапали?
— Конечно! Мы потом все у Эрика собрались… Я самый последний пришел.
— Почему?
Альбин (он сидел на табурете у кровати) потрогал локоть, исподлобья глянул на Корнелия и признался:
— А я не сразу убежал… Я сперва в кустах замер, дождался тишины…
— Это ты правильно. Потом легче ускользнуть, да?
— Да я не для того, чтобы ускользнуть… — Альбин стесненно вздохнул. — Я хотел все же заглянуть в колодец.
— И заглянул?!
— Ага… Все стихло, а я пробрался… Там такой бетонный край, я лег животом… В глубине чернота, и будто кто-то дышит холодом… — Он передернул плечами.
— А… звезды?
— Там не звезды… Там что-то такое… вроде отражения месяца в воде, когда она колеблется…
— Но ведь месяца-то не было!
— В том-то и дело… Да это и не месяц. Потом вода будто успокоилась, и это, желтое… то, что светилось… оно вроде сделалось как окошко. Ну, будто маленькое, домашнее такое окно в глубине горит. И рама как буква «Т»…
— А почему? Откуда оно?
Неулыбчивый Альбин опять пожал плечом, поймал упавшую лямку, сказал, будто оглядываясь назад, в ночь:
— Я и сам думаю: почему?.. Никто не скажет. Это же зонг… А долго я не смог смотреть, опять засвистели, я к забору. Туда, где подкоп…
— Главное, что спасся, — утешил Корнелий.
Альбин сказал тихо:
— Все равно это для меня плохо кончилось. Видишь? — Он оттянул на груди мятую лямку. — Значка-то нет. Зацепился где-то в кустах…
— Тю-у… — шепотом протянул Корнелий.
Он понимал: для Альбина значок — что-то очень важное. Недаром — оло. Про оло не расспрашивают, но теперь Корнелий вспомнил золотую букву «С» со звездочкой и, догадавшись, не выдержал:
— Ой, а он у тебя… оттуда? От «Джеймса Кука»?
— Ну да… Это папа подарил, когда со строительства приехал. Там такие значки только главным инженерам давали. Их мало было, они редкость… Да не в том дело, он у меня талисманом был. А если потерял — это к несчастью.
— Ну уж… — беспомощно сказал Корнелий. — Ты не верь в такое…
— А тут хоть верь, хоть не верь, все равно, — сумрачно отозвался Альбин.
…Он оказался прав: потеря значка принесла беду. И приметы были тут ни при чем.
«Я же не виноват, — говорил себе Корнелий. — Если бы я пошел с ним, еще хуже могло быть, могли поймать. Я все еще вон какой неуклюжий…»
Но ощущение, что Альбин потерял талисман из-за его, Корнелия, предательства, не проходило.
Приближались школьные дни.
«Я буду теперь защищать его, — говорил себе Корнелий. — Пусть только кто-нибудь полезет! Самого Пальчика не побоюсь, в морду ему дам!»
И он был почти уверен, что сделает это, чтобы искупить свою недавнюю измену.
Но защищать Альбина не пришлось. В суете первых двух дней никто на Утю не обращал внимания… А на третий день, перед уроками, пришел в пятый класс директор Гугенот. Велел всем сесть и сказал речь:
— В последние дни каникул в охранной зоне у Южного дачного поселка случилось безобразное происшествие. Группа малолетних нарушителей проникла на запретную территорию и вызвала там тревогу… Конечно, никто из вас не мог быть в числе злоумышленников, я совершенно уверен в этом… — Гугенот вздохнул, потому что уверен не был. — Но может быть, вы поможете расследованию этого возмутительного случая?.. На месте происшествия нашли вот это… — Гугенот раскрыл и поднял ладонь.
И Корнелий узнал это даже издалека. И другие узнали. И у сидевшего на передней парте Альбина побледнела тоненькая шея.
Все мертво молчали. Никто не пискнул: «Это мулин значок», потому что есть же предел человеческой подлости. Да признание было и не нужно. Наоборот, нужно было непризнание. Директор не хуже других знал, чья это хрустальная линза с золотой буквой «С». Но он был не злой человек, директор Гугенот, и не хотел беды неразумному пятикласснику Ксото. И неприятностей для себя не хотел тоже. Он сказал:
— Эту улику показывали уже в нескольких школах, но там хозяина не нашлось. Может быть, кто-то из вас вспомнит: не видел ли он этот значок на ком-нибудь из учащихся?
Идиотизм вопроса был ясен Гугеноту до конца. И он изумился не меньше ребят, когда прозвучал тонкий вскрик Альбина:
— Это мой1
— Ну, му-уля, — сказал кто-то в упавшей опять тишине. И было здесь и уважение, и недоверие: неужели сунулся в зонг? И жалость к дурачку: зачем признался-то?
Гугенот помигал.
— А… я понял. Ты кому-то подарил его? Кому?
Альбин встал и молчал.
— Или где-то потерял, а потом его кто-то из ребят, видимо, нашел? И ты не знаешь кто? — решил откровенно выручить бестолкового Утю Гугенот.
— Ага… — выдохнул Альбин.
— Я так и подумал… Но это, к сожалению, не решает вопроса…
— А можно мне взять значок? — тихо попросил Альбин.
— Увы, нельзя. Это вещественное доказательство. Пока виновник не найден…
— А если… будет найден? — еле слышно спросил Альбин.
— Тогда, конечно, значок тебе вернут.
И стало тихо-тихо. Корнелий все понял. «Не надо!» — хотел крикнуть он Альбину. И не крикнул. Казалось, что в тишине нарастает звон: Вдруг представилось Корнелию, что это звенят разбитые! тонкие стекла — черные зеркала пространств. Словно Альбин сорвался с высоты и летит вниз, пробивая их своим телом… И сквозь этот звон Корнелий не услышал, а скорее угадал, что Альбин говорит директору:
— Это я был в зонге… Теперь отдайте, пожалуйста.
…В школе и в Комиссии попечителей детства Альбин упрямо твердил, что был в зонге один. Если был кто-то еще, то он этого не знает. Несмотря на такое явное запирательство, Машина добросовестно учла прежнее примерное поведение Альбина Ксото и ограничилась исключением из колледжа. Правда, родители заплатили крупный штраф. Тогда еще не было единой системы наказаний, которая определяла бы шансы на смертную казнь (сейчас, если виноваты дети, шанс падает на родителей).
Вскоре Альбин с отцом и матерью уехал из Руты. Корнелий опять лежал с разболевшейся ногой, когда Альбин зашел попрощатьсй. Расставание получилось скомканным. Корнелию казалось, что Альбин догадывается о его трусости. И еще о трусости в классе. Тогда ведь вспыхнула мысль — вскочить и крикнуть: «Я тоже хотел с Альбином в зонг, только из-за ноги не смог!»
После этого легче было бы жить.
Но не посмел. И успокаивал себя здравой мыслью: это же ничем ему не поможет.
— Может, будущим летом приедем на старую дачу, — неловко сказал Альбин.
— Ага… приезжай, — выдавил Корнелий. Он смотрел не в глаза Альбину, а на значок. Маленькая линза с буквой «С» блестела на дорожной курточке.
— Надо ехать… Пока… — сказал Альбин.
…Почему это помнится больше всего? Разве и до той поры и потом не трусил Корнелий, не юлил? Разве (если совсем честно говорить) не предавал? Этот случай с Готическим кварталом — разве порядочный поступок? Да и других «эпизодов» хватало в биографии.
Так почему же помнится Альбин?
«Потому что других я никого не любил», — подумал Корнелий. А Хальку он любил по-настоящему. Так, как, наверно, любят брата в тех редких семьях, где бывает двое, а то и больше детей… «Потому что, когда я предал его, я предал себя…»
После этого школьная жизнь вспоминалась смутно и одинаково. Мулей он больше не был. Но страх все равно жил в нем — страх перед одноклассниками, учителями, экзаменами… Потом страх перед начальством. Страх плохо сделать работу. Страх потерять благоустроенное бытие…
Ну и что теперь?
…А инспектор Мук, ныряя к столу слюнявым лицом, подвел итог какой-то своей исповеди:
— Ну и что? Все едино… Проблевали мы свою жизнь, просопливели. Что была, что не была…
