Хроники Перепутья - Аве Алиса
«Я сейчас зайду в дом, увижу ведьму и с порога скажу ей: “Отдавай Костю!”» – готовилась Маша. Всё вокруг поддерживало её: нежные лепестки, сочные яблоки, снующие кролики. Не хватало пения птиц, их щебет придал бы Маше больше уверенности. «У тебя получится! Непременно получится! В водах всё казалось таким страшным. Но тут даже мило!»
Маша толкнула калитку, та слегка заскрипела. Горшки на заборе тоже сверкали боками, как яблоки на деревьях. Кролики один за другим проскользнули в калитку между Машиных ног. Маша насчитала пятнадцать зверьков, и перед глазами всплыл образ Егора. Мальчик выглядел огорчённым, он метался между водами и что-то кричал. «Меня зовёт, – поняла Маша, – хочет, чтобы я его простила!»
Браслет извивался на руке. Холодный шёпот пробирался Маше под кожу. «Он недостоин прощения», – шипели змейки. Во рту Маши зачесалось, словно у неё вырос раздвоенный змеиный язык, вторящий браслету. «Недос-с-с-стоин».
– Он спас меня. На холмах, – напомнила змеям Маша. – Пусть по приказу ведьмы, но спас. Хотя мог убежать прочь. И он искал меня на ярмарке.
«Вс-с-сё для того, чтобы привес-с-сти тебя к ней».
– Да… – поддаться змейкам было легко. – Нет, – Маша вспомнила Егора, обращённого в игрушку, – он мог остаться там навсегда. Если бы я не назвала его, он бы остался в цирке.
«Он не с-с-с-сказал тебе правды», – убеждали змеи.
– Он боялся, что я разозлюсь, – нашла оправдание Маша.
Перед глазами выросла мама. Слишком большая и грозная, какой Маша её видела во сне на холмах.
«Мам, я тоже тебе не сказала, – призналась Маша маме в своей голове. – Я не буду злиться на Егора. Его можно понять. Он не захотел оставаться питомцем. Ведьма дала ему человеческое тело, конечно, он решил таким и остаться. Я его прощаю. А ты, мам, пожалуйста, прости меня».
Маша шагнула за калитку. Жжение в руке ослабло, змейки Матери Ночи разжали рты и соскользнули в траву каплями росы. От изумления Маша остановилась, нагнулась посмотреть, куда делся браслет. Украшение, от которого она столько пыталась отделаться, исчезло. Маше стало легче дышать. Она избавилась от подарка из колодца и больше не тяготилась связью с Матерью Ночи. К дому ведьмы Маша приближалась без отметки тёмных сил.
На верхней части небесно-голубой двери были вырезаны листочки, на нижней – грибы разных размеров. «Как в детском саду, – фыркнула Маша. – Не страшно ни капельки. Я и пострашнее тут видела».
Она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы как следует крикнуть:
– А ну, отдава…
– Тихо, что ты раскричалась, ребёночка разбудишь, – заворчало из дома.
Ведьма сидела в дальнем углу и покачивала колыбель. Кролики уселись возле её подола. Глаза ведьмы были закрыты, блестящие губы сжаты, и всё же она говорила:
– Долго же ты шла, Машенька. Мы с малышом заждались. Я ему обещала: скоро-скоро сестричка придёт, заживём настоящей семьёй. Да ты, наверное, проголодалась с пути? Пирожков с пылу с жару?
В пустой комнате возник круглый стол, выпрыгнул прямо из пола, покрытый скатертью с красными петухами. На скатерти, замирая в нужных местах, появились глиняные тарелки с пирожками, жареными и печёными. Посередине стола вырос самовар, чёрный, с узором из золотых листьев и красных яблок, охватывающим его широким поясом. На самоваре сидел чайник, из носика поднимался пар. Возле самовара цветком расцвело главное блюда стола – большой яблочный пирог. Аромат корицы окутал Машу, желудок замурлыкал. Маша положила руку на живот: не время думать о еде. Но сложно было не думать, Маша толком ничего не ела, кроме малины, плошки шишечного супа Вирь-авы и леденца в цирке.
– Моё угощение повкуснее будет, – вкрадчиво сказала ведьма, – ну что же ты стесняешься, девочка?
– Я не хочу. Спасибо, – отказалась Маша, – я не за этим пришла.
– Разумеется. Но на голодный желудок дела плохо делаются. А пирог, погляди, как мамин.
Ноги сами понесли Машу к столу. Маша оборачивалась на ведьму и колыбель. Кости внутри не было.
– Вот так, хорошо, – ведьма не открывала глаз и не разжимала губ, – сейчас мой помощничек чайку тебе нальёт. Янтарного.
К Маше подскочил стул, чуть ткнулся в колени. Маша села, стул подпрыгнул к столу. На противоположной стене возникла печь, выложенная голубой плиткой, с выпуклыми фигурками на ней. Рука мастера изобразила на плитке множество маленьких сцен. Маша пригляделась, сразу же в помощь ей в устье печки загорелся огонь, осветив плиточки. Маша узнала историю, которую рассказывала печь ведьмы. Там были и мама, и папа, и Маша, и крохотный Костя. Остановка и ведьма с кроликами. Автобус и лодка. Лодочник и Платон. Егор, превращающийся из кролика в мальчишку, колодец, Вирь-ава, клоун, неизвестное Маше мохнатое животное, не то медведь, не то огромный барсук. Нагай-птица, Страж и сад… Выше, Маше пришлось задрать голову, плитку не доложили. История Маши на Перепутье не закончилась.
– Пошевеливайся, кому говорю, – хрипло распоряжалась ведьма.
Из-за печки выскочил худенький мальчик. Бледное лицо, заляпанное сажей, пряталось под давно не мытыми и не чёсанными волосами. Одежда висела мешком, дырявая, серая, возможно, из мешка и сшитая. Мальчик держал чашку.
– Обслужи гостью!
Мальчик с опаской, словно Маша могла укусить или замахнуться, подошёл ближе. Посмотрел затравленными карими глазами, протянул чашку, которая до краёв наполнилась чаем.
– Костя, – вскочила Маша.
Конечно, она узнала брата. Она видела его таким. В лабиринте. Тот мальчишка, а затем мужчина выглядели устрашающе, одетые в мантию из теней, обладающие магией, которая буквально срывалась с пальцев. В доме у ведьмы Костя предстал перед сестрой жалким заморышем. Маша схватила Костю за локоть, чашка упала и разбилась. Чай брызнул Маше на ноги.
– Я нашла тебя! – Она обняла Костю, повернулась к ведьме. – Мне не нужен больше кролик. Мне вообще ничего не надо, один только Костя.
– И замечательно! – нежно сказала ведьма. Она не встала с места. Её будто вовсе не занимало происходящее.
– Вы разрешите нам уйти? – не поверила счастью Маша.
– Мы все уйдём, – ответила ведьма.
Тут Маша обратила внимание, что ведьма сидела без фартука. С Машей говорило то, что обычно скрывалось под передником.
– Раз не хочешь моих угощений, принимай мои условия, – пасть на юбке широко раскрывалась и могла поглотить Машу и Костю прямо из угла. – У всего есть плата. Тебе выбирать, как платить.
Дверь домика с грохотом захлопнулась, теряя голубую краску. Маша бросилась к окну, волоча за собой безучастного Костю, брат отяжелел и почти не двигался. За окном с яблонь облетали лепестки, появились листья, которые желтели и опадали. Трава теряла цвет, земля трескалась. Яблоки остались висеть на голых ветвях. Теперь сад походил на видение в чёрных водах Истока.
– Во тьме ты ко мне пришла, – проревела пасть, – браслетик отчего-то потеряла, но мы и без него справимся. Доброй воле больше чудес подвластно, чем принуждению. По доброй воле согласие дашь.
– Ни за что! – Маша встала перед Костей, готовая кинуться на ведьму с кулаками. – Мы уходим!
– Выслушай, – спокойно произнесло то, что сидело в ведьме, и проросшие из пола корни яблонь обхватили Машины ноги. Сзади раздался глухой стук.
– Костя! – Маша попыталась обернуться, корни быстро росли и цеплялись за её спину.
Костя упал на пол кроликом.
– Одного ты увела у меня, взамен будет этот. – В кошмарном рту сверкнули зубы.
С печки посыпалась плитка, на столе треснули тарелки. Из углов дома выползли желтоглазые тени. Кролики выстроились в ряд у ног неподвижной ведьмы и друг за другом стали прыгать в распахнутую пасть.
Маша застонала, корни тянулись к шее, сжимали грудь.
– Давно я хочу избавиться от надоевшего тела, – клацала пасть. – Старое, слабое, привязанное к детишкам. Не смогла она избавиться от вины и одиночества, всё заполняла пустоту внутри. А мою пустоту ничем не заполнить. Мало мне! Но ты, Машенька, юная и смелая, – смягчился утробный голос, – твои пути новые, нехоженые, твои мысли сильные. Выбирай, с умом выбирай. Ты видела брата своего в лабиринте Истока, видела его и сейчас. Первым он станет, если ты одна Перепутье покинешь. Вторым, если я никого отсюда не выпущу. Ну а таким, – кролик Костя оказался в колыбели, вновь обратившись в младенца, – если ты нас троих через границу проведёшь. Два мира в твоей власти окажутся. Я готова тебя одну отпустить, но какой тебе толк? Родители о сыночке не вспомнят, а ты о брате никогда не забудешь. Я могу навеки заточить вас на Перепутье, но какой толк мне? Тело это истлеет, и придётся сызнова блуждать под серым небом в поисках подходящего пристанища.
