Кир Булычев - Война с лилипутами (с иллюстрациями)
— Мы вычислили биологический возраст девочки, — прозвучал голос доктора. Самого его не было видно. — Оказалось, что ей по земным меркам четырнадцать с половиной лет. Развитие девочки было замедленным, — продолжал доктор, — из-за плохих условий жизни.
— Ничего страшного, — сказал инспектор Кром. — Догонишь остальных.
— Мне и так нравится, — сказала обиженно Заури. — Мужчины больше любят маленьких женщин, они им кажутся беззащитными.
— Заури! — воскликнул инспектор Кром. — Тебе еще рано об этом думать.
— О будущем никогда не рано думать, — возразила рабыня. — А то замуж не выйдешь. Мне старшие рабыни все, что нужно, рассказывали.
Инспектор вздохнул, и они снова стали смотреть на экран, на котором ничего интересного не появлялось.
— Разумеется, — сказал доктор, — мы сняли мгновенный снимок с памяти девочки, а затем компьютер проследил его минута за минутой — все четырнадцать с половиной лет. Затем он снова спрессовал изображение так, что мы видим год за минуту.
— Мы уже проглядели минут пять, — сказала Алиса.
— И так будет продолжаться двенадцать лет, поверьте мне, — сказал доктор.
— Тогда, может, и не стоит тратить время? — спросил инспектор.
— Не стоит, — согласился доктор. — Но я хочу показать тот момент, когда девочка вернула себе память. Это случилось два года назад. Смотрите! — сказал доктор, и Алиса от неожиданности ахнула.
Экран ярко вспыхнул — он показывал яркий солнечный день, голубое небо и зеленую листву.
— Обратите внимание, — произнес доктор, — первым воспоминанием ребенка стала именно плантация.
Изображение на экране изменилось. Теперь они увидели засеянное поле, где поднимались зеленые ростки. Вдоль зеленых рядов шли дети в серых халатах и, наклоняясь, пропалывали грядки.
— Это наша сиенда! — воскликнула рабыня. — Это морковное поле! Сейчас вы увидите нашу надсмотрщицу. У нее такая плетка!..
В поле зрения появилась лениво идущая женщина с плетью в руке. Вот она поравнялась с одной из работающих девочек, еле-еле приподняла плеть, конец которой взвился в воздух и тут же опустился на обнаженное детское плечо.
Девочка ахнула и попыталась спрятаться от следующего удара.
— Ее зовут Толстая Берта. В прошлом году она обожралась слив и подохла! — сказала рабыня Заури.
— Заури, хорошие девочки так не выражаются, — сказал инспектор.
— Какая же я хорошая? — удивилась рабыня. — Если бы я была хорошая, были бы у меня папа и мама, как у всех хороших. Видно, я нехорошая, если меня бросили или потеряли, как говорил господин Панченга.
— Ты же отлично знаешь, — сказал инспектор, — что, вернее всего, тебя украли, и твои родители в этом совсем не виноваты.
— Если их при том не убили, — сказала рабыня, всхлипывая.
И никто не нашелся, что ответить. Все понимали, что у девочки было тяжелое детство и ей нужно сочувствовать, а не ругать.
— Мы дали компьютеру такое задание, — сказал доктор. — Проглядеть два последних года, сохранившиеся в памяти девочки, и отобрать все кадры, которые могут представлять интерес.
— И много оказалось таких кадров? — спросил инспектор.
— Раз-два — и обчелся.
— Какие у нас кадры! — сказала рабыня. — У нас все одинаково было. И люди одинаковые, и еда одинаковая, и одежда тоже одинаковая.
— Все это очень странно, — сказал инспектор Кром, подняв руку, чтобы экран на время выключили. — Девочке пятнадцатый год. Почему она помнит только последние два года жизни? А что было раньше?
— Наверное, то же самое, — сказала Заури.
— А что, если тебя привезли на сиенду только два года назад? — спросил инспектор Кром.
— А где же я все остальные годы жила? — ответила вопросом рабыня.
— Вот это мы и попытаемся проверить, — сказал инспектор. — Включайте!
— Включаю, — произнес доктор.
На экране замельтешили цветные полосы. Потом вместо них возникла вечерняя картина. Возле низкого бедного барака стояли несколько девочек в длинных серых платьях.
— Наш дом! — воскликнула рабыня. — Там моя койка стоит! Все как на самом деле!
Быстрыми шагами из-за угла барака вышел сутулый, с длинными волосатыми руками и оттого похожий на гориллу здоровяк в черном кожаном костюме. В руке у него была сучковатая дубинка. Он шел, переваливаясь и широко улыбаясь, так что были видны все его желтые зубы.
Девочки кинулись внутрь барака. Лишь одна из них — Алиса не сразу узнала в ней Заури — замерла, покорно опустив голову.
Именно к ней приближался, переваливаясь, рабовладелец.
— Это он, — прошептала в ужасе Заури. Видно, даже здесь, в безопасности, вдали от плантации, она не могла избавиться от ужаса при виде хозяина сиенды.
Панченга Мулити протянул вперед широкую ладонь, которая заканчивалась такими короткими и толстыми пальцами, словно это были и не пальцы вовсе, а сардельки.
— Давай назад! — закричал он.
Та Заури, которая сидела в зале рядом с Алисой, заплакала.
Другая Заури, что стояла на экране возле барака, дрожащей тонкой рукой распустила шнурки, которыми было скреплено у шеи ее платье, запустила пальцы за пазуху и вытащила оттуда три ореха.
— Что это такое? — не поняла Алиса.
— Это орехи гари, — сказала рабыня. — Они почти спелые. Мы их собирали. Но рабам их есть нельзя. И нельзя уносить с собой. Но я была такая голодная… Ай!
Заури вскрикнула, потому что на экране дубинка легко, словно играючи, дотронулась до плеча рабыни, и та упала, схватившись рукой за плечо, — ей было очень больно.
Алиса обняла Заури, стараясь ее утешить.
— Не смотри, — повторяла она, — отвернись.
— Может, выключить? — спросил доктор.
— Нет, — возразил инспектор Кром. — От того, что мы увидим здесь, может зависеть судьба девочки и ее родных.
Заури не смотрела на экран — она спрятала лицо в коленях Алисы.
Панченга обливал девочку грязными ругательствами… Алиса хотела попросить выключить, но доктор предупредил:
— Слушайте!
И они услышали:
— Вонючая воровка, жалкая побирушка, — рычал рабовладелец, пиная девочку сапогом. — Если ты еще хоть раз посмеешь поднять лапу на господское добро, то окажешься в клетке похуже твоих папаши и мамаши!
— Слышали? — спросил доктор.
— Слышали, — ответил Кром. — А ну-ка прокрути еще разок.
— …окажешься в клетке похуже твоих папаши и мамаши! — повторил Панченга.
— Они живы! — закричала девочка. — Они живы.
— Вернее всего, ты права, — сказал инспектор. — По крайней мере, он говорит о них как о живых. Когда это было?
— Этот разговор состоялся полтора года назад, — сказал доктор. — Нужна более точная дата?
— Нет, — ответил Кром.
— Это было давно-давно, — сказала рабыня. — Я помню. У меня тогда неделю плечо болело. А доктора на сиенде нет.
— Неужели работорговцы останутся безнаказанными? — удивилась Алиса.
— Сейчас на сиенде работает специальная комиссия по защите детей, — ответил инспектор и обратился к доктору: — Есть что-нибудь еще?
— Есть еще один кадр, который я бы хотел вам показать. Это случилось на сиенде чуть меньше года назад.
Теперь они увидели на экране солнечный день. Меж полей тянулась пыльная дорога. По ней шел странного вида человек в старом дорожном костюме, с сумкой через плечо. У него была курчавая борода, длинные волосы и широкополая шляпа.
— Это еще кто такой? — спросила Алиса.
— Я его помню! — воскликнула рабыня. — Я его помню!
— Не шумите, всё увидите, — сказал Кром.
Дорога повернула, и возле нее обнаружился обложенный бетонными плитами источник, у которого стояла рабыня Заури и пила воду из жестяной погнутой кружки. Рядом, прямо на земле, в пыли, сидели другие маленькие рабыни.
— Жарко было, просто ужас, — вспомнила Заури.
— Что это вы такие грязные? — весело спросил странник, приглядываясь к девочкам. — Сколько я по планетам хожу, таких еще не видел.
— А мы здесь работаем, — ответила Заури.
— Таким маленьким в куклы надо играть, а не работать. Дашь напиться, кроха?
Заури, как зачарованная, протянула страннику кружку. Он подставил ее под струю, лившуюся из ржавой железной трубы, наполнил водой и начал жадно пить. Маленькие рабыни смотрели на него не отрываясь.
— Спасибо, — сказал путник, возвращая кружку. — А до вашей этой самой сиенды… далеко еще?
— Вон там, — сказала Заури. — Вас проводить?
— А ты не боишься?
— А чего мне бояться?
— Ну проводи… Постой-постой, что-то мне твое лицо знакомо? А ты меня не помнишь?
— Нет, — сказала Заури.
— А ты никогда на «Квадрате» не летала?
— Чего?
— Нет, наверное, обознался. Твои папа и мама где?
— Не знаю…
