Юлия Вознесенская - Паломничество Ланселота
— А можно сначала сделать им жидкую болтушку из муки, Ланс? — спросил доктор.
— Вы меня спрашиваете? Это я у нас доктор? — Да, но запасы продовольствия…
— Дженни знает, где лежит мука. Все, друзья! Мы ушли на лов, а то скоро станет жарко и рыба уйдет на глубину.
Они ушли рыбачить с группой поморников, а Дженни принялась варить болтушку и уху. Оставшиеся поморники окружили ее и костер молчаливым кольцом. Ей было страшновато, и она старалась не глядеть на голодных людей, пока готовила для них еду. Потом они с доктором собрали всю посуду, какая была на катамаране, и стали кормить поморников мучной болтушкой. Съев по черпаку теплой и слегка подслащенной болтушки, поморники оживились и даже начали тихонько между собой переговариваться, робко улыбаясь, потирая животы. Плохо никому от болтушки не стало, хотя многие через полчаса отошли от костра на несколько метров и стали испражняться прямо тут же, у всех на глазах. Потом они возвращались к костру и усаживались, неотрывно глядя на доктора и Дженни — ждали, когда их снова станут кормить.
— Не могу видеть их глаза, — сказал доктор. — Страшно, когда у человека не остается никаких других чувств, кроме чувства голода. Но кормить их беспрерывно нельзя. Чем бы занять их?
— Хотите, я принесу Библию? Будем по очереди читать им вслух.
— Они в таком состоянии вряд ли поймут что-нибудь.
— Пусть они не поймут, но хотя бы будут слушать и чуть-чуть отвлекутся от мыслей о пище: мне просто страшно поворачиваться к ним спиной, когда в руках у меня еда.
— Хорошо, давайте попробуем. Несите Библию, а я пока посторожу вашу кухню.
Дженни принесла Библию, и доктор начал читать вслух. Поначалу никто из поморников его не слушал. Потом спокойный голос доктора и размеренное чтение начали на них действовать: острый голодный блеск в глазах стал затухать, напряженность сходить с лиц; один за другим поморники опускались на песок и засыпали. Наконец уснули все. Доктор Вергеланн опустил книгу — теперь и они с Дженни могли передохнуть.
К полудню вернулись с лова Ланселот и его команда, их тоже накормили ухой. Поев и отдохнув, они снова ушли на добычу: с другой стороны мыса Якоб обнаружил заросли морской капусты. А оставшимся у костра теперь читала Дженни.
К концу дня поморники-добытчики падали от усталости, а их женщины готовили на костре варево из пойманной ими рыбы и водорослей.
Пилигримы переночевали на катамаране, выставив на всякий случай часовых. Дежурили по очереди доктор и Хольгер с его тонким слухом, но все было спокойно до самого утра.
Утром прощались с поморниками. Один из обученных пилигримами рыбаков подошел к Ланселоту и спросил:
— Кого нам благодарить, друг? Скажи свое имя.
— Благодари Иисуса Христа, — пошутил Ланселот.
Уходя в море, пилигримы оставили поморникам, кроме сети и ловушек, один из котлов, несколько мисок, соль и коробку спичек, наказав беречь огонь. А еще они велели им хорошенько спрятать подарки и ни в коем случае не говорить о них контрабандистам и вообще чужакам. Когда они отчалили, поморники еще долго стояли на берегу и махали им вслед.
— Вот ты и накормила голодных пятью рыбами, Дженни, — сказал Ланселот.
— Нет, это чудо сотворил ты, мой Ланселот, — ответила она, глядя на него сияющими глазами.
Пилигримы вошли в воды бывшего Ла-Манша. Дул легкий ветерок, шли под парусом. Хольгер, как обычно, перебирал струны гитары, Дженни слушала Хольгера и приглядывала за обедом. Доктор Вергеланн с Якобом сидели за столом, и доктор обучал Якоба первым премудростям шахматной игры. Одновременно они вели беседу.
— Удивительно складывается наше паломничество, не правда ли, Якоб? Кругом беда и разруха, а мы будто на маленьком островке какой-то забытой допотопной жизни. Никаких тебе персоников, а вместо них — живое общение с приятными людьми. Мы читаем Библию и свободно беседуем друг с другом на любые темы, дышим свежим морским воздухом и едим пищу, приготовленную заботливыми женскими руками из натуральных продуктов.
— Продуктов могло бы быть побольше, — заметил Якоб. — Их у вас и было бы больше, если бы вы не брали на борт пассажиров и не кормили голодных. Милосердие — это такая роскошь в наши времена!
— Не знаю, как у вас в Дании, но у нас в Скандинавии если кто-то пытается помочь ближнему, на него смотрят с подозрением.
— У нас то же самое. А теперь, после нападения русских, стало еще хуже. Люди озверели. — Человек человеку волк.
— Скажете тоже — волк! Где это вы видели таких волков? В нашем городе еще остался мэр. Все власть имущие удрали к Мессу в Иерусалим, а он остался и помогает горожанам как может. Так вот он говорит, что прежде отношения между людьми определялись поговоркой "Человек человеку бревно", а теперешние — "Человек человеку мутант".
— Мы встретили вашего мэра и даже разговаривали с ним. Я думаю, что ваш мэр верит не в Месса, а в Христа.
— Во всяком случае, он верил в Него прежде. Мальчиком я ходил в церковь на богослужения и хорошо помню, что тогда наш будущий мэр, еще совсем молодой человек, играл в нашей церкви на органе. По том он, как все, принял печать Мессии, а церковь нашу взорвали экологисты.
— Мне думается, что теперь ваш мэр вернулся к вере.
— Почему вы так думаете?
— Да потому что где же иначе почерпнуть сил доброму человеку, если не в молитве?
— Боюсь только, жить этому доброму человеку осталось недолго. — Он чем-то болен?
— Сердце. А еще знакомый вам Косой Мартин люто ненавидит его за то, что мэр не признает его власти над городом. Кто-то не выдержит первым — сердце мэра или Мартин. — Как это грустно!
— Еще бы. На свете становится все меньше и меньше хороших людей. Кстати, о хороших людях: мне пора сменить нашего Ланса у руля.
Они прошли Дуврский пролив и вышли в Ла-Маншское море.
— О чем грустит мой король? — спросил Ланселот, подойдя к Дженни, одиноко сидевшей возле будки на корме. — Где-то там, на севере, моя Шотландия. — Скучаешь по ней?
— Нет, но волнуюсь за отца и братьев, и мне жаль мою мать. Конечно, она всегда вела себя так, будто она к нам совершенно равнодушна. За всю жизнь она, кажется, ни разу меня не поцеловала. Но если братья и отец погибли, то она потеряла разом всю свою семью.
— Когда у меня будет шхуна, мы сходим на ней на остров Иона и навестим твою мать. А если она захочет, возьмем ее к себе жить.
— Ох, сэр мой Ланселот, где только ты находишь всегда самые правильные слова, чтобы утешить меня?
— Я их мастерю, Дженни, я же мастер на все руки.
— Знаешь, Ланс, я, наверное, все-таки сентиментальна: вот навернулись на глаза слезы, и мне мерещится сквозь них большой цветок чертополоха — там, у горизонта.
— А там и вправду плывет что-то розовое. Это, скорее всего, какой-нибудь мусор, принесенный течением с затонувших "Титаников".
Патти стоял возле камбуза и понуро жевал подвешенный к мачте ракитовый веник. Вдруг он насторожился, поднял голову, поглядел на север и оглушительно закричал.
— И серому другу чертополох мерещится? — удивился Ланселот.
— Смотри, Ланс! Цветок поднялся над водой и раскачивается! Теперь он больше похож на розовый лотос, чем на чертополох. Что это там может быть такое?
— Якоб! Возьми бинокль и взгляни, что это там на севере? — крикнул Ланселот.
— Это белая шлюпка, а в ней — этого не может быть, но я это вижу! — нарядная девушка в голубом платье под розовым зонтиком. Идем туда? — Конечно!
Якоб повернул катамаран на север. Вскоре "Мерлин" приблизился к шлюпке. Прелестная издали картинка вблизи обернулась довольно печальным зрелищем: в белой шлюпке без весел находились двое — девочка с зонтиком и женщина. Женщина лежала на дне, укрытая чем-то белым. Девочка, строго выпрямившись, сидела на скамье шлюпки и держала в левой руке розовый зонт, стараясь, чтобы тень от него падала на голову женщины. Одета она была в голубое шелковое платье, изрядно помятое, разорванное на правом плече и выпачканное чем-то темным, может быть, кровью.
— Как поживаете, господа? — вежливо обратилась девочка к пилигримам, отводя зон тик, чтобы лучше их видеть. — Вы что, потерпели кораблекрушение?
— Да. Наш "Титаник" затонул, а мы с мамой спаслись в шлюпке. Моя мама — леди Патриция Мэнсфильд, жена адмирала британского флота, а я — Эйлин Мэнсфильд.
— Поднимайся скорее на борт, Эйлин, — сказал Якоб, хватаясь за борт шлюпки и притягивая ее к борту катамарана. — Давай руку!
— О нет, давайте сначала поднимем на палубу мою маму. Она не очень хорошо себя чувствует.
— А жива ли женщина? — шепнула Ланселоту Дженни.
Доктор с помощью Якоба спустился в шлюпку и откинул с лица женщины белый плащ, которым она был а укрыта.
— Женщина без сознания, — сказал он. — Но никаких ранений я пока не вижу.
