Виталий Мелентьев - Голубые люди розовой земли

— А откуда ж ты это узнал?

— Так и в «Пионерской правде» писали, и по радио рассказывают. А чего еще нет, так будет! Вы подумайте, ведь все, что я видел, мне же предстоит и сделать! Ох, я сейчас просто растерялся: какую специальность выбирать? Все думаю, думаю, а решить не могу — везде интересно. И за что ни возьмусь, все равно выходит так, что нужно не только многое знать, но еще и уметь все делать. Без этого никуда не денешься. Даже рабочим стать не сможешь, а не только инженером или там летчиком.

Я согласился с ним, и мы снова помолчали. А потом Вася вдруг сказал:

— А Лена Маслова мне, пожалуй, все-таки не приснилась. Я сейчас все вспомнил. В нашей школе, в шестом «А», есть точно такая же девчонка. Я с ней еще на катке катался… — Он смолк и попросил: — Только вы, пожалуйста, никому не говорите об этом. Ладно?

Я промолчал. А это значит, что я не обещал Васе не говорить этого. Но я сделал другое: я выдумал для мальчика, который мне рассказал эту необыкновенную историю, другую фамилию и другое имя. Поэтому, если вы будете искать и, может быть, даже найдете Васю Голубева, — знайте, что он не герой этой книги, а только однофамилец моего героя.

Когда я уже написал все, что вы прочли, я вдруг вспомнил, что так и не рассказал, как же был спасен мой герой. А случилось это так.

Днем, когда мы сидели у Голубевых и ждали пельменей, в дом вошел усталый Саша Мыльников и рассказал о беде, которая стряслась с ними. Мы все немедленно стали на лыжи и по припорошенной лыжне без труда нашли и яму, и сладко спящего в ней моего героя. Вот и все.

Остается еще добавить, что он кончил шестой класс без единой тройки, хотя и с несколькими четверками, что в первый же день летних каникул, как и было обещано, мы всем пионерским отрядом отправились на дальние разрезы и добыли огромный ребристый мамонтовый зуб. Теперь он находится в музее школы, где учится мой герой.

Можно было бы сказать также и о том, что девочка, которую мой герой называл Леной Масловой, тоже была с нами на экскурсии и, по-моему, не столько интересовалась героем, сколько Сашей Мыльниковым. Когда мой герой замечал это, он сопел и старался не смотреть в их сторону. Но как-то он сказал мне:

— Понимаете, до чего же мне не везет! И во сне и наяву. Хотя, рассуждая логически, не все еще потеряно…

Я опять промолчал — ведь из его рассказов я уже знал, что попытки рассуждать логически без особой на то подготовки не приносили ему ощутимых результатов…

Вот и все.

ГОЛУБЫЕ ЛЮДИ РОЗОВОЙ ЗЕМЛИ

Глава первая

СЛУЧАЙ НА ЗЕМЛЯНИЧНОЙ ПОЛЯНЕ

Когда Юрка Бойцов вышел на хорошо известную ему полянку — на ней всегда созревало много земляники, — Шарик уже топтался на месте. Он поднимал то одну, то другую лапу и повизгивал.

Юрка рассмеялся — таким смешным и растерянным был Шарик. Но потом… Потом Бойцов чуть не завизжал сам.

Нет, не от страха. Если он мог найти в себе мужество уйти из дому, и не как-нибудь, а честно, благородно, оставив записку матери и отцу; если, уже совсем уходя, он не забыл отнести в аптеку бабушкин рецепт и заплатить за лекарство из своих очень маленьких сбережений; если, наконец, он уже пробыл в лесу первую ночь и не побоялся ни криков ночных птиц, ни шорохов и потрескиваний, которые раздавались вокруг, значит, Юрий Бойцов мог завизжать не от страха. Страх в данном случае был ни при чем.

Визжать хотелось от восторга, от удивления и еще от чего-то такого, чего и понять толком невозможно.

Но Юрий Бойцов был мужчиной. Настоящим мужчиной. Поэтому он только присвистнул. Шарик с готовностью оглянулся и помахал обрубленным хвостом.

«Не трусь, хозяин. Я сам боюсь», — сказал Шарик на своем собачьем языке.

Юрий поправил рюкзак и солидно отметил:

— Здорово!

Шарик оглянулся два раза и хвостом уже не махал. Он покрутил своим обрубком так, что показалось, будто у него на месте хвоста установлен пропеллер. Потом Шарик поднял вверх мохнатую, веселую морду и отрывисто залаял. А когда смолк, то оглянулся и спросил: «Я так тебя понял или не так? А, Юрка?»

Юрий Бойцов не ответил. Он еще не имел опыта в таких встречах и потому мудро промолчал. Известно, что, когда настоящий мужчина попадает в необычные обстоятельства, он прежде всего должен оценить обстановку, а потом уж действовать.

Обстановка и в самом деле оказалась сложной.

На дальнем краю полянки, неподалеку от лесной веселой речушки, стоял обыкновенный космический корабль. Он был огромен, молчалив и матово-блестящ. И в этом, конечно, не было ничего удивительного.

Сложность заключалась в том, что на его полированных космической пылью боках никаких надписей не было, виднелись только суровые, как боевые шрамы, вмятины от встреч с метеоритами. А Юрий, как и всякий современный человек, отлично знал, что на бортах всех космических кораблей обязательно делаются надписи: название корабля, его порядковый номер, герб или краткое название государства, которому принадлежал корабль.

— Тише ты! — прикрикнул Юрий на Шарика и задумался.

Корабль стоял строгий и как будто тоже задумчивый. Его острая вершина была устремлена в небо, и на ней вспыхивали алые отблески — всходило солнце.

Потому что на самой вершине корабля, как флаги, вспыхивали алые отблески. Бойцов подумал, что перед ним наш корабль. Иначе чего бы он стоял так спокойно, даже безмятежно, совсем неподалеку от Юркиного родного городка?

Но с другой стороны, за все последнее время не было ни одного сообщения о полете наших космических кораблей. И потом, если бы это был наш корабль, вокруг и над ним уже наверняка бы кружились вертолеты, а к этой полянке мчались автомашины и вездеходы…

И иначе нельзя — ведь наши космические корабли все время держат связь с планетой и приземляются в том самом месте, которое укажут космонавту с командного пункта. Ведь космонавты — народ военный. Дисциплинка у них такая, что и на десять метров в сторону не приземлишься… И только тогда, когда приказано. И только так, как приказано.

Тут Юрий вздохнул, потому что вспомнил: как раз то же самое и теми же самыми словами часто говорил отец. Теперь, оказывается, он только повторяет эти надоевшие ему слова о дисциплине…

Чтобы не вздыхать — настоящий мужчина должен сдерживать свои чувства и всегда, при всех обстоятельствах жизни уметь владеть собой, — Бойцов стал думать о другом. Вернее, о том же самом, но по-другому.

Выходит, перед ним не наш корабль. Тогда чей? Американский? Ведь во всем мире есть пока что только две страны, которые запускают космические корабли, — СССР и Америка. Больше нет ни одной. Выходило, что перед ним стоял американский корабль.

С этим можно было согласиться. Сейчас утро, а корабль, видимо, приземлился ночью — трава на полянке вокруг него еще покрыта дымчатым налетом росы. Если бы корабль приземлился недавно, он бы наверняка сдул, а то и испарил бы всю росу — у него двигатели о-е-ей какие! Значит, сел он ночью, может быть, даже потерял ориентировку? А положение, если космонавты заблудились и сделали вынужденную посадку, может быть и неприятное — вон какие вмятины от метеоров на обшивке.

Небось сидят сейчас в неизвестном для них месте, пытаются связаться со своим командным пунктом и сообщить о своем положении. Возможно даже…

И тут Юрка решил действовать. В самом деле, может, у людей несчастье, им нужна помощь, а он торчит на опушке леса, гладит Шарика и рассуждает.

Действовать нужно! Действовать смело, решительно, но осмотрительно!

Юрка снял рюкзак, повесил его на куст и прошептал:

— Шарик, за мной…

Они медленно двинулись через поляну. На дымчатой траве оставались две темные полоски следов — потревоженная роса стекала со стебельков. Над самой землей краснели ягоды земляники — крупной и такой пахучей, что Шарик не удержался от соблазна. Он стал отставать и, щелкая зубами, уплетал крупные, спелые ягоды.

Такой недисциплинированности Юрий простить не мог. Он оглянулся и прошипел:

— Ты что, не понимаешь?… А ну марш вперед!

Шарик понурил голову, обогнал Юрия и уже не пытался выискивать ягоду покрупнее.

А ему очень хотелось есть. С тех пор как они ушли из дому, минуло полдня и целая ночь. И за все это время Шарику перепала только подгорелая корочка хлеба, шкурка от колбасы да кусочек сахару: Юрий экономил запасы. Пропитание Шарику приходилось добывать самому.

Дело дошло до того, что он был вынужден съесть несколько кузнечиков, одного мышонка, а на рассвете приняться даже за ягоды. В свое время Юрка приучал Шарика переносить трудности и глотать эти самые ягоды.

Поэтому, чем бы ни был занят Шарик, он прежде всего думал о еде. Но еды, сколько он ни принюхивался, не обнаруживалось, и Шарик с тоской вспоминал такие же ясные, солнечные утра у себя дома, когда он, потягиваясь, вылезал из конуры, встряхивался, пил воду из кадушки, а потом копался в миске. Обыкновенно с вечера Юрина бабушка выносила ему великолепные остатки ужина. Те самые, оставлять которые до утра не имело смысла — все равно испортятся.