С. Гроув - Смертельный туман
– Ешь медленно, – посоветовала она. – Следи, все ли в порядке будет с желудком. Ты же несколько дней не ел почти ничего.
Она поставила стул по другую сторону кровати, возле окна, придвинула к себе связку холщовых мешочков, сшитых вручную, и принялась набивать их высушенными травами с подноса.
Тео здоровой рукой взял ложку, отхлебнул. У него вырвался вздох: кажется, он в жизни своей ничего вкуснее не пробовал! Зеленый лук источал запах травы, грибы – аромат земли.
– Спасибо вам, – поблагодарил он Дымку. – Язык проглотить!
Женщина улыбнулась в ответ:
– Понравилось? Ну и хорошо.
Тео съел еще ложку и обратился к Казанове:
– Можешь рассказать, что с нами случилось?
– А ты-то помнишь, как тебе плечо распахало?
– Я только помню, как из-за деревьев выскочили стрелки, потом в одного мула угодила стрела. Я и побежал, чтобы фургон меня не снес…
– Примерно так все и было, – сказал Казанова. – Появились лучники, наши все бросились кто куда. Как ранило мула, я не заметил, но второй, должно быть, понес, и тебя потащило. Куда тебе в хомуте было за ними угнаться! – Он покачал головой. – Спасибо и на том, что хомут в какой-то мере тебя защитил, пока ты по земле ехал. Ну вы и неслись, еле догнал! И хомут еле снял…
Он взглянул на Тео, поморщился.
– Пока я тебя освобождал и в кузов закидывал, мулы успели довольно далеко убежать… Я ведь подумывал вернуться к отряду, Тео, правда! – Он вновь покачал головой. – Да только осталось ли там к кому возвращаться? А вот твоя рана показалась мне скверной. Я ее вычистил и перевязал лучшей простыней Меррета, но грязи в нее успело набиться более чем достаточно… Потом ты вроде стал глаза открывать, но явно был не в себе. Я и подумал, а не было ли какого яда на наконечниках? Тем более они сделаны так, чтобы раскалываться уже в теле: скорее всего, я не все вытащил… Вот я и решил – надо гнать скорее вперед и показать тебя Дымке. По счастью, мы были чуть западнее границы, я и давай править на северо-восток. Сперва в Пенсильванию, потом в Нью-Йорк… Как раз вчера на рассвете и прибыли. Так что ты больше суток в лихорадке валялся. Дымка живо вскрыла рану и вычистила осколки. Все заштопала, чтобы ты быстрей поправлялся!
Тео дослушал и констатировал:
– Значит, мы теперь дезертиры.
Казанова опустил глаза:
– Боюсь, именно так. Ты уж меня прости.
Тео попробовал улыбнуться:
– За что прощать? За то, что жизнь мою спас?
А у самого кровь в висках застучала. Да, Казанова отвез его в надежное место, но как расплачиваться придется? Не окажется ли, что отныне в Бостон и носу показать не придется?
– Он устал, Грант, – заметила Дымка.
– Да в порядке я, – ответил Тео. Он смотрел на зеленую травку за дверью. – Как называется это место?
– Оукринг, – сказала Дымка, проследив его взгляд. – Мы в штате Нью-Йорк, у южных берегов Жуткого моря.
Тео повернулся к Казанове:
– Это что, твоя родина?
Казанова покачал головой:
– Нет. Я здесь жил некоторое время, прежде чем перебраться на восток, – и переглянулся с хозяйкой. – Дымка обо мне разок позаботилась… Вы́ходила, примерно как тебя сейчас.
– Ясно, – сказал Тео. – Разбирается в ожогах.
– Именно, – не отрываясь от своего занятия, кивнула Дымка. – Другое дело, если Грант не хочет рассказывать, негоже и мне.
– А если он вам особое разрешение даст?
Казанова коротко вздохнул:
– Так уж вышло, парень: пока ты валялся без памяти, я одно обещание дал…
Тео смотрел на друга с надеждой.
– Я поклялся, – продолжал Казанова, – что, если ты поправишься, всю историю тебе расскажу.
– Наконец-то!
– Ты сперва немножко окрепни. Рассказ мой такой, что настроение вряд ли поднимет… Теперь тебе есть и спать надо, а не сказки страшные слушать!
Глаза у Тео стали слипаться.
– А я люблю страшные сказки… – пробормотал он.
– Это я уже понял, – хмыкнул Казанова.
– Вот проснусь – и ты мне все расскажешь. Договорились? Вот проснусь…
Проснулся он вечером, когда летний закат населил кухню пурпурными тенями. Казанова и Дымка сидели снаружи, за дверью. Тео слышал их тихие голоса, потрескивание огня. Еще некоторое время он неподвижно лежал в густеющих сумерках, наблюдая за собственным пробуждением. Боль в плече не стала ни сильней, ни слабей, но прежнее ощущение слабости и сонного безволия исчезло. Тео вдохнул запах трав, сушившихся над ним на стропилах. В животе заворчало.
Осторожно откинув одеяло здоровой рукой, Тео медленно повернулся в постели, спустил ноги. Земляной пол был плотным, приятным. Тео посидел немного и встал. При попытке сделать шаг комната опасно накренилась. Тео поспешно ухватился рукой за спинку кровати.
– Ты что творишь? – В дверях возник Казанова. – А не рано тебе еще вставать?
– Самое впору…
– Тогда хоть топай помедленней! – взмолился Казанова, конвоируя его к двери.
Вечер стоял теплый, Дымка развела костерок в небольшой яме, выложенной кирпичами. Она сидела на деревянной скамеечке. Казанова усадил Тео рядом с хозяйкой. Юноша с удовольствием вздохнул, вытягивая босые ноги к огню.
– У нас тут кукурузные лепешки с бобами, Тео. – Дымка протянула тарелку. – Как думаешь, твоему желудку такое по силам?
– Еще как по силам, – весело подтвердил Тео. – Спасибо огромное!
Он принялся за еду, а хозяйка сказала:
– Грант утверждает, будто Шадрак Элли тебе не чужой…
– Вы тоже его знаете? – с набитым ртом спросил Тео.
Женщина кивнула:
– Шадрака очень многие знают. Я, может быть, чуть лучше иных. Мы с ним переписывались во время войны. Есть, понимаешь ли, один торговец, Энтвисл, он и сюда заезжает время от времени. Соберет новости – и в Бостон. А на обратном пути приносит весточку от Шадрака. Может, и тебе Шадраку с ним письмишко послать?
– Точно! Спасибо, я тоже его встречал! А когда он снова появится?
– Со дня на день ждем. – Дымка с удовольствием наблюдала за тем, как с тарелки Тео исчезает еда. – А ты определенно на поправку идешь!
– Чему удивляться, – с улыбкой проговорил Казанова. Он сидел поблизости на пеньке, покрытая шрамами половина лица скрывалась в тени. – Он ведь в руках Сары Дымки Лонгфелло, самой искусной целительницы Нового Запада и Территорий…
Дымка рассмеялась.
– Грант любит мои таланты преувеличивать, – сказала она Тео.
– Ничего я не преувеличиваю, – твердо возразил Казанова.
– Коли уж заговорили об излечении и талантах, кое-кто тут обещал кое-что рассказать, – напомнил ему Тео.
– Не поплохело бы тебе заново от такого рассказа…
– Да ладно тебе, – дожевывая кукурузную лепешку, сказал Тео. – Я, значит, под стрелы подставляюсь, только чтобы твою историю послушать, а ты теперь на попятный?
Казанова невесело улыбнулся и некоторое время молчал.
– Правда в том, – начал он затем, глядя в огонь, – что обычно я о той поре стараюсь вовсе не думать, вот только последнее время то и дело напоминают…
– Из-за войны? – спросила Дымка.
– Из-за нее, проклятой. И пепел еще…
Казанова наклонился вперед, поставил локти на колени. В руке он держал кружку, поданную Дымкой, и медленно, словно изучая, взбалтывал ее содержимое.
– Сейчас ты узнаешь, почему все называют меня трусом, – сказал он Тео.
– Я это слышал всего один раз, – признался юноша. – В дальнейшем никто при мне такого не говорил.
– Спасибо, конечно, но не было никакой нужды меня защищать. Без сомнения, я форменный трус. И был им всегда.
Тео ждал, чтобы Дымка опровергла его слова, но та лишь напряженно смотрела на Казанову, словно готовясь к чему-то очень болезненному.
– Я родился к западу от этих мест, – начал свой рассказ Казанова. – В пограничной деревне. Когда мне было семь лет, моих родителей и брата убили переселенцы с Нового Запада. Я выжил только потому, что меня сочли мертвым. Спасла кровь младшего братишки, залившая мне все плечи и голову… Стервятники, называвшие себя переселенцами, не заметили, что я еще дышу. Подумаешь, двое мальчишек, валяющиеся в крови на земле…
Тео смотрел на Казанову во все глаза. Аппетит у него как-то сразу пропал.
– Нас, немногих выживших, подобрали жители соседней деревни. Среди них я и вырос. Это была воинственная деревня. Десятилетиями, а то и веками они питали ненависть к одному прибрежному племени. Случалось так, что схватки между деревнями происходили каждые несколько месяцев. Потом все затихало, иной раз на годы. Если везло, даже лет на десять. Пока я взрослел, стоял один из таких периодов мира. Деревня процветала. Возмужав, я взял жену, родилась дочь… Я всегда был чужаком, приемышем, но с годами все сильней чувствовал – мое место именно там, среди этих людей…
А потом перемирие кончилось. Что послужило поводом, осталось неизвестным, просто опять начались стычки. Я отказался участвовать. Люди ушам не поверили. Не говоря уже о взрослых мужчинах, даже мальчишки желали доказать свою доблесть и верность деревне! Вот тогда меня трусом и объявили.
