Илона Волынская - Князь оборотней
— Придется нам Амба в джангины звать, — мягко сказал Хадамаха.
— Один свидетель есть — дочка ваша, которую Хадамаха из пожара вытащил, — напомнил Хакмар.
— Пятьдесят оленей сберег, — глядя в пространство, напомнила Аякчан.
— В моем доме девки молчат! — рявкнул Канда. — И дочки тоже!
— С удовольствием покинем ваш дом, — немедленно согласился Хакмар.
— Дай ему расписку… — сквозь сдавленное горло просипел старик Канда.
— Чего, господин? — охнул приказчик.
— Расписку на уплаченный долг давай ему! — заорал Канда, вскакивая. — И пусть проваливают отсюда!
Испуганно косясь на хозяина, приказчик черкнул пару строк на бересте. Хакмар внимательно прочитал, любезно поклонился… и небрежно бросил Хуту:
— Не провожайте нас, любезный, сами дорогу найдем!
— Я тебя сейчас так провожу! — заорал Хуту, кинулся к Хакмару… и растянулся на полу во весь рост.
— Изюбр безрогий… — брезгливо разглядывая ворочающегося на полу стражника, обронил шаман Канда. — Эй, девушка! — заорал он так, что содрогнулись ледяные стены. — Проследи, чтобы эти вот… уважаемые, — Канда скривился, — не блуждали, шли прямо — да благополучно вышли из моего дома!
«И ничего по дороге не стянули!» — мысленно закончил фразу Хадамаха.
Аякчан очень хотела высказаться в ответ, но парни подхватили ее с двух сторон и вытащили из комнаты.
— Спасибо тебе, Хакмар… — только и успел выдохнуть Хадамаха.
— За мной извольте идти, пожалуйста, — в полумраке ледяного коридорчика прошелестел тихий голосок. И уже знакомая девочка из племени крылатых повела их через мрачные, освещенные лишь редкими плошками с Огнем переходы и лестницы.
— Что это с тобой? — вдруг воскликнула Аякчан, когда Огонек закрепленного на стене светильника вдруг выхватил из полумрака лицо девчонки.
Крылатая попыталась нагнуть голову и поскорее шмыгнуть дальше, в темноту, но Аякчан уже крепко ухватила ее за плечо, разворачивая к свету.
В голубоватом отсвете Пламени Хадамахе на миг показалось, что девушка больше и не девушка вовсе, а одна из тех людей-половинок, про которых старики в страшных сказках рассказывают. У которых половина тела человеческая остается, а вторую злой дух захватывает — настолько левая половина ее лица отличалась от правой. Сердце стукнуло неровно… и Хадамаха понял, что все проще — щека и глаз девочки чудовищно распухли, налились багрово-черным кровоподтеком.
— Тебя Канда ударил? — обнимая девочку за плечи, спросила Аякчан, и тон ее не сулил старому шаману хорошего. — За то, что ты жреца не туда провела?
У девочки дрогнули губы. Она длинно, прерывисто вздохнула и, мелко дрожа всем телом, прижалась к Аякчан.
— Не бойся, ничего не бойся! — зашептала та, поглаживая девчонку по волосам. — Мы тебе поможем, мы…
— Не надо помогать, госпожа, — вдруг очень холодно сказала девушка и отстранилась. — Я… просто упала. Поскользнулась. Извольте за мной идти…
— Погоди! Так нельзя… — начала Аякчан, пытаясь удержать девчонку, но та ловко шагнула в сторону.
— Я знаю, чего мне можно, а чего — нельзя, — жестко сказала бывшая крылатая. — Сюда извольте пожалуйста, госпожа красавица-бэле! — и распахнула незаметную дверь в стене. — Извольте уходить совсем, почтенные егдыги и почтенная бэле! — девушка отступила в глубь дома.
Хадамаха покорно шагнул через порог. Хакмар оглянулся на девчонку и тоже последовал за ним. Одна лишь Аякчан еще пыталась что-то объяснить:
— Пойдем с нами! Ты не должна оставаться у Канды — он тебя сейчас бьет и всю жизнь будет…
На разбитых губах девчонки мелькнула странная улыбка — злая и болезненная.
— Уж лучше бьет… чем вовсе на обед съест, как ваши медведи! — она бросила быстрый взгляд на Хадамаху, толкнула Аякчан в спину… и с грохотом захлопнула дверь, точно отгородилась от страшной опасности.
— Что за выдумка такая дурная! — расстроенно пробормотал Хадамаха, глядя в захлопнувшуюся дверь. Лучше бы они и впрямь не заходили в это селение! Сплошные обиды да загадки… даже торбазов Хакмару не купили!
— Где вы ходите? Я вас Торум знает сколько жду! — выныривая из-за деревянных бадеек с мусором, прошипел Донгар. — Слушайте, однако! — черный шаман поднял руку — в кулаке у него была зажата напоминающая шерстяной очесок тварюшка — не иначе один из Кандиных духов. Донгар крепко сжал его между пальцами, так что казалось, сейчас сок потечет — дух распахнул пасть и… заговорил голосом Канды:
— Мальчишка, молоко материнское на губах не обсохло — да как он смел! — Судя по грохоту, шаман метался по ледяной зале, пиная несчастный столик.
— Люди должны за свое добро с медведями судиться, да еще тигров в судьи брать? — Из пасти тварюшки вырвался новый голос — стражника Хуту: — Да в яму их! Или вовсе в копья!
— Ты меч южанина видел? А Хадамаха, если размерами в братца удался, так тоже… Кто их в копья брать будет? — злобно прохрипел Канда. — Ты? Или этот слизняк?
— Я не слизняк… — третий, обиженный голос, принадлежал приказчику. — Я просто человек мирный.
— Их жрец видел! — снова взвыл дух голосом Канды. — Привет передать обещал! Хочешь, чтобы сюда все племя Эгулэ заявилось — выяснять, кто их сынка в копья взял? Еще Амба с собой прихватят.
— Они враждуют, — буркнул Хуту.
— А глядишь, и сговорятся! Еще горцы эти… Про указ Советника я слыхал. Может, врал мальчишка, а может, и впрямь южане заявятся проверять, куда их торговец делся.
Четверка переглянулась.
— А ведь указы Советника нам, сдается, жизнь спасли, — прошептал Хакмар.
— Пока еще не спасли, однако, — откликнулся Донгар.
— Так просто их и отпустим? — голосом Хуту завопила тварюшка у него в руках.
— Кто тебе сказал, что я их отпущу? — процедил старик Канда тихо, но так страшно, что у Хадамахи шерсть на загривке сперва появилась, а потом дыбом встала. — Что я им убираться велел, не значит, что они вот так и уйдут!
Тварюшка в руках Донгара пискнула и серым дымом стекла между пальцами. Донгар досадливо поморщился.
— Уходить вам из селения надо, быстро! — скомандовал он, и никто не возразил. — К своим пойдешь?
Хадамаха кивнул. Донгар подумал и тоже неуверенно кивнул:
— Я как смогу — вас догоню! — И исчез, как не было. То ли в воздухе растаял, шаман Эрликов, то ли в проход какой нырнул. Только у ног Хадамахи остался сверток из трех плотных кожухов, да сверху лежали поношенные, но еще крепкие торбаза для Хакмара.
Свиток 15,
где Хадамаха бредет по тайге и пытается понять, что же на самом деле происходит
Скоро придем. Ты как, держишься? — поравнявшись с Хакмаром, спросил Хадамаха.
— А какие есть варианты? Сесть под елкой и горько-горько плакать, какие мы несчастные и замученные? Авось весь Средний мир разом над нами сжалится и приволочет твое стойбище прямо сюда, чтобы нам к нему не ходить?
— Здесь нет елок — одни сосны, — оглядевшись по сторонам, серьезно сообщил Хадамаха.
— Тем более не получится, — кивнул Хакмар и зашагал быстрее, давая понять, что жалость ему не нужна.
Силен кузнец! Морда обпеченная, как гриб в золе костра, измотанный, как нартовый пес после полного Дня пути… А парку теплую на него надели, торбаза вместо обмоток натянули — и вот он уже упорно тащится по рыхлому снегу и виду не подает, что тяжело. Старается не подавать.
Аякчан так же молча и упорно ковыляла за Хакмаром и даже по сторонам не глядела — все рассматривала то подол, то рукав принесенного Донгаром кожуха. Кожухи и впрямь оказались знатные. Что это было раньше — парки с пышным воротом или малицы с капюшоном, — уж и не разберешь. Хоть капюшон, хоть ворот давно спороли, мех вытерся, и только кое-где от него оставались жалкие островки. Украшавшие подол полосы из шкуры росомахи висели клочьями. Парку Аякчан когда-то украшала богатая вышивка, но сейчас остались только торчащие во все стороны обрывки ниток. Порой Аякчан пыталась их выдернуть, но пропитанные рыбьим клеем нитки сопротивлялись, царапая руки не хуже стальной проволоки. Лицо у Аякчан было не злое, а бесконечно тоскливое.
— Не сердись на Донгара. Какие мог, такие и достал. — Хадамаху мучило сильное подозрение, что одежки из мусорного бака старика Канды.
— Я не сержусь, — ответила Аякчан. — Мне просто грустно.
Хадамаха невольно кивнул — поводов для грусти у них больше чем достаточно. Еще удивительно, что Аякчан раньше держалась как ледяная статуя! Не может же она все время — с улыбочкой из пожара в потоп, из Среднего мира в Нижний…
— Ты думаешь, мне тяжело по Великой реке шастать или жрицам морды бить? — Аякчан презрительно фыркнула. — Вот уж не о чем грустить!
Битые морды жриц, конечно, не повод для грусти, но ведь и самим достается? И если это не повод, то что тогда?
