Александр Етоев - Планета лысого брюнета
– Можно про Гаттераса после? – Череп с костями не давал Ульяне сосредоточиться. Красная электрическая молния входила черепу ровно в правый висок и выходила из его левой скулы, но ухмыляющаяся костяная физиономия, похоже, этому была только рада. – Послушай, – спросила Уля у мальчика на проволочной ноге, – тебе никогда не попадался на глаза такой дяденька… – Ульяна описала какой.
– Лысый? – переспросил мальчик на проволочной ноге.
– Лысый, – кивнула Уля.
– Брюнет? – Мальчик на проволочной ноге внимательно посмотрел на будку.
– Брюнет, – подтвердила Уля, потом задумалась: «Если лысый, то почему брюнет?» Но раз сказала, значит, сказала – пусть он будет лысым брюнетом, так интереснее. Лысых много, а лысых брюнетов мало – может, даже вообще в природе не существует.
– Попадался, – ответил мальчик на проволочной ноге. – Он возле трансформаторной будки чуть ли не каждую ночь околачивается.
– Что же ты мне сразу ничего не сказал? – отчего-то разволновалась Уля. Очень уж не давал ей покоя этот лысый, который, оказывается, еще и брюнет.
– Ну, во-первых, ты меня об этом не спрашивала, – с легкой обидой в голосе заметил мальчик на проволочной ноге. – А во-вторых, вон какой кусок у меня от головы отвалился, поэтому я забывчивый.
– Прости, пожалуйста, я не хотела тебя обидеть, – спохватилась Уля, понимая, что была не права. – А лысый брюнет – он просто так околачивается или что-то здесь делает?
– Лысый брюнет залезает в будку, запирает за собой железную дверь и чем-то там, за дверью, бренчит. Потом выходит.
Уля вспомнила старинную кость, которую откопал дядя Петя. Про бандитское логово она тоже вспомнила.
– Все понятно, – сказала Уля. – А ты не слышал, чтобы кто-нибудь за дверью кричал или звал на помощь?
– Нет, ни разу, – ответил мальчик на проволочной ноге.
– Значит, вставляют кляп, – подумала Уля вслух. Она сделала шаг по направлению к трансформаторной будке, но тут из-за спины супердевочки послышался хрипловатый голос:
– Стой, близко не подходи! А вдруг там излучение излучает!
Это был дядя Петя, Ульянин сосед по дому. Тот самый, который держал на пустыре огород и выращивал там картошку. Они жили в одной парадной, но дядя Петя этажом выше.
Мальчик на проволочной ноге тут же превратился в окаменелость.
– Что же ты, гипсовая твоя башка, не предупреждаешь несовершеннолетнюю молодежь о том, что в будке высокое напряжение! – Дядя Петя погрозил ему пальцем. – А ты, – он погрозил пальцем Уле, – не видишь, что ли, знаки предупреждения? Вон череп с молнией и костями. Вон надпись: «Не подходи – убьет!» Супердевочка называется! Ты о родителях сначала подумай, перед тем как под напряжение лезть.
– Я не лезла, – сказала Уля.
– Еще бы, – дядя Петя поежился. – Если бы ты туда полезла, я бы сейчас с тобой не разговаривал.
– Дедушка Петя… – Уля слегка помялась, прежде чем задала вопрос. – А правда, что когда-то в трансформаторной будке было бандитское логово?
– Брехня. Сколько лет здесь живу, ни разу ни одного бандита не видел. И потом, бандиты – народ трусливый. Они только маленьких не боятся и милиционеров. А электрического тока они боятся пуще крокодилов и змей. Тем более, там не просто ток, там – высокое напряжение! – Дядя Петя протер усы и разгладил складку на рукаве рубашки. Рубашка у дяди Пети была особенная – со сменными отстяжными подмышками и пятилетним запасом воротничков. Он ее купил в Военторге, была она офицерского образца, и дядя Петя ею очень гордился. Усмехнувшись, дядя Петя сказал: – Уж я-то в электрическом деле собаку съел. За две минуты с закрытыми глазами разбираю и собираю электроутюг. Меня раньше вся страна знала. Я на Адмиралтейском судостроительном заводе работал бригадиром электросварщиков и лично возглавлял движение «Смерть заклепке!». Это еще до войны было, я ж ветеран. Мы котлы сваривали методом стыковой сварки, экономили на времени и металле. Металла много никогда не бывает, ты это знай, – особенно если наша страна стремится догнать и перегнать в технике судостроения передовые капиталистические страны, такие как Англия и Америка.
Уля кивнула. Дядя Петя прокашлялся.
– О чем это я? – спросил он, почесывая ямку на подбородке.
– О металле, – подсказала ему Ульяна. – Что много его никогда не бывает.
– Ну да, – нахмурился дядя Петя. – Понимаешь, какое дело – сегодня утром пошел на кухню, хотел приготовить завтрак, сунулся – в доме ни одного ножа. Колбасу даже нечем было порезать – ел прямо так, с куска. – Дядя Петя нахмурился еще больше. – В обед варю на плите картошку, хочу взять вилку, чтобы потыкать – сварилась или еще пусть чуть-чуть поварится, – глядь, а вилки тоже того – тю-тю! Нету, в общем, в буфете вилок! Что, думаю, за холера? Ну, понятно, – если там серебро, золото или даже цветной металл – за него хоть деньги платят теперь хорошие! А здесь, тьфу, ерунда какая-то – ножи и вилки из нержавейки! Вот ты – умная, ты мне скажи: кому понадобился мой железный утиль? Не внук же, Федька, их, понимаешь, стыбзил?
Глава 4. Пропажа броши и другие события
– Ульяна, – мама строго посмотрела на дочку, – ты не брала мою любимую брошь? Час уже как ищу, все ящики перерыла. Вечером придут гости, а мне даже выйти к ним будет не в чем.
– Надень цепочку, которую папа тебе из командировки привез, – посоветовала Ульяна маме.
– Сколько можно! – нервно сказала мама. – Я в ней и в театр, и в гости, и в школу на родительские собрания хожу. Меня без этой цепочки знакомые вообще уже, наверное, не представляют. Будто я с ней родилась и ношу ее всю жизнь, не снимая. – Мама, стоя на полу на коленях, выгребала шваброй из-под дивана накопившиеся там домашние мелочи. Броши среди них не было.
– Маша! – позвал с кухни маму отец. – Ты штопор нигде не видела? И вилок восемь штук почему-то только, а не двенадцать.
– Я штопором не пользуюсь, ищи сам. А вилки были на месте, я их позавчера пересчитывала. Уля! – Мама встала с коленей и оперлась на рукоять швабры. – Посмотри, как ты некрасиво сидишь. Хуже маленькой девочки – пятки в стороны, носки вместе. Как я тебя учила – надо всё делать красиво, сидеть тоже. Значит, брошь мою ты не брала. Странно, куда ж она могла подеваться.
Улин папа вошел в комнату и развел руками:
– Нету, всё обыскал! Ни штопора, ни вилок. Чертовщина какая-то! Домовой у нас, что ли, поселился? Не понимаю.
– Не домовой, а чердачный недомоганок – так они называются по-научному, – поправила Уля папу. – Недавно один профессор по радио выступал. Он рассказывал, что они пушистые, с кошачьей мордочкой, маленьким человечьим тельцем и собачьими лапами.
– Лично мне все равно, какие у них морды и лапы. Вечером придут гости, а мне бутылки открывать нечем.
– Сходи купи, магазин близко, – сказала мама. – Заодно можешь купить мне новую брошку и серебряное колье с бирюзой.
Уля видела: назревает сцена. Из-за какой-то дурацкой брошки, в которой нет ничего стоящего – обыкновенная пластмассовая поделка вместо натуральных камней, – мама с папой сейчас поссорятся до самого вечера, пока не придут гости. Будут дуться, друг друга не замечать, фыркать из-за каждого пустяка, который яйца выеденного не стоит, и вымещать свое зло на ней, ни в чем не повинной дочери. Так что лучше, пока не грянуло, пойти на улицу, так будет спокойнее.
– Мои опять поругались, – сказала Уля Никитке Ладушкину, который сидел в песочнице и царапал что-то палочкой на песке. Никитка был еще маленький, зато умный и сочинял стихи.
– Помирятся, – сказал ей Никитка. – А вот я со своей мамой никогда уже, наверное, не помирюсь. – Никитка переломил палочку и бросил ее в песок. – Послушай, это я только что сочинил. – Он встал, отвел руку в сторону и, как маленький Пушкин на картинке из «Родной речи», прочитал с выражением:
У меня была собака,
Она грустила мордой вниз,
А мама отдала ее куда-то
И говорит: «Мне некогда за ней ухаживать, у меня личная жизнь».
– Правда? – спросила Уля. – Так и сказала? – Затем подумала и удивленно добавила: – Что-то я не припомню, Ладушкин, чтобы у вас в квартире была собака. У тебя же аллергия на шерсть.
Ладушкин, хотя ростом едва достигал Ульяниного плеча, посмотрел на супердевочку свысока:
– В стихах вовсе не обязательно, чтобы все, о чем там говорится, происходило на самом деле. В них главное – передать чувства.
– Выходит, все, что пишут поэты, – вранье? И Пушкин – вранье, и Лермонтов?
– Не вранье, а поэтическая условность. Это разные вещи.
– Послушай, Ладушкин, а причем здесь тогда твоя мама? Ты же только что мне сказал, что больше с ней никогда не помиришься. Но раз не было никакой собаки, зачем тогда обижаться на маму?
– Я сказал – «наверное». А вдруг когда-нибудь у меня будет собака, и мама ее куда-то отдаст?
Ульянино терпение лопнуло, и она громко сказала:
