Александр Шаров - Звёздный пастух и Ниночка

А ночью Ниночка сама летала на метле над городом. Так что она всё знала: кто хочет обидеть жену, кто затеял оболгать перед царём друга, обокрасть бедняка.

Всё знала, а какой толк?! «Ланноромос-питтоннокос-вантополос» крепкое заклятье: крепче не бывает.

Всё знает, а как предупредить об опасности?

И беду ни от кого не в силах отвести.

Как-то Управитель дома остановил её и говорит:

— Что-то ты с лица спала. Работаешь старательно, я тебя к премии представил. Надо питаться лучше, авось поправишься.

— Спасибо! — поблагодарила Ниночка.

А сама знает, что худеет не оттого, что мало ест. В людоедском доме она и вовсе ни к чему не прикасалась, а сейчас и чай с молоком, и хлеб с маслом, картошку себе варит, сосиски. Но ничего не идёт на пользу, потому что она всё думает, думает, сама себя изводит и ничего не придумывается: телеграммы не доходят, предупредительные письма возвращаются нераспечатанными — будто она не фея, а обыкновенная дворничиха, только что летает на метле.

Ниночка решила во что бы то ни стало дождаться Студента — больше ведь ей не с кем было посоветоваться. Сидит она в дворницкой у стола. На полу гостья — трёхногая рыжая кошка лакает молоко, мурлычет. Вечер наступил, ночь надвинулась — тёмная, холодная. Сидит Ниночка и сама себя уговаривает: «Ни за что не усну! Ни за что не усну!»

Вдруг видит: рыжая кошка не лакает молоко, не мурлычет — спит. «Надо ущипнуть себя посильнее, дремота разом пройдёт».

Но не успела она себя ущипнуть. Глаза сами собой закрылись, голова упала на руки.

Наступил Тайный час.

Лишь только глаза её смежились, приснился Ниночке сон (или она увидела?). Высоко, очень высоко в чёрном небе летит Студент. Только лицо у него не как тогда — немножко усталое, а ужасно измученное, тревожное.

Звёзды перед ним льются не полноводной тихой рекой, а как бы узким, порожистым да и неглубоким ручьём; не журчит ручей.

Студент не скликает звёзды ласковыми и смешными прозвищами, прежним своим «гули-гули-гуленьки», а только торопит их: «Летите, милые, летите!» Но всё-таки, как ни был Студент встревожен и измучен, на мгновенье взглянул он на Ниночку; ничего не сказал, губы его даже не дрогнули, но Ниночка всё поняла, что она должна делать, как ей быть.

Спала она очень крепко и долго, так что проснулась только к вечеру следующего дня. И рыжая кошка потянулась, помыла лапками мордочку и снова как ни в чём не бывало принялась за молоко.

Взглянула Ниночка и через стены увидела (она ведь фея и хорошо видит через стены): во втором этаже дома напротив Математик — ласковый такой юноша, доверчивый, простой — прихорашивается перед зеркалом.

Волосы назад зачесал, а потом на пробор.

Надел джинсы с новой клетчатой ковбойкой.

Сбросил ковбойку и натянул нейлоновую рубашку с пёстрым галстуком. Открыл дверь, вернулся к зеркалу и чуть ли не флакон одеколона вылил на платок.

Всё время на часы посматривает; глаза блестят, на щеках красные пятна.

Ниночка знает, в чём дело, давно знает. Ровно в семь часов Математик условился встретиться у телеграфа с Нининой сестрицей Эльвирой Людоедовной, которая служит в царской канцелярии. И попросит Математик Эльвиру стать его женой. А Эльвира только и ждёт предложения. Она из Математика по капельке кровь выпьет.

Уже шесть часов тридцать минут. Математик, не чуя ног, бежит вниз по лестнице; Нина сквозь стены видит. В руках у него огромный букет белой сирени.

«Глупый ты, глупый, бедненький мой… Учёный, а глупый, так ведь тоже бывает», — подумала Нина, а вслух три раза быстро сказала: «Гуррарум-тумм-румм!»

Только она это сказала в третий раз, рыжая трёхногая кошка превратилась в хорошенькую кошечку, здоровую, со всеми четырьмя лапами, но совсем чёрную, с белой звездой на лбу.

Ниночка подняла превращённую кошку, прижала её к груди и шепчет на ухо. Только и слышно:

— Ты уж постарайся, хорошая! Сделай, как надо, умница!

— Хорошо! — мяукнула кошка.

Математик к воротам подходит. Идёт он быстро, боится опоздать.

У ворот ему дорогу перебежала чёрная кошка с белой звездой на лбу.

Математик огорчился, но домой возвращаться не стал — суеверие, думает. Пребольно пнул кошку ногой — и бегом к автобусной остановке.

А кошка проходным двором обогнала Математика и опять, у самой остановки, перебежала дорогу. Он пнул её сильнее прежнего — «кыш, проклятая!» — но тем временем пропустил машину, а следующего автобуса пришлось ждать минут двадцать.

Сел он наконец в автобус, а кошка — крышами, крышами, с дома на дом — напрямик. У телеграфа слезла с пятого этажа по водосточной трубе. Математик с машины — кошка под ноги.

На этот раз остановился Математик, задумался: «Как же так, третий раз она самая — чёрная с белой звездой. Может ли это быть случайностью с точки зрения теории вероятностей (есть такая наука). Давай посчитаем. Очень это интересно».

Вытащил он счётную линейку из кармана, остановился у фонаря — уже стемнело, — давай считать. Как ни считает, всё получается: не может быть, чтобы случайно, не может и не может!

Посчитал, взглянул на часы. Восемь!

Всё равно на свидание поздно. Повернулся и пошёл домой.

Никаких теперь чёрных кошек с белыми звёздочками, одни зелёные семафоры.

И почему-то радостно стало на сердце у Математика. «Во-первых, — подумал он, — задачка интересная. Решить не решил, а кое-что сообразил, пригодится. Во-вторых, совсем неплохо, что с Эльвирой не сладилось».

Вспомнил он, какие у неё глаза, у Эльвиры. Ночью, если приснится, в холодном поту просыпаешься.

«Нет, — подумал Математик, — славная эта чёрная кошка с белой звездой. Напрасно я её обижал. Если после зарплаты встречу, непременно скормлю ей бутылку сливок или пирожное безе, что захочет».

Кошка тем временем вернулась во двор, через открытое окошко соскочила в Нинин полуподвал и мяукнула:

— Всё исполнила.

— Я знаю, — ответила Ниночка. — Спасибо тебе, милая.

— Только не желаю я больше быть чёрной кошкой с белой звездой. И так все бока болят от Математикова ботинка. Не любят люди тех, кто им горькую правду мяукает.

— Воля твоя, — ответила Ниночка. — Гуррарум-тумм-цум-пумм!

Стала кошка, как была, рыжей, только не увечной, а на всех четырёх лапах.

А Математик через некоторое время женился на красавице принцессе. Той самой, которую Ниночка, когда училась в школе, из червяка превратила в принцессу.

Живут они очень счастливо. Математик сделался профессором или даже академиком. А принцесса как была, так и осталась принцессой.

Между прочим, Математик этот долго ходил но всем закоулкам с пирожным безе и бутылкой сливок в руках. Всё звал свою спасительницу: «Кис-кис-кис…»

Люди и верно вначале иногда не жалуют тех, кто предрекает им горькую правду и наводит на печальные мысли. А поживут подольше, испытают то, что человеку суждено испытать, и начинают горькую правду любить, если они умные, конечно.

— Кис-кис-кис… — звал Математик.

…Повеселела Ниночка. Встретил её Управитель дома, улыбнулся и сказал:

— Премия на пользу. Через некоторое время другую схлопочем. Из подвала переведём в однокомнатную квартиру.

— Нет, нет, спасибо! — ответила Ниночка. — Мне и тут хорошо, я привыкла.

В другой раз сидела Ниночка у себя в дворницкой и думала: «Отчего у Студента тогда было такое измученное лицо и почему, что ни сутки, ночи темнее, беззвёзднее?»

Серая кошка с отгрызенным ухом — другая её подружка — тем временем лакала молоко из блюдечка.

Подняла Нина глаза и видит через стены: на углу гимназия-новостройка, не ведьминская, а обычная. На третьем этаже кабинет директрисы. В кабинете, в чёрном кожаном кресле перед столом, Изабелла Людоедовна; располнела сестрица, но Нина сразу её узнала.

Сбоку от Изабеллы на краешке стула примостился худой, встрёпанный человек. По всему видно — нервный: за голову хватается, вскочит со стула, сядет и опять бегает по кабинету. И, видно, живётся ему нелегко: лицо жёлтое, щёки впалые, мятая серая рубашка заправлена в мятые синие брюки с чёрной заплатой на одной коленке, ботинки нечищеные, — очень, очень неухоженный. Изабелла делает ему внушение:

— Положение вашего сына можно охарактеризовать как крайне неблагополучное или, точнее, катастрофическое. Дисциплина из рук вон — жалоба классного руководителя, полюбуйтесь. Трудный ребёнок. Стихов злостно не учит — жалоба словесника. Не знает, какая река самая длинная в мире, — жалоба географа. Мы все возможные меры исчерпали; подействуйте твёрдой отцовской рукой.

— Выругать его, что ли? Так он меня не слушает, — говорит встрёпанный человек, вскакивая со стула и хватаясь за голову.

— Речь не о словесном воспитании, — отвечает Изабелла. — Словесное воспитание с такими вредными мальчишками не поможет. Речь идёт именно о твёрдой мужской руке!